Незримые

Глава 30

У них, случается, бывают гости с других островов. Гостям накрывают угощение и кофе, и все разговаривают, перебивая друг дружку, потому что в островитянах постоянно копятся слова, и рано или поздно они вырываются наружу. Выговорившись, они снова разъезжаются по домам и дальше копят фразы. А вот незнакомые никогда не являются в гости случайно.

Но что это?

На востоке от блестящих волн отделяется серая тень, которая чуть погодя превращается в лодку. Первым ее замечает Ханс, паруса на лодке нет, на борту всего один мужчина, лодка далеко, поэтому у них вполне достаточно времени узнать о нем все еще до того, как он причалит. Во-первых, места для него тут незнакомые, это наверняка, и гребец из него неважный, значит, он не с побережья?

Но есть в его движениях некая уверенность, словно именно сюда он и направляется, на Баррёй, и они задаются вопросом, не рассказывали ли ему про них, возможно, именно эти рассказы заронили ему в голову идею добраться до них, а может, он знаком с ними или их дальний родственник?

Но у них нет ни знакомых, ни родственников, живущих вдали от побережья.

Может, он хочет им что-то продать? Прежде такого не случалось, но ведь и исключать такого нельзя. Или он несет им весточку?

Однако обычно это делает Томас со Стангхолмена или кто-нибудь из гребцов с фактории. Да и что же это за весточка – неужто кто-то умер?

Ханс перебирает в голове всех тех близких, кто мог умереть, и приходит к выводу, что чужака они не послали бы, но ведь бывают и другие вести?..

Какие, например?

Наконец, они узнают лодку, это ялик Адольфа из Малвики, что прямо под горой живет, а Адольф свои лодки никому не дает, по крайней мере тем, кто не умеет грести и не знает, где находится, уж точно не дает. Иначе говоря, незнакомец несет с собой волну неведенья, мало того – он и выглядит устрашающе: вот он стоит в покачивающейся лодке, у него длинные черные волосы и борода, а глаза глядят в разные стороны.

Их первое желание – прогнать его обратно в море. Но они вежливые и им любопытно, поэтому они неподвижно стоят и смотрят, как он вылезает на берег, и слышат, как он говорит – быстро и громко, на незнакомом им диалекте. Они понимают, что он от чего-то сбежал, от наказания, так он сам говорит и еще чтобы они сжалились над ним.

– Я вижу, что вы простые люди, непривычные к таким, как я, я бы мог быстро с вами расправиться, но не стану, а приму ваше гостеприимство…

Незнакомец производит впечатление человека образованного, и Ханса это успокаивает. И голос добавляет уверенности, молчание вкупе с такой грубой внешностью было бы хуже. Он спокойно кивает родным, но чужаку говорит:

– Тут-то не место тебе.

На этом все меняется.

– А я тебе говорю – тут-то я и буду, – передразнивает незнакомец их говор и, усмехнувшись и перебросив за спину заплечный мешок, шагает к постройкам. Лодку он не швартует. Остальные, разинув рты, смотрят ему вслед, молчаливо созерцают вторжение в их царство.

Мартин бредет к лодке и хватается за швартов. Они ставят лодку вертикально, переглядываются и разворачивают ее так, чтобы крашеный борт был с моря. Ялик Адольфа на суше, там, где ему быть не полагается, – это вроде сигнала, крик о помощи, в который они сами не верят.

Они поднимаются в дом, следом за арестантом, и взгляды всех обращены к Хансу, он это ощущает, и, глядя, как чужак заходит в их дом, словно в свой собственный, Ханс понимает, как должен поступить: он должен убить этого мужчину.

Возле двери они приостанавливаются, на самом деле просто замешкавшись, потом Ханс входит внутрь, за ним Мария, и Ингрид, и Барбру с Ларсом на руках, хотя тому уже четыре года, он вырывается и хочет спуститься на пол.

Мартин остается на улице, он встает возле кухонного окна и смотрит, как его родные жмутся к стене, словно попрошайки в собственной кухне, а незваный гость, усевшись на место Ханса, одного за другим оглядывает их и прикидывает, какой приказ отдать.

– Ты кто вообще есть? – спрашивает он Ингрид, а они по-прежнему не понимают, передразнивает он их или нет. Не отпуская маминой руки, Ингрид выходит вперед и называет свое имя. Чужак кивает, но, похоже, не может придумать, о чем бы ее попросить, поэтому переводит взгляд на Барбру и повторяет вопрос. Барбру не отвечает.

– У вас еда есть?

Слова они понимают, но не двигаются с места, как будто не знают, где что находится – дверь в чулан, печка, дымоход, мельничка для кофе, банки с солью и сахаром… ведра возле раковины, которую Ханс привез весной с Лофотен – они словно впервые видят все это, а незваный гость ведет себя не просто как дома, но словно нежится в своих собственных владениях. Он снова спрашивает про еду, они вздрагивают, и лишь Ингрид заставляет себя ответить, мол, чего он хочет?

Он громко, точно с глухими, говорит, мол, хлеба, да масла, да и мяса… Я видел у вас там коров, телят…

Мария открывает дверцу чулана. Чужак кричит что-то ей в спину. Мария останавливается и оглядывается. И тогда Хансу становится здесь невыносимо. Оставив трех женщин и единственного племянника, он устремляется прочь, он не обращает внимания на то, что новый хозяин зовет его, однако эти слова эхом отдаются у него в ушах:

– Ты куда это намылился?

Ханс спускается на картофельные грядки, где они все работали, когда показалась лодка, и садится спиной к дому.

Ингрид видит его из окна. Дед идет за отцом и садится рядом. Они разговаривают. Начинается дождь. Барбру усаживается в кресло, сажает на колени своего чересчур крупного ребенка, она не сводит глаз с незнакомца, и тот, обезьянничая, пялится на нее. Барбру раскачивается в кресле, стискивает Ларса, чтобы тот сидел смирно, и чужак, похоже, того и гляди взорвется, когда Мария приносит еду и принимается накрывать на стол. Тут Ингрид тоже делается невыносимо.

Она смотрит себе на руки, черные от земли, но не может заставить себя выйти, не попросив разрешения. Но спрашивает она не маму, а чужака – ему подали хлеб, и холодную рыбу, и масло, – и Ингрид спрашивает его, можно ли ей выйти.

Он говорит, пускай она делает, что захочется.

Она кивает и выходит, идет на картофельную грядку и встает перед отцом – стоя на коленях между бороздами, он сердито швыряет в ящик картошку. Обычно он выполняет другую работу. Ханс Баррёй – мужчина, не дело ему стоять на коленях, картошку выкапывают женщины, а он отвозит ящики к дому. А сейчас кажется, будто он молится. Ингрид стоит рядом, пока Ханс не спрашивает, чего она уставилась на него?

И снова спрашивает.

У него за спиной Ингрид видит деда, он сидит, положив руки на колени. И качает головой. Отец поднимается и замахивается, как будто хочет ударить Ингрид. Но страха она не чувствует. Ханс опускает руку и бросает взгляд на отца, и Мартин поднимается и подходит к нему.

Они что-то говорят друг дружке. Ингрид моргает.

Плечом к плечу они вдвоем уходят из Райского сада, идут к пристани и скрываются в лофотенском сарае, потом отец выходит оттуда с гарпуном, которым обычно бьют морских свиней, дед несет черенок от кувалды, они входят в дом и исчезают за дверью. Ингрид хочет остановить их, но не может выдавить ни звука, она бежит за ними и встает на улице подле кухонного окна, заглядывает внутрь через мокрое стекло, но ничего не видно. Она шагает к крыльцу, дверь распахивается, и из дома пятится чужак, он вдруг кажется меньше, чем прежде.

За ним показывается отец со вскинутым к плечу ружьем-гарпуном и мешком в руке. Мешок он кидает чужаку. Следом выходит Барбру с Ларсом на руках и дед, он делает неосторожный шаг, спотыкается и валится на незнакомца, нечаянно ткнув его в лицо черенком от кувалды, чужак, громко вскрикнув, тоже падает.

Ингрид видит, как отец вжимает гарпун в плечо и прикрывает один глаз. Мария кладет руку мужу на локоть. Дедушка поднимается. У чужака на лице кровь, он бранится, и лишь сейчас они обращают внимание на его одежду: одет он изящно, на нем дорогой костюм, жилет с блестящими пуговицами, брюки со стрелками, из кармана тянется золотая цепочка, и этот богатей пятится к южному берегу, по лугам, а на него наступают все живущие здесь.

Возле лодки они останавливаются и смотрят друг на друга. Он проводит рукой по лицу и пожимает плечами. Они наблюдают, как он выталкивает лодку на воду, а Ханс все целится в него гарпуном. Они наблюдают, как чужак забирается в лодку, садится на весла и принимается грести – так же беспомощно, как греб сюда, но теперь он удаляется, сперва по направлению к Малвике и горам, туда, откуда появился, а затем – к северу и востоку, к фактории. Он исчезает в стремительном сером дождевом столбе, снова показывается и опять исчезает в дожде – на этот раз насовсем.

Они насквозь промокли. О нем им ничего не известно, ни как его зовут, ни откуда он, ни куда направляется. Они лишь знают, что он здесь был. Ингрид смотрит на отца, который, не глядя на нее, идет рука об руку с Марией обратно к дому, прижав локтем гарпун. Мартин крутит в руках черенок от кувалды, Барбру наконец отпускает Ларса, и тот принимается бегать, как обычно бегает.

На следующую ночь Ингрид просыпается от того, что со всех сторон к ней приближаются лодки, сколько ни ворочайся, все равно не помогает, ничего не помогает, хоть сколько отворачивайся, закрывай глаза, старайся забыть, убегай, потому что ноги, как и глазные яблоки, двигаются еле-еле.

Она идет к родителям, будит Марию и понимает, что мать сейчас велит ей возвращаться к себе в комнату. Однако Мария вместо этого поднимается, идет в комнатушку к Ингрид и ложится рядом, они лежат вместе, Ингрид и Мария, и девочка спрашивает, вернется ли тот человек.

– Нет, – отвечает мать.

Когда Барбру исчезла, мать тоже так говорила.

И на следующий день, когда отец, стоя посреди картофельной грядки, озирается, словно высматривает лодку или коня, и говорит, жаль, что он не убил мерзавца, бестолково было позволять ему уйти в лодке, которая ему не принадлежит, в лодке Адольфа, – тогда Ингрид не понимает, почему они этого не сделали. С острова ничто не исчезает, ничто не бывает украдено или испорчено. И тем не менее чужак унес одну из главных их ценностей, которую им больше не вернуть.

Ингрид кажется, будто это связано с разделением, кто тогда ушел с кухни, не в силах в ней находиться, и кто там остался. Ингрид – ребенок сентиментальный.