Незримые

Глава 53

Коня звали Вильгельмом, в честь императора, и он был не похож на прежнего коня, во-первых, он не удивился, что попал на остров, и он не лягался – ленивый и добрый, он тотчас же ложился и засыпал, стоило его только распрячь и избавить от бремени. Сюсанна с Феликсом катались на нем.

Вместе с конем на остров доставили два бидона льняного масла, мешки – один маленький и один большой – с порошковой краской, и кисти, Ингрид решила покрасить дом.

– Домушка белая будет.

С зелеными наличниками и ставнями.

Когда они не косили и не развешивали сено для просушки, они красили дом. Мария тоже. Она красила наличники, медленно и тщательно. Эта постройка стала на Баррёе первой покрашенной. И от этого преобразился не только сам дом, но и остров: изменились камни, и песок, и трава, и животные, и деревья. Закончив, они не могли смотреть на дом, по крайней мере не верили увиденному – старый серый дом будто бы заново сотворили из снега, он выглядел, точно стоит где-то на материке, в городе, он напоминал о богатстве, сиявшем лишь здесь, где ему не было соперников, он поверг их в изумление, предмет настолько инородный, что со смеху помрешь.

По вечерам они выходили на луг, оборачивались, смотрели на дом и думали: а здесь мы живем. По утрам они первым делом тоже выходили и смотрели на дом, его вид добавлял им сил, надежды и радости. Снаружи находиться стало приятнее, чем внутри, а прежде было иначе. Из Рощицы любви дом смотрелся иначе, чем с Морозного острова и Карвики, он менялся и двигался, и его было видно с других островов, башня, ориентир посреди моря, маяк. Лодки приставали к острову и народ расспрашивал, что это они такое придумали, дорого ли вышло, надолго ли хватит и сложно ли было красить, а потом плыли дальше к себе домой, полные новых идей.

Дом было видно даже с фактории. Его было видно с небес, с моря, с гор на материке, из правительственного квартала в столице и с Борнео – в мире не нашлось бы глаз, не замечающих его.

Они впрягли ленивого коня в косилку и покосили Розовый сад, и Паршивый сад, и Рай. Они отыскали старые отверстия от вешал и поставили вешала там, где те всегда стояли, с севера на юг, чтобы ветер не повалил их, серо-зеленые набухшие стены поперек каменных изгородей.

Тем летом они отыскали друг в дружке много такого, чего и не надеялись отыскать. Дядя Эрлинг, вместе с семьей навестивший их, поддержал Ингрид в вопросе о школе: Ларсу придется набраться терпения, на Лофотены его возьмут лишь через год. Тетушка Хельга не узнала Марию и не смогла скрыть разочарования, чересчур заметного разочарования. Сюсанну с Феликсом она тоже не узнала – малую она видела совсем ползунком, а Феликс, прежде пухлый, вытянулся в жердь и выглядел старше своих лет, почти восьми, если верить копии свидетельства о крещении, выданного на его имя и фамилию, фамилию Томмесен, которую Ингрид изменит на Баррёй, как только ей передышка выдастся.

К тому дню, когда Паулус приезжает забрать лошадь, они успевают понять то, что знали их предки: лошадь на острове навсегда останется гостем, причина тому – размеры острова, с ними сложно смириться, причина тому – трава, и деньги, и стремления, и труд, и божественные планы.

Наконец они решают скосить и целину на Йесёе.

Косить будут косой.

Туда отправляется вся семья. Они спорят, надо ли тут ставить вешала. Ингрид настаивает, что надо. Ларс против. Ингрид говорит, что сухое сено перевозить проще, чем не высохшее. Ларс возражает, что в таком случае придется им туда и обратно возить подпоры, и жердье, и молотки, и ломы. Мария согласна с Ингрид. И Сюсанна тоже. Барбру поддерживает Ларса. И Феликс. Ингрид говорит, скоро пора в школу. Феликс отвечает, что ждет не дождется. Ларс ничего не говорит. Они разделились на два лагеря. И один из них обычно добивается, чего хочет. А посреди теплого дня в конце лета, случается, на горизонте встает вдруг серая пелена морского тумана, она медленно движется вперед, сине-серой тьмой наползая на один остров за другим, холодным мокрым одеялом обволакивает и окутывает всех и вся. Только недавно, куда ни глянь, они видели все вокруг, а теперь не разглядеть ни собственных овец, ни вешал, ни кустов, ни сигнального огня, ни сверкающего дома на Баррёе, лишь травинки под ногами и поблескивающие на них слезы, хотя дождя еще нет.

Туман приносит тьму посреди дня, солнечное затмение и куриную слепоту. Они кладут на землю инструменты и умолкают, и закутываются теплее, и садятся на камень, и обращают мысли к внутреннему свету подобно тому, как делают, не умея иного, слепые, и смотрят внутрь себя и находят воспоминание или намек на что-то непонятное, чем и с другими не поделишься и сам к делу не пристроишь.

Когда видимость исчезает, обостряются другие чувства, в нос бьет резкий запах крапивы, и болота, и тины, и мокрой овечьей шерсти, туман соленый, как и море, породившее его, он гладит кожу чужим прикосновением, и хотя гага забирается на утес и расправляет крылья, а насекомые и животные молчат, как и люди, в тумане слышен странный шелестящий звук, как море в раковине или звук, с которым тащат по сухому снегу дохлую крысу.

Но проходит всего час или два, и солнце раскалывает туман – сперва оно в нескольких градусах к северу проглядывает сквозь пелену вареным тресковым глазом, потом начинает желтеть, золотеет, истончая оставшуюся дымку, и наконец уничтожает ее совсем, дает простор глазу до края небес, будто диким лошадям, выпущенным на волю. Так что страдный день, почитай, уполовинился, или же в прежний день добавили еще один, и они снова берутся за косу.