Незримые

Глава 37

Годы и дни прошли с того лета, когда на Баррёе появилась пристань. Ханс Баррёй считал эту пристань не только достижением и шедевром зодчества, но обязательством продолжать стройку. Он написал немало значимых для него самого писем и встречался с представителями транспортных компаний, и производителей молочных продуктов, и сельского муниципалитета.

Тщетно.

Однако после смерти отца он решил попытаться еще разок, и теперь взял с собой Марию. Трое провожающих смотрят, как лодка растворяется в прозрачной дымке, и думают, что вот-вот случится нечто важное.

Задумка состоит в том, чтобы включить Баррёй в маршрут молочной шхуны: трижды в неделю она курсирует между факторией, Хавстейном и двумя другими островами, собирая бидоны с молоком, и в случае необходимости выполняет для жителей островов функцию пассажирского катера, хотя на самом деле это всего лишь списанная рыболовная шхуна. Уж не говоря о том, как существенно она упрощает задачу доставить быка к корове или корову к быку. Ханс захватил с собой проект и развернул его на кухне у начальника администрации муниципалитета, показывая, что если проложить маршрут через Баррёй, то получится совсем ненамного длиннее.

В ответ лишь ни к чему не обязывающее одобрение и рассказы, что бюджет у муниципалитета такой скудный, какого сроду не бывало, тем более, как утверждает сам начальник, такие решения принимает не он.

Мария замечает, что кофе им не предлагают, а уж это вряд ли из-за бюджета, и беседа некоторое время топчется на месте, но потом внезапно сворачивает на философскую тему. Начальник вспоминает, что Ханс Баррёй уже долгие годы не замечает потребности цивилизованного мира в навигационном знаке, будь то навигационный огонь или веха, и отказывается от их установки на Баррёе или относящихся к нему холмах и шхерах, несмотря на то что принадлежащая ему собственность находится посреди фарватера, а именно с внешней его стороны.

Ханс не понимает, каким образом это связано с его предложением, и начальник говорит, что у него появилась идея – а как насчет неформального уговора? Его сын работает в маячном ведомстве, и молочная шхуна могла бы проходить через Баррёй трижды в неделю, а Ханс за это разрешит им поставить, например на Скарвхолмене, веху? Что скажет на это Ханс Баррёй, разве не хочется ему для разнообразия хоть разок принести пользу обществу и не оставаться какой-то малозаметной шхерой посреди моря?

Что ответить, Ханс не знает.

И ночами не спит.

Веха лучше, чем навигационный огонь. Вот только Хансу ни того ни другого не надо, куда это годится, когда смотришь в окно в кухне, а на горизонте, словно бельмо на глазу, черная кость торчит, да еще и с белой меткой посредине и железным вымпелом на верхушке. И в придачу все строительные работы – это же чужие люди, которые на несколько месяцев канитель разведут. Сколько коров можно было бы прокормить, засей он травой, например, Йесёю, островок возле Баррёя, это несколько поколений назад надо было сделать. И, в-третьих, если уж начистоту, так ли нужна ему молочная шхуна трижды в неделю?

Иначе говоря, вопрос все сильнее выворачивается шиворот-навыворот по мере того, как желание Ханса, к его собственному ужасу, грозит сбыться.

Все это связано со смертью отца.

С тем, как острову жить дальше.

Уже год прошел, а некоторые годы длиннее других, Ханс собирает волю в кулак, встряхивает головой, проговаривает про себя окончательное решение и поручает Марии следующее письмо написать – у нее красивее почерк и в смысле языка она обладает и другими преимуществами. Они отвозят письмо вместе, снова передают его начальнику администрации муниципалитета и прикладывают копию для молочного завода, и, заручившись устным согласием, возвращаются домой, ну надо же, быстро они спроворили, они едва не хихикают, словно двое подростков, открывшихся миру, они навсегда стали точкой на карте, и заметной точкой.

Но когда спустя две недели молочная шхуна впервые причаливает к пристани, где они стоят впятером и ловят канат – а каната достаточно одного, ведь они передают на борт только один бидон, это настолько мало, что шкипер, бывший одноклассник Ханса, снисходительно улыбается, не только при виде бидона с выведенным на нем номером, но и оттого, что ради такой малости вообще стоило затевать все это, на других островах и по десять бидонов сдают, и по двадцать – и тогда Ханс Баррёй понимает, что уже отдал дьяволу коготок и надо срочно вспахать Йесёю, деваться некуда.

В ту осень приходится железной дороге обходиться без Ханса, они с Ларсом, которому вообще-то пора бы в школу отправляться, плывут на Йесёю и начинают осушать болото. Мотыгами и лопатами. Учтя перепад высот, они сваливают в канавы камни и хворост, здесь между утесами получатся большие луга.

Но труд это титанический, он разрушает и разум, и тело, и уже спустя две недели Ханса мучают сомнения в том, что его задумка вообще осуществима. Но не то чтобы он надумал сдаваться. Несколько недель им помогает Барбру. Лопатой Барбру работает отлично. Еще через месяц они нанимают двух безработных юнцов из деревни. Но тем надо платить, а с деньгами у островитян туго.

Ударяют морозы, Ханс Баррёй разгибается и заводит решающий разговор сам с собой: вот эта новая земля перед ним, на которую он смотрит с усталым удовлетворением, она несказанно красива, тут спору нет, но принадлежит ли она ему по-настоящему, как все остальные луга? Мысль эта почти жутковатая – значит, на самом деле работать на земле Ханс не любит, он – человек моря, скорее рыбак, нежели земледелец, скорее охотник, чем привязанный к земле раб. Клочок земли, казавшийся ему избыточной роскошью, того и гляди превратится в неизбывный гнойник.

Противостояние моря и земли всегда в нем жило в форме тревоги и томления: когда он в море, его тянет домой, а копаясь в земле, он думает о рыбе и морских глубинах. Но в этих метаниях существовало равновесие, вполне терпимая зависимость, и теперь она, похоже, меняется?

В путанице мыслей Ханс теряет способность докопаться до сути, идет к Ларсу и говорит, чтобы тот бросал ко всем чертям этот проклятый хворост – в этом году работа закончена. Они собирают инструменты и плывут домой, в молчании, какое обычно повисает, когда Ларс не решается спросить, что происходит, а Ханс притворяется, будто не понимает, над чем мальчишка ломает себе голову, только сейчас Ханс и сам не знает и молчит не нарочно. С двоими наемными рабочими расплачиваются, и они тем же вечером отправляются на «молочной» шхуне домой. В компании с бидоном молока.

Тут еще вот какое дело.

В обмен на молоко на Баррёй привозят сыр.

А также масло, сметану и сливки – все то, что прежде они изготавливали сами. Да они и сейчас все это делают, из того молока, что оставляют себе. Но разве ж это прогресс? Им нужны деньги на содержание дома, и лодок, и на все, чего требует от них море, а не того же самого сыра, сваренного в другом месте чужими руками.

Никогда прежде Ханс не чувствовал так остро собственного ничтожества.

Однако на дворе уже декабрь, время года, когда с решениями можно повременить. До самого Рождества Ханс выходит вместе с Ларсом в море с внешней стороны острова и обмозговывает какую-то идею. Проведя зиму на Лофотенах, он возвращается домой и закупает древесину, четыре бочки масла и сотню погонных метров толстых досок, чтобы сколотить на южном берегу Баррёя плот и переправить скот через залив на Йесёю, на многих других островах именно так и поступают.

На Йесёе будут не сенокосные луга, пастбища. Для молодняка. А взрослых коров оставят дома. Так молока у них будет больше. И они смогут завести больше молодняка.

Отправляясь впервые в школу на Хавстейне в сопровождении Марии и Барбру, Ларс сидит не на веслах, а на «молочной» шхуне, на одном из двух загруженных на Баррёе бидонов с молоком. Ларс по-прежнему невысокий, поэтому никому нет никакого дела до того, что он идет в школу на год позже. Он к тому же и башковитый, читать умеет. А дома, на Баррёе, Ханс снова изводит себя тем, что впустую потратил целый год.

И тем не менее год этот был важный. Намного важнее, чем два предыдущих, тоже впустую потраченных. Хотя значения его он для себя еще не прояснил. Ханс тоскует по отцу.