Дальше живут драконы

Один из них открыл люк, а другой — посмотрел внутрь, держа наготове пистолет: он специально закрывал до этого глаза ладонью, чтобы они быстрее адаптировались к темноте. Внутри грузового отсека он не увидел ничего кроме лежащих вповалку гайджинов и понял, что безопасно. Надо было поставить трап попрочнее и вытащить гайджинов, пока они не пришли в себя.

С этой целью — он шагнул внутрь. Самолет был незнакомым, не такими, на каких они обычно летали.

— Помоги!

В самолет — шагнул и второй солдат…

Генерал Исии услышал выстрел, когда он шел к машине. Машинально — он присел и в следующий момент телохранитель — закрыл его собой.

— Что там?

— В самолете!

Еще выстрел. Еще. Один из солдат — упал на причале, выронив свою винтовку. На берегу — разбегались, залегая, солдаты специальной пехоты флота с автоматическими винтовками в руках…

— Не стрелять! — крикнул генерал — не стрелять!

— Не стрелять! Не стрелять! — закричали по цепочке

— Надо уйти отсюда — озабоченно сказал телохранитель

— Нет — процедил генерал — будем ждать. Если он попытается взлететь, бейте по моторам…

Как сказал в одном страшном и правдивом фильме сержант, когда его офицер спросил, почему тот не берет винтовку — а зачем? Если ничего не будет, то и винтовка не понадобится, а если будет — их на земле будет полно валяться…

Он потратил три патрона — во Фроммере было пять. Но теперь у него было два пистолета — хорошо знакомые японские Ультра[109]. Сорок восемь патронов и еще девяносто шесть в запасных обоймах. Это немало — но если бы был хотя б один автомат, можно было бы рассчитывать… А сейчас…

Батраков с отчаянием посмотрел на пацанов… те еще спали. Что они сделали? Что он сделал? Как они могли купиться на все на это?

И что делать теперь.

Он посмотрел на пистолет в своей руке. В городе — ему больше ничего и не нужно было бы. Но это не город.

Он посмотрел на часы. Часы были Амфибия, их начали производить совсем недавно. Стрелки тускло светились от светомассы. Пятнадцать часов по JST[110].

Это значит, что через несколько часов будет темно. И это хорошо для него. И плохо для его врагов, кем бы они ни были.

Борька пришел в себя одним из первых. Просто у него был повышенный обмен веществ, его и в поселке называли проглотом, хотя он ел — и не толстел.

В какой-то момент он снова начал осознавать себя.

Голова была как чумная, в ушах что-то звенело. Он впервые чувствовал себя так… даже когда сорвался с тарзанки — так не было. Понятно, что он не напивался и не накуривался… какая выпивка с куревом на заставе, да за такое… смесь снотворного и растительного наркотика (племена используют его в курительных палочках для того, чтобы в доме не было москитов) сильно дала по башке.

Он лежит. Где он лежит?

Там где неудобно.

Значит, надо встать…

Перед глазами были одновременно и свет и темнота… какая-то пелена. Он бы не поверил, если бы кто ему такое рассказывал, что одновременно можно видеть и свет и темноту.

Но он это видел.

И понимал, что надо встать. Хоть как.

Первая попытка встать закончилась тем, что он упал на колени и его вывернуло… вырвало тяжело, с желчью. Он кашлял, его рвало — но после рвоты ему стало легче и со второй попытки — он встал и побрел на свет. И шел, пока кто-то не схватил его за ногу и не дернул вниз.

— Ты что? Рехнулся?

Кто это? Он не знал. И не то что плохо было видно — он просто не помнил. Где он? Кто он? В голове была пустота.

— Т-т-ы кто? — спросил он и его затрясло.

А в самом деле — кто он?

Мужик — он его не помнил, но по крайней мере видел — достал фляжку, налил в крышку, которая была и стаканчиком.

— На. Осторожно только. Траванули нас

Коньяк до слез обжег горло, он закашлялся — но протолкнул коньяк внутрь. Или он сам проскочил.

Но теперь он видел лучше

— Я Батраков, боцман. Помнишь?

— Н-н-нет.

— Ладно, иди, буди остальных. Иди!

Борька утвердился на ногах и пошел будить остальных. Кто-то уже просыпался, кто-то еще нет. Но плохо было всем.

— Леха… Дюха… Вован… вставайте… да вставайте же… полундра. Полундра…

Время шло. Текла река, неся к океану всю грязь, которая скопилась тут. Стоял у причала самолет, японцы ждали. Они умели ждать…

Капитан специальных морских частей подошел к генералу, когда минуло три часа с начала кризиса. Раньше не смел. Его солдаты не выполнили задание и тем самым опозорили сами себя — а заодно и его. И смерть — позора не смыла.

— Он ждет уже три часа, мой генерал

— Он ждет темноты — процедил Исии, смотря на часы

— Возможно, стоит пойти на штурм?

— Ты идиот! Там те, кто нам нужен!

Капитан отступил

— Хай.

— Принесите мне мегафон. И мне нужен переводчик с русского.

Мегафон принесли. Это был еще старый мегафон, без батареек. Вместе с ним — был непрерывно кланяющийся китаец.

— Будешь переводить — сказал генерал, как и положено, он никогда не обращался к китайцу по имени, тем более с прибавлением слова — сан — скажи — мы полиция.

Китаец поднес мегафон к губам

— Мы полисия — прокричал он с ужасающим акцентом.

И молчание. Только бегут стрелки часов, да неизбежно наступает тьма…

— Скажи еще раз, что мы полиция. Пусть выходят из самолета.

— Мы полисия! Выходите из самолета.

Молчание

— Скажи, что они должны немедленно выйти, потому что мы полиция

— Мы полисия! Немедленно выходите из самолета.

Молчание. Генерал подметил, что кем бы ни был его противник — он умен. Он не делает своих ходов, вынуждая делать ходы его, генерала Исии.

Впрочем, сам генерал Исии был не так уж и умен и действовал в соответствии со своими представлениями о должном. Например, если японца будет вызывать полиция — он все равно выйдет, особенно если это японец низкого звания.

Но у гайджинов очевидно имелись иные представления…

Батраков сам себя умным не считал — он считал себя последним дураком и жестоко корил себя за то, что сел в этот самолет проклятый и пацанов посадил, при этом они даже не спросили у этих типов документы. Когда тебя спасают — спрашивать документы у своих спасителей как то не комильфо.

И все же — какие дураки…

Пацаны тем временем как-то оклемались, кто-то уже проблевался, кого-то еще рвало… но те кто проснулись первыми уже отошли. Будь это в другом месте и в другое время — можно было бы прочитать назидательную лекцию на тему того до чего доводят наркотики. Но сейчас было не время и не место…

— Виталий Палыч…

Боцман, который лежал у самого до сих пор открытого люка с двумя пистолетами и ждал, коротко приказал

— Ляг, не маячь. Чего тебе?

— А это… что?

— Похитили нас

— Как — похитили?

— Так…

Нельзя сказать, что тот же Борька не знал про похитителей. Он читал книги, в которых такие ситуации описывались, а так же знал, что во Владивостоке, и Николаеве-на-Амуре есть банды китайцев, которые называются «триады». И эти банды могут похитить молодую девушку и продать ее на подпольном рынке рабов в Азии. И понятно, что полиция и пограничники борются с такими и если таких поймают — ничего хорошего им не светит. Каторга на рудниках, а еще пять лет назад — и повесили бы[111].

Зачем похищать мальчишек — Борьке было принципиально непонятно.

— Иди, собери всех остальных. Может, придется плыть. Доложишь, кто не может бежать или плыть.

Борька пошел назад — амфибия была огромной, в ней можно было именно ходить. Все уже собрались… кто-то сидел на откидных десантных сидениях, кто-то на полу.

— Пацаны …

…

— Пацаны…

И тут Борька понял, что он не прав. Как нужно говорить и что нужно говорить — ему, словно кто-то подсказал.

— Соколы[112], ко мне! Рассчитаться на пары, доложить!

В темноте отсека — как-то умудрились построиться, но даже те, кто почти не мог стоять — стояли из последних сил.

— Кто не сможет плыть или бежать, доложить…

А боцман Батраков в это время принимал самое важное в своей жизни решение и возможно, последнее.

Он был самураем, хотя и не знал этого. Не знал, но всецело согласился бы с первым, что узнают самураи в своей сознательной жизни: долг тяжелее гор, смерть легче пера[113]. Он избежал смерти много раз, когда служил, но сейчас предпочел бы умереть, только бы не видеть всего этого и не чувствовать стыда. Он знал, что не сможет вернуться в родной порт, даже если его отпустят (а похитители могут и отпустить, кто-то же должен доставить требование о выкупе) и глядя в глаза сослуживцам, сказать что потерял пацанов. Что они там, а он — здесь.

Он больше не сможет смотреть людям в глаза после такого.

Остается только одно… прорываться и — или победить или умереть.

То, что похитители могут прикончить пацанов, он не боялся — им нужен выкуп. И то что пацаны будут одни… в конце концов, они не просто пацаны, они юные гардемарины и пограничники.

А он должен выполнить свой долг, даже если ценой будет жизнь.

Раз за разом он прокручивал это в голове, и не находил никакого другого пути кроме этого пути.

— Господин боцман…

Как кстати.

— У нас трое больных. Но…

Борька кашлянул

— Но мы их дотащим. Дотащим.

Свет из иллюминатора рисовал какой-то странный узор, ласкал руку с пистолетом. Батраков был слишком опытен, чтобы понимать — не дотащат. Это бред полный — даже если бы все были здоровые, все равно бы не дотащили. Салаги они еще. Как щенки… лапы заплетаются, но все интересно.

— Плавать все умеют?

— Так точно!

Дурацкий вопрос. Как же гардемарин — может не уметь плавать?

— Тогда вот чего, гардемарин. Я их отвлеку. Твоя задача… видишь, люк. Как только услышите выстрелы — открываете люк и в воду. Течение тут довольно сильное, как я погляжу — не пытайся плыть, увидят. Просто пусть течение тебя несет. Потом выйдешь на берег.

— Но … нас заметят.

— Не нас, гардемарин. Тебя.

…

— Пройти сможет только кто-то один. Вот, держи.

Пистолет.

— Смотри, не потеряй. Твоя задача — добраться до людей. Там — узнаешь, где мы, доберешься до посольства, расскажешь, что произошло и где мы. Вот… привяжи к себе. Давай, помогу.

…

— Там все деньги. Тебе нужнее.

— А если… вас убьют?

— Хотели бы убить — убили бы. Давай, гардемарин. Времени в обрез.

От автора

Тут, наверное, должна быть глава о том, как генерал Исии в парадной форме, прохаживаясь перед строем едва стоящих на ногах пацанов, говорит высокомерным тоном что-то типа — вы должны подчиняться, иначе…

Проблема в том, что если бы генерал Исии был таким дураком, он был бы или давным-давно мертв, или его ждала бы милая и уютная камера в Гааге с весьма призрачными шансами когда-либо ее покинуть.

Генерал прекрасно понимал, что он нарушает и Гаагскую и Женевскую и Вашингтонскую конвенции, а так же десяток других, в том числе и Московский договор об ограничениях[114] и что если его схватят за руку — то Япония предпочтет выдать его, чтобы не стать мишенью для всего мира. Или — выдать его труп, что вероятнее. Он знал, что жизнь может повернуться по всякому и свидетели, показывающие на него на скамье подсудимых Гаагского международного трибунала[115] — были генералу не нужны.