Итальянские маршруты Андрея Тарковского

Тогда же, в Стокгольме, предлагая Биби сценарий, Тарковский думал не столько о фильме, сколько о сюжете своей жизни. Тут Андерссон тоже выдвинула ряд идей, задействовав свои обширные связи. Чего стоит один её муж Пер Альмарк! Уже 14 апреля он, бывший вице-премьер, попросил министра культуры Швеции способствовать продлению пребывания гостя. Но план режиссёра состоял не в том, чтобы провести в Стокгольме ещё недельку. Он поделился этим с Альмарком 15 апреля: «Рассказал всё Перу… Есть продюсер, есть где жить, остаются письма… Как мы решили с Ларой. А я боюсь». Потом 16 апреля: «Ох, как мучительно всё это! Разговаривал с Тяпусом и Ларой. Она дала мне понять, что настаивает. А я боюсь. А вдруг с ними что-то случится? Вот не думал, что смогу оказаться в таком положении! Боже, помоги!»

Тарковский много рассказывал о своём бедственном положении в Москве, потому шведские друзья сразу поставили во главу угла не лекции и кинопоказы, а «спасение режиссёра». Многие были готовы бороться за то, чтобы его жена и сын приехали в Стокгольм. Это стало особенно важным, поскольку надежды на то, что ребёнка выпустят потом в Италию, не было совсем.

Но вернёмся на несколько дней назад. 13 апреля к Андрею приехал уже упоминавшийся Юри Лина. В 1966 году Лина основал в Тарту киноклуб «Амфо», который быстро стал известным в среде интеллектуалов. В нём демонстрировались шедевры — Параджанов, Тарковский, Антониони, Куросава, Феллини. В шестидесятые годы подобные сеансы если и могли проходить где-то в Советском Союзе, то только в самой демократичной Эстонской ССР. В 1973-м Юри впервые написал режиссёру письмо о том, что он показывает его фильмы, а также о том, каким праздником становится для зрителей каждая встреча с кинематографом Андрея. Очно они познакомились, когда Лина приехал в Москву и решил разыскать Тарковского на «Мосфильме». Режиссёр как раз работал тогда в павильоне над «Зеркалом». После окончания смены он предложил подвезти Юри на машине[472] в центр, они разговорились. Их интересы пересекались во многих пунктах: от философии и метафизики до парапсихологии и знахарства. Перед тем, как выйти из автомобиля, Лина оставил Андрею свой адрес. Тарковский сразу узнал почерк: «Это вы писали мне из Эстонии?» Так начались их долгие взаимоотношения. В феврале 1975 года, режиссёр вместе с женой приезжал в клуб «Амфо» для показа «Зеркала» (см. фото 97, 98), а в 1977-м они с Линой виделись на съёмках «Сталкера» под Таллинном.

Из всех объединявших этих двоих интересов именно потусторонние загадочные явления играли ключевую роль. Юри много писал о пара-нормальных феноменах для эстонских газет, собирал сведения о них, пересылал и переводил свои материалы Андрею. Тарковский же, в свою очередь, отправлял ему разного рода публикации о кино.

Лина, в частности, познакомил режиссёра с известным рижским парапсихологом Варварой Ивановой-Киссин. Именно ей посвящена безличная запись в «Мартирологе» от 7 февраля 1976 года. По воспоминаниям Юри, интерес Андрея и его жены к сверхъестественному вовсе не был праздным, и, во многом, основывался на том, что они оба были свидетелями нескольких подобных явлений.

В 1981 году Лина — уже не начинающий, а сложившийся автор, журналист, писатель, режиссёр, но Тарковский обратился к нему за советом по другой причине. Юри давно жил в Швеции, ему удалось покинуть Советский Союз. Более того, всю историю его эмиграции Андрей наблюдал совсем близко. Когда они встретились на съёмках «Сталкера», Лина рассказал, что КГБ закрывает «Амфо», а также, по его словам, требует, чтобы тот покинул страну — в Эстонской ССР органам порой было проще решить «проблему» таким образом. Впрочем, и в Ленинграде с Бродским поступили аналогично. По воспоминаниям Юри, гэбисты даже сами подыскали ему невесту в Финляндии и сказали: либо женишься, либо отправляешься в сумасшедший дом. Лина выбрал первое, но в «Стране тысячи озёр» провёл лишь несколько месяцев: «Финляндия в моём представлении была в некотором роде пустыней — тоскливой провинцией, далёкой от большой культуры и духовности. Поэтому я там не задержался, а при первой возможности переехал в Швецию… „Поддерживать связь можно будет через моих надёжных друзей в Тарту, — сказал я Андрею. — Они будут тайно пересылать тебе мои письма. А ты сможешь писать мне вот по этому адресу в Хельсинки, но не указывай моё настоящие имя, пиши его финский перевод: `Yrjö Pellava` (по-русски это значит `Юрий Лён`). Письма дойдут всё равно“».

В стокгольмском отеле Тарковский в очередной раз рассказал ему о своих намерениях, чуть более конкретных, чем прежде. Судя по тому, столь часто режиссёр упоминал Лину в дневнике, его советы имели для Андрея значение. В частности, он писал, что Юри практически убедил его в необходимости осуществить задуманное.

Ещё одним аргументом, а может быть, и знаком — скорее Тарковский интерпретировал произошедшее именно так — стала новость о том, что дирижёр и пианист Максим Шостакович, сын композитора Дмитрия Шостаковича, не вернулся в СССР после гастролей в Западной Германии. Более того, в эту поездку его отпустили вместе с сыном Димой. В результате, именно Максим стал тем самым прецедентом, которого так боялись в Госкино. Впрочем, музыканты проходили по другому ведомству.

Эпизод с Шостаковичем, помимо всего прочего, усугублял ситуацию: теперь ещё долго с ребёнком из страны никого выпускать не будут. И вновь всё произошло очень близко: Тарковский был знаком с Максимом, у них имелся хороший общий друг — реставратор и искусствовед Савелий Ямщиков, работавший консультантом на «Андрее Рублёве».

17 апреля в дневнике появилась паническая запись, после которой режиссёр рассказал, как слушал в кафедральном соборе «Страсти по Матфею» Баха — одно из своих любимых музыкальных произведений, которое он использовал в фильмах трижды. Во-первых, «Солярис» открывается хоральной прелюдией. Во-вторых, на что не так часто обращают внимание, писатель из «Сталкера» непринуждённо насвистывает фрагмент арии альта в конце первой серии. В-третьих, тот же кусок, но в симфоническом исполнении будет подложен под титры «Жертвоприношения». Писатель насвистывает мелодию легкомысленно, тогда как в шведской картине она пробирает до мурашек. В каком-то смысле Бах становится маркером позднего творческого периода Тарковского.

Но что вызвало панику? По тем или иным причинам в этот день в посольстве начали подозревать, что режиссёр не собирается возвращаться. Он очень волновался, София и Юри успокаивали его долго. Собственно, идея сходить послушать музыку возникла именно для того, чтобы отвлечь Тарковского. Лина, сопровождавший его, повторял: всё это лишь слухи, у посольских не может быть доказательств. Режиссёр кивал, но также отдавал себе отчёт, что доказательства им, в сущности, и не нужны. Кроме того, это больше, чем слухи. Это была его мечта, его выбор, его план.

Самый же добрый знак ему принесла Сёдерхольм. Ещё 13 апреля в дневнике появилась запись, вызывавшая недоумение и беспомощные догадки многих русскоязычных читателей: «Рассказ Софии о четырёх планетах для Свена». Напомним, что именно в тот день Тарковский познакомился с Нюквистом, потому упоминание его имени, хоть и не прибавляет ясности, но выглядит уместным. На самом же деле режиссёр написал «для Овна» (или, ошибочно, «для Овена»), и в изданиях на других языках перевод загадочным образом корректен.

Овен — зодиакальный знак Андрея, а к астрологии он относился чрезвычайно внимательно. Значение этой фразы проясняет в своей книге[473] переводчица режиссёра на «Жертвоприношении» Лейла Александер-Гарретт. Дело в том, что София была спиритуалистом, специалистом по медитации и астрологом. Иными словами, она была мастером в том, что интересовало и манило Тарковского. Это также поспособствовало их сближению. Сёдерхольм и прочла в небесных картах, что четыре планеты — Солнце, Венера, Марс и Меркурий — выстроились в ряд в Овне, суля успех. Всё перечисленное: от «Волги» и планет, до Баха и Шостаковича — толкало Тарковского на решительный шаг.

Визу режиссёру не продлили, хотя сам визит немного пролонгировать всё-таки удалось. В добавленные дни, в частности, была запланирована туристическая поездка с человеком по имени Александр Титкин — чиновником из посольства, который, прямо скажем, оказался не очень расторопным. Потому, когда он, несколько опоздав, приехал за Андреем в гостиницу, в номере Тарковского уже не было. Вместо него лежала записка: «Дорогой Саша! Извините, что я Вас „подвёл“, но я так устал, что, когда вчера вечером мои шведские друзья пригласили меня на несколько дней за город, я не мог отказаться. Не беспокойтесь и не поднимайте лишнего шума, который может всем только повредить. Я жив и здоров. Кстати, Филипп Тимофеевич Ермаш в понедельник сможет ответить на все вопросы, которые у Вас и в посольстве могут возникнуть по этому поводу. Ещё раз извините, А. Тарковский»[474]. Разумеется, глава Госкино не был в курсе происходящего, и режиссёр мудро упомянул его по совету друзей с одной целью, чтобы выиграть время и отложить начало поисков до понедельника 20 апреля.

19-го он отметил в дневнике, что находится в Гётеборге. Этот город расположен в четырёхстах семидесяти километрах к юго-западу от Стокгольма, на противоположном берегу Скандинавского полуострова. Скорее всего Тарковский находился не совсем там, а запись сделана, чтобы впоследствии запутать следы и не подставить лишних людей. Пребывавший в эмоциональном состоянии, взволнованный и испуганный режиссёр вряд ли согласился бы уехать от столицы так далеко. Его «побег» организовывал Пер Альмарк, у которого имелась дача в провинции Сёдерманланд, совсем неподалёку от Стокгольма, менее ста километров всё в том же юго-западном направлении. Гораздо вероятнее, что они поехали туда. В упомянутой книге Лейлы Александер-Гарретт приводятся воспоминания Альмарка, в которых тот рассказывает, сколь сильным было желание Тарковского уже не возвращаться в СССР. В целях конспирации, он даже собирался сбрить свои усы, без которых его непросто представить.

Андрей также умолял Софию спрятать его настолько надёжно и хорошо, чтобы советские органы госбезопасности никогда не смогли бы его отыскать. В итоге она отвезла режиссёра в женский монастырь в Мариэлунде[475] (Stiftsgården Marielund, Stiftsgårdsvägen, 21, @ 59.278481, 17.718246) — порядка тридцати километров, на запад от Стокгольма, практически по дороге к даче Альмарка. Так что далеко от столицы он вряд ли уезжал. Тем не менее скрывать Тарковского долго было бы невозможно, потому друзья уже начали разрабатывать сценарий его переправки в США. Жена режиссёра потом будет рассказывать, как её мужа, с его собственных слов, в Стокгольме «обрабатывали» агенты ЦРУ, но он сразу отказался.

Позже в тот же день Андрей писал: «Теперь вся помощь на Бога! Лара, Тяпочка! Молитесь за меня! „Челл Греде“». Два последних слова взяты в кавычки по непонятным причинам. На самом деле, это имя (с точностью до небольшой ошибки) и фамилия. Челль Греде — шведский кинорежиссёр и бывший муж Биби Андерссон (с 1960-го по 1973 год), который тоже помогал Тарковскому и находился с ним в это время. Судя по всему, именно с Челлем Андрей, главным образом, и обсуждал своё трагическое безвыходное положение.