Итальянские маршруты Андрея Тарковского

—

Незадолго до описываемых событий в очёнь похожей ситуации оказалась Ольга Суркова, которую впервые и довольно неожиданно отправили в командировку в Швецию. Ожидать этого заранее было невозможно, поскольку работа с Тарковским сделала её практически невыездной. Однако в декабре 1980 года Суркову выпустили в Стокгольм в свете того, что она писала диссертацию о шведском кино. Перед тем как Ольга отправилась в путь, они с мужем договорились, что возвращаться ей не стоит, нужно остаться в Швеции, а потом требовать воссоединения семьи. Впрочем, её знакомая, будущий продюсер «Жертвоприношения» Анна-Лена Вибум предупредила, что в самом лучшем случае это займёт два года, а скорее — гораздо больше. Суркова, её муж и дети не были готовы ждать так долго, потому она всё-таки вернулась и рассказала обо всём Тарковским.

10 марта 1981 года Андрею приснился Бергман, и это не выглядело случайностью. Тогда режиссёр много размышлял о Швеции, а главное о том, что делать, если его всё-таки выпустят на премьеру «Сталкера» в Стокгольм. В истории этой примечательной поездки нашли отражение многие события жизни Тарковского.

В первой половине марта шведская сторона направила изрядное количество приглашений для двух Андреев и Ларисы Тарковских в самые разные инстанции от посольства СССР в Стокгольме до Госкино и отдела культуры Центрального комитета партии в Москве. Сёдерхольм регулярно звонила, в частности, чтобы узнать, выпускают ли режиссёра, но о поступающих приглашениях ему, как и прежде, никто даже не сообщал, о чём он не менее регулярно докладывал Софии. Читателя такое положение дел уже вряд ли удивляет, а вот шведы были обескуражены. Когда Сёдерхольм решила осведомиться в советском посольстве о происходящем, ей ответили, что Тарковский находится в Италии и потому не отвечает. «Я посоветовал [Софии] дать телеграмму на имя Шауро и Ермаша. Вряд ли это поможет. Впрочем, я никогда не сомневался, что из этой поездки вряд ли что-нибудь получится», — записал он 17 марта.

По всей видимости, шведам удалось всерьёз растрясти отечественные инстанции, и уже 19 марта режиссёру позвонила Татьяна Сторчак — вероятно, после успешного совместного визита в Великобританию Андрей стал частью её работы. Сторчак сообщила, что премьера в Стокгольме готовится 13 апреля, но ни слова не сказала о том, что в приглашении указаны жена и сын. Из речи Татьяны подспудно вытекало, что всё происходящее — огромное достижение отдела международных отношений Госкино.

Вопрос о поездке с родными Тарковский поднял сам, причём на несколько более высоком уровне, обсудив его со Шкаликовым. Ответ получил уже знакомый: руководство боялось подобного прецедента. Стоит выпустить одного, и все захотят путешествовать с жёнами и детьми. Андрей пообещал, что они обязательно вернутся, но Шкаликов, очевидно, не поверил. «Доканают они меня, доездят», — резюмировал режиссёр впечатления от встречи 25 марта. Обращает на себя то, что в этой эмоциональной и отчаянной сентенции он использует форму глагола «ездить».

На этот раз Тарковский занял твёрдую позицию — он уже не тот, что в 1977-м или 1978 году — и намеревался действовать решительно. Шведам он сразу заявил: один никуда не полетит! Те, понимая, что по линии Госкино ничего добиться не удастся — а ведь билеты на премьеру в Стокгольме, которая состоится через две недели, уже были почти распроданы — попытались действовать через министерство иностранных дел. Начался привычный для Тарковского и шокирующий для западных людей организационный хаос. Режиссёру звонили из шведского посольства в Москве и спрашивали, не знает ли он, стоит ли его ждать в Стокгольме или нет? Андрей, безусловно, был последним человеком, кто мог бы ответить на этот вопрос. Атташе по культуре внезапно заявила, что их обещали поставить в известность, отпустят ли Тарковских 31 марта. Когда режиссёр услышал это, он был несколько обескуражен. После разговора со Шкаликовым прошло много времени, неужели «наверху» так и не приняли решение?! Впрочем, вердикт не был вынесен и позже названной даты.

В пятницу 3 апреля Сёдерхольм звонила уже в слезах, говорила, что все, причастные к премьере «Сталкера» и визиту Андрея, выйдут на работу в выходные, а для Швеции это событие — из ряда вон. София поделилась, что в посольстве через Госкино им говорят, будто Тарковский не едет, потому что не хочет. В дело вмешалась Лариса, немедленно позвонившая Сторчак. Та сказала, что они так говорят… от растерянности.

В этом порочном круге пугало то, что формулировку «не едет, потому что не хочет» ни одна советская инстанция не признала бы ложью. В момент особенной откровенности можно было бы в частном разговоре сойтись на том, что это полуправда. Режиссёр ведь, действительно, не хотел ехать… без семьи. Но последние два слова чиновники бы не произнесли ни при каких обстоятельствах.

Однако на самом деле к 3 апреля Тарковский сдался. Он уже был готов отправиться в Стокгольм в одиночку, советские реалии сломали его, вернули в то состояние, в каком он пребывал до прошлого визита в Италию. Было ясно, что существующий порядок вещей не изменить — либо он едет один, либо просто остаётся в Москве. Режиссёр позвонил в Госкино и сообщил, что если из-за жёсткости его позиции у кого-то из них могут быть проблемы, он готов поехать без семьи.

Как только Тарковский согласился лететь в одиночку, все проблемы исчезли будто по мановению волшебной палочки. В Стокгольм он отправился 11 апреля, хотя внутри бушевала буря. Он писал: «Сижу в самолете. Ещё не взлетели… Очень прыгает сердце и болит затылок. Не было бы приступа». И далее: «Лара всё сказала маме, Тосе[465] и всем родственникам. Может быть, это плохо». По воспоминаниям друзей и родных, в Москве семья решила действовать так, как недавно собирались поступить Суркова с мужем. Андрей не должен был возвращаться.

В столице Швеции сопровождающим и переводчиком режиссёра стал музыкант Борис Фогельман, который в дальнейшем будет принимать участие во многих шведских обстоятельствах жизни Тарковского.

Для того, чтобы сделать решительный шаг, Андрею, как всегда, нужно было высшее подспорье, какой-то знак, и он получил его: «Вдруг вспомнил, что моё число 13. И по привычке искал его на номерах автомобилей. Так и не нашёл. А я ждал 13–13. Мне почему-то казалось, что если я его увижу, то это будет доброе предзнаменование. В Шереметьеве, входя уже в аэродром, я обратил внимание на черную „Волгу“ рядом с дверью. И на ней номер — 13–13. До сих пор не могу прийти в себя».

В Стокгольме режиссёра разместили в прекрасном «Гранд-отеле», расположенном на набережной (Södra Blasieholmshamnen, 8). Несмотря на пять звёзд, статус и более чем вековую историю, он произвёл на Тарковского удручающее впечатление. Первым делом нужно было позвонить Тонино. Уж здесь, в Швеции, точно нет никакой прослушки и потому можно будет говорить прямо. 28 марта, ещё в Москве, Гуэрра радовался по телефону, что они наверняка скоро увидятся. Но сейчас, если Андрей решится на невозвращение… Как это скажется на «Ностальгии»? Нужно было обсудить. Впрочем, именно в смысле фильма станет скорее проще, проект лишь превратится в сугубо итальянский, или итало-французский, или итало-шведский, или итало-британский… А «русские сцены» вовсе не обязательно требуют съёмок на родине.

Визит Тарковского готовился тщательно, и ещё в Москве он дал интервью[466] финскому журналисту Вейкко Коркале, которое 10 апреля было опубликовано в шведской газете «Dagens Nyheter»[467]. Одно из старейших стокгольмских изданий прежде уже многократно печатало материалы об Андрее и его кинематографе. Важную роль в этом сыграл писатель и журналист Мауриц Эдстром[468]. Теперь же газета крайне подробно обозревала пребывание самого Тарковского в Швеции, сообщая новости о нём несколько раз в неделю, начиная с 4 апреля.

Поскольку беседа с Коркалой состоялась до отъезда, в ней совершенно не чувствуется то напряжение и те переживания, которые переполняли режиссёра. Напротив, он демонстрирует удивительную терпимость и смирение. Хотя заголовок «Решающие времена» кажется как нельзя более подходящим.

На вопрос журналиста о том, доволен ли Тарковский своими достижениями, он отвечает: «За двадцать лет я снял пять фильмов. Конечно, у меня были возможности быстрее реализовать мои замыслы, и, разумеется, я был бы рад сделать больше. Но, с другой стороны, я не хотел торопиться. Я сознательно выбирал метод „оставаться в себе“. Моя исходная позиция была твёрдой и простой: чтобы сохранить себя как личность и снимать картины, которые я хочу, мне необходимо терпение». Заметим, это противоречит почти всему тому, что Андрей писал в дневнике и повторял в более поздних интервью. Так что либо он надел маску для общения с прессой под присмотром, либо текст был существенно отредактирован.

В первый же вечер Тарковский отправился на ужин к Биби Андерссон, ставшей его провожатой и помощницей на время визита. Безусловно, он сразу посвятил Биби в свои намерения. По первоначальному плану пребывание Андрея в Швеции должно было продлиться до 16 апреля. В качестве первого шага решили попытаться через советское посольство добиться пролонгирования визита, мотивируя это лекциями, переговорами, интервью, чем угодно!

Именно у Андерссон двумя днями позже режиссёр познакомился со Свеном Нюквистом, едва ли не самым выдающимся оператором шведского кино, снявшим более двадцати фильмов Бергмана, четыре картины Вуди Аллена и «Жертвоприношение» Тарковского. Общее же количество его работ существенно превосходит сотню. Важно отметить, что творческое становление Свена происходило в Италии, а точнее — на легендарной студии «Cinecittà», где он работал в годы Второй мировой войны, с 1943-го по 1945-й. Кстати сказать, впоследствии это даст им с Андреем возможность общаться между собой на итальянском языке, который режиссёр выучил довольно быстро, тогда как шведский так и не освоил.

13 апреля прошла встреча Тарковского со студентами Стокгольмской академии киноискусства. На ней он предстал довольно отстранённым, поскольку мысли были заняты другим: как продлить визит? Интересно, что, в частности, Андрей советовался с Биби, стоит ли лоббировать незамедлительный запуск фильма «о мире и о русском режиссёре». Надо полагать, что, если бы дело дошло до срочного представления проекта, это была бы история, наскоро составленная из сценария «Ностальгии», но не про писателя, а про кинематографиста, оказавшегося не в Италии, а в Швеции. Действительно, Тарковский и его герой Горчаков находились на распутье.

Андерссон эту идею не поддержала, однако она тоже давно хотела поработать с русским мастером, потому предложила ему подумать о ленте по признанному бестселлеру — «Мирной книге»[469] Бернарда Бенсона. В том, что актриса могла устроить запуск этой картины в Швеции, сомневаться не приходилось. Впрочем, на тот момент содержание сочинения британского изобретателя и лётчика времён Второй мировой войны Тарковский себе ещё не представлял. Он ознакомится[470] с ним только в июне. Несмотря на то, что сочинение Бенсона пользовалось бешенной популярностью и было рекомендовано папой Иоанном Павлом II, режиссёра оно приведёт в недоумение[471]: «Бредовая и глупая книга. Совершенно непонятно, почему она популярна и почему её надо экранизировать». В пацифистской истории, описанной автором, была артикулирована вовсе не та грань веры, которая интересовала Андрея.