Итальянские маршруты Андрея Тарковского

Кто эти «мы»? Кто держит плакаты «Завтра конец света» и «Думайте!»? Очевидно, что Доменико не один. Его аудитория невелика и преимущественно её составляют такие же «безумцы», как он сам.

Из рукотворных объектов Тарковский особенно любил лестницы, в его поздних фильмах они возникают всё чаще, а в «Жертвоприношении» вообще становятся одним из ключевых образов. На это можно взглянуть, как на своеобразную форму спора Андрея с Сергеем Эйзенштейном, сделавшим Потёмкинскую лестницу одной из краеугольных локаций в истории кино.

В «Ностальгии» их целых три, и все — на Капитолийском холме. Часть слушателей Доменико режиссёр очень кинематографично размещает на ступенях, расположенных за Дворцом консерваторов и Новым дворцом. В действительности, людям, стоящим там, почти не было бы видно и слышно человека, выступающего на статуе Марка Аврелия, но кадры получились крайне живописными. Впрочем, эта композиция в духе Алена Рене родилась вынужденно, Тарковский планировал использовать многолюдную массовку, но на неё банально не хватило денег. Вдобавок, в эпизоде 55 Эуджения прибегает посмотреть на Доменико по лестнице Конкордат. Впрочем, об этом позже.

Со своей трибуны «безумец» произносит следующие слова: «Голос какого предка говорит во мне? Я не могу примирить свои мысли со своим телом. Вот почему я не могу быть всегда одним и тем же. В единый миг я могу ощутить бесконечное множество явлений. Истинное зло нашего времени состоит в том, что не осталось больше великих учителей. Мы должны вслушиваться в голоса, которые лишь кажутся нам бесполезными. Нужно, чтобы наш мозг, загаженный канализацией, школьной рутиной, страховкой, снова отозвался на гудение насекомых. Надо, чтобы наши глаза, уши, чтобы все мы напитались тем, что лежит у истоков великой мечты. Кто-то должен воскликнуть, что мы построим пирамиды! И неважно, если потом мы их не построим — нужно пробудить желание. Мы должны во все стороны растягивать нашу душу, словно это полотно, растягиваемое до бесконечности. Если вы хотите, чтобы жизнь не пресекалась, мы должны взяться за руки. Мы должны смешаться между собой — так называемые „здоровые“ и так называемые „больные“. Эй вы, здоровые, что значит ваше здоровье?! Глаза всего человечества устремлены на водоворот, в который нас всех вот-вот затянет. Кому нужна свобода, если вам не хватает мужества взглянуть в наши глаза, есть, пить и спать вместе с нами. Только так называемые „здоровые люди“ довели мир до грани катастрофы. Человек, выслушай меня. В тебе вода, огонь и ещё пепел. И кости в пепле… Кости и пепел…» — здесь речь прерывается монтажной склейкой, начинается эпизод 54, Горчаков приезжает на такси в Баньо-Виньони.

Как события на Капитолийской площади соотносятся по времени с тем, что будет происходить в тосканском бассейне сказать трудно, но на поверхности лежит предположение, что они синхронизированы. Но как: герои погибают в один момент или пламя, охватившее Доменико, разгорается на свече писателя?

Горчакова провозят на автомобиле по пешеходной дорожке вдоль бассейна, он выходит из такси почти там, где «безумец» стрельнул у Эуджении сигарету в эпизоде 18. Видимо, это место, где удовлетворяются его желания. В свою очередь, Андрей просит водителя подождать за углом, он сам стесняется собственной нелепой миссии. Да ещё и неизвестный старичок проходит мимо… Кто это? Откуда? Что он здесь делает в такую-то рань?! Неизвестный ещё и здоровается с Горчаковым!

Никто не обращает внимание на тот удивительный факт, что в бассейне совершенно нет воды. На самом деле слить её было непросто, Гуэрре потребовалось привлечь массу знакомств, вопрос решался в муниципалитете региона. Горчаков же воспринимает пустоту термы, как нечто само собой разумеющееся, хотя на деле это, как минимум, чудесное стечение обстоятельств. Такого рода вещи могут произойти лишь тогда, когда некая огромная сила оказывается на стороне человека. Когда он намеревается совершить нечто, чему суждено случиться. Впрочем, Доменико говорил: «…Перейти через воду с зажжённой свечой». Будет ли зачтён путь по пустому бассейну?

Со временем выясняется, что в терме немало людей. Как минимум, пара чистильщиков, мужчина и женщина. Последняя производит впечатление «дурочки». Такой образ чрезвычайно уместен здесь, равно как и в «Андрее Рублёве». Эту эпизодическую роль сыграла прекрасная актриса Милена Вукотич.

Идти по грудь в воде значительно труднее, в том числе и физически, но Горчакову непросто сделать шаг даже в пустом бассейне.

Тем временем режиссёр возвращает зрителей на площадь. В эпизоде 55 Доменико продолжает свою речь, но, надо полагать, что какой-то её фрагмент всё же остаётся за рамками картины: «Где я? Если я не в реальности и не в своём воображении? Я заключаю новый договор с миром. Да воссияет солнце ночью и падёт снег в августе. Великое не долговечно. Только малое имеет продолжение, — вновь эта „сталкеровская“ мысль. — Люди должны вернуться к единству, а не оставаться разъединёнными. Достаточно присмотреться к природе, чтобы понять, что жизнь проста и нужно лишь вернуться туда, где вы вступили на ложный путь. Нужно вернуться к истокам жизни и стараться не замутить воду. Что же это за мир, если сумасшедший кричит вам, что вы должны стыдиться самих себя. А теперь музыку…»

Тот же самый вопрос, который ставит Доменико в начале заключительной части своей речи, может задать и Горчаков. Это оборотная сторона их дуализма — реальность против воображения. Что если, действительно, именно тоскующая творческая фантазия писателя создала итальянца, который стоит там, где стояли римские императоры — в центре начертанной на площади по задумке Микеланджело розы, являющейся, как известно, символом вечности — и декларирует, что «великое недолговечно». Значение этой локации отмечал[687] ещё киновед Эрнест Хэмпсон: «Физическое пространство, выбранное Тарковским для аутодафе Доменико, чрезвычайно содержательно и важно: режиссёр использует драматический потенциал и культурное значение Капитолийского холма, части символического центра Римской империи, как первейшего выражения культурного доминирования Запада».

С другой стороны, быть может, всё иначе, и это не больное, но болезненное сознание «безумца» породило русского туриста с его метафизической хандрой. Такие гипотезы ни в чём не проигрывают реальности.

Следует отметить, что с позиции текущего исторического момента речь Доменико кажется достаточно оптимистичной, поскольку он ещё считает возможным возврат «туда, где вы вступили на ложный путь».

Музыка по его просьбе звучать не начинает. Вместо этого один из помощников подаёт ему канистру с бензином. Тут «безумец» вспоминает, что должен произнести кое-что: «О, мать! Воздух так лёгок, что кружится вокруг твоей головы. И становится всё прозрачней, когда ты улыбаешься». Тарковский посвящает свой фильм памяти матери, и тем пронзительнее, что Доменико не забывает эти слова в последний момент. На самом деле сказанное — цитата из стихотворения Тонино Гуэрры «Воздух». Оно посвящено Лоре и состоит из двух строк, значащих одно и то же, просто первая написана на базовом итальянском языке, а вторая — на родном диалекте поэта. Это сочинение корректнее переводить так: «Воздух — это такая легкая штука возле твоей головы, и он становится яснее, когда ты смеешься». Примерно такую мысль, с точностью до условностей переложения с языка на язык, произносит Доменико, но вовсе не в лирической, а в трагической тональности.

После этого начинается самосожжение. Выбор подобной судьбы для героя имеет множество исторических оснований. Причём речь идёт не только и не столько о событиях древних, средневековых. 11 июня 1963 года буддистский монах Тхить Куанг Дык сжёг себя, чтобы привлечь внимание к притеснениям людей, исповедующих буддизм в Южном Вьетнаме. 5 ноября 1968-го украинский военный Василь Макух облил себя бензином, протестуя против введения советских войск в Чехословакию. 16 января 1969-го состоялось самое громкое аутодафе XX века — студент Ян Палах сжёг себя в Праге на Вацлавской площади, тоже протестуя против оккупации своей родины. В портфеле несчастного было найдено множество записок, подробно объясняющих причины его поступка.

19 апреля 1969 года в Риге у памятника Свободы облился бензином Илья Рипс. Причиной вновь стала Чехословакия. Рипс — крайне интересный человек, очень одарённый, странный и в чём-то похожий на Доменико. Ещё в школьные годы он стал первым латвийским участником международных олимпиад по математике. Акт самосожжения Рипс совершал днём, а потому прохожие его потушили, юношу удалось спасти. После этого он три года находился на принудительном лечении и был признан безумным. Позже ему разрешили эмигрировать в Израиль, где Илья стал выдающимся математиком, специализирующимся на теории групп. Много преподавал. А в 1994 году в соавторстве опубликовал научную работу, посвящённую расшифровке тайного послания, заключённого в Сефер Йецире — «Книге творения», одном из основополагающих текстов каббалы, автором которого традиционно считается Авраам.

Скорбный список можно длить долго. 23 июня 1978 года Муса Мамут облил себя бензином, протестуя против нарушения прав крымских татар. Нетрудно заметить, что в XX веке большинство случаев самосожжения связано с протестами против политики СССР.

Сцена аутодафе поражает своей реалистичностью. Достаточно сравнить снимки фотокорреспондента, запечатлевшие полыхающего Яна Палаха и кадр из «Ностальгии» (см. фото 134, 135). Более того, в ряде публикаций, посвящённых случаю Василя Макуха, по ошибке в качестве исторических приводятся изображения горящего Доменико. Это поразительное свойство данного эпизода.

Для Тарковского, вероятно, имело значение и то, что документальные кадры охваченного заживо огнём человека использовал в фильме «Персона» Ингмар Бергман — героиня Лив Ульман смотрит их по телевизору. Визуально решение тоже очень похожее.

С началом акта самосожжения что-то нарушается: разволновался Дзой, странные намёки жестами делает совсем уж сумасшедший человек, наблюдающий за Доменико снизу, музыка, наконец, включается, но воспроизводящее её устройство будто неисправно. Герой полыхает под ту же Девятую симфонию Бетховена, которую он ставил Горчакову у себя дома. Над площадью раздаётся «Ода к радости», будущий гимн Европы. Тем пронзительнее звучит крик сгорающего человека, разрывающий классическую гармонию. Насколько иначе то же произведение воспринимается в финале «Сталкера», когда Мартышка кладёт голову на стол. И нельзя не отметить, до какой степени по-другому она звучит в фильме-ровеснике «Ностальгии», картине Тенгиза Абуладзе «Покаяние» (1984).

Удивительный параллелизм этих лент ускользает от глаз, поскольку, в действительности, они вышли на экраны вовсе не с годичной разницей. «Покаяние» ждала непростая судьба, фильм вообще мог сгинуть, если бы не личное участие Элема Климова. В семидесятые годы картина пропала бы наверняка, но в конце восьмидесятых её всё-таки удалось отстоять. Она вышла на экраны в 1988-м, а годом ранее даже участвовала в Каннском кинофестивале, где, забегая вперёд, собрала три приза, как и «Ностальгия». Более того, две из трёх наград этих лент совпали.