Итальянские маршруты Андрея Тарковского

Как уже отмечалось, картина представляет собой дилогию, обе части которой были сняты по книгам американского журналиста-социалиста Джона Рида. В основу первой серии лёг текст «Восставшая Мексика», посвящённый событиям мексиканской революции 1910–1917 годов, тогда как вторая была снята по мировому бестселлеру «Десять дней, которые потрясли мир» — книге об Октябрьской революции в России. Принимая во внимание масштаб и амбициозность проекта, неудача с этой картиной была куда значительнее, чем с «Ватерлоо», поскольку стала в том числе и идеологическим поражением. Равно как и борьба советских чиновников за возвращение Тарковского тоже постепенно становилась вопросом скорее политическим, чем финансовым.

Постепенно приближался момент, когда нужно было что-то решать. Виза Андрея была действительна только до апреля, а Ларисы — вообще лишь до 18 февраля. Казалось, это станет ещё одним рычагом давления на режиссёра, впрочем, не самым существенным. При необходимости эти документы можно было продлить даже без личного визита. Обоим супругам их уже так пролонгировали.

Понимающая ситуацию и, в общем, заинтересованная, чтобы Тарковский остался в Италии, телекомпания «RAI» оказывала ему всестороннюю поддержку. В Москву от имени руководства направлялись спокойные депеши о том, что работа идёт по плану и в соответствии с договором, но приехать режиссёр никак не сможет, поскольку занят монтажом, однако двери римского офиса компании всегда открыты для советской делегации, которую в любой момент ждут с визитом для исключения взаимных претензий. В свете всего сказанного, короткая запись Тарковского 8 февраля: «Неужели…» — представляется едва ли знаком принятого решения.

Действительно, Сизов приехал в Рим 10 февраля. Его сопровождали Бондарчук и Анна Попова — редактор международного отдела «Мосфильма», которую Андрей недолюбливал. В те же дни прилетел и Пер Альмарк. Его присутствие, надо полагать, имело для режиссёра большое значение в смысле психологической поддержки.

Как ни удивительно, по прибытию директор студии Тарковскому не звонил. Дело принимало серьёзный оборот, потому начались скоординированные действия разных инстанций. Для начала режиссёра пригласили в посольство, где с ним беседовали Жиляев и Юрий Пахомов. Нужно сказать, что с первым у Андрея сложились товарищеские отношения, 12 февраля советник с женой даже приходили в гости к Тарковским на виа ди Монсеррато. Но убедить режиссёра приехать в Москву не удавалось ни в посольстве, ни в неформальной обстановке. Он легко парировал доводы чиновников. Тогда Андрею, наконец, позвонил подвыпивший Сизов и назначил встречу на 14 февраля.

В дневнике указано, что она состоялась в номере 701 некого «Jolly Hotel», где остановился директор «Мосфильма». На самом деле речь идёт всё о том же отеле «Леонардо да Винчи», который на этот раз Тарковский именует по малопримечательной, опускаемой прежде части названия. Подспудно режиссёр наверняка сопоставлял число 701 с номером 511, столько раз принимавшим его самого.

Это напоминает историю Федерико Феллини, с которым накрепко связана комната 315 гранд-отеля в его родном Римини. В детстве итальянский режиссёр прибегал сюда, чтобы пофантазировать о приезжих и помечтать о сладкой жизни, полной роскоши. Позже, став всемирно известным, он всегда останавливался вместе с женой в упомянутом номере. Интересно, что любимой цифрой Тарковского была семёрка — то есть сумма цифр его номера 511, а Феллини — девятка.

Разговор с Сизовым был трудным и продлился почти три часа. Глава «Мосфильма» отводил взгляд, рассуждал сурово. Очевидно, в Москве ему ставили на вид близкие отношения с Андреем, объясняли, что он должен повлиять… На вопрос о том, почему режиссёр не приезжал снимать в СССР, Тарковский ответил, что возникли задержки, а оператору нужно было уходить на новую картину. Действительно, 1982 год выдался, пожалуй, одним из самых напряжённых[709] для Джузеппе Ланчи. Хотя, конечно, ясно, что он не оставил бы «Ностальгию» ни при каких обстоятельствах. Самая заметная работа Ланчи, снятая в то же время — «Глаза, рот» (1982) Марко Беллоккьо.

По воспоминаниям самого Тарковского, Сизов спросил: «Что же с фильмом теперь будет без Советского Союза?» Режиссёр ответил: «Ничего страшного», — имея в виду, что «русские» эпизоды были прекрасно сняты в Отриколи. Однако в вопросе, если он, действительно, прозвучал в такой формулировке, читается куда более глубинный подтекст.

Андрей пообещал закончить картину в мае. Далее, из дневника: «Рассказываю, что в Венеции на фестивале беседовал с Ермашом насчет вычитанной из газет истории человека, запершегося со своей семьей в доме и ожидавшего Конца Света. „Боюсь только, что может не понравиться итальянцам“. Ермаш выражает одобрение: „Ничего, ничего, давай“. Рассказываю Сизову сценарий. Ему нравится. (Но он ничего не знает о том, что Горчаков поэт и пишет оперное либретто о жизни Березовского. Березовский же был крепостным. Не знает он и о том, что Горчаков умирает)». Приведённый пересказ беседы точно иллюстрируют положение Тарковского, перманентно находящегося на перекрестье интересов разных сторон. Итальянцам на самом деле могла не понравиться линия Доменико, напоминавшая о спорных медицинских реформах. Ермаш же с энтузиазмом отреагировал на педалирование соринки в чужом глазу. Вообще, упомянутое одобрение сюжета «Ностальгии» главой Госкино режиссёр будет вспоминать часто, словно закрывая глаза на то, что он о многом в своём пересказе умолчал. До поры Тарковский старательно вымарывал любые упоминания о Березовском из своих интервью, которые могли прочитать в Москве. И, безусловно, это было здраво.

История про «международный проект» русского поэта — подчеркнём, что даже в январе 1983 года Тарковский называет героя поэтом-либреттистом, хотя в картине будет звучать слово «писатель» — безусловно, могла импонировать советской стороне, но не в том трагическом виде, в каком она воплотилась в фильме.

Здесь следует упомянуть, что отказом от съёмок в СССР не вполне были довольны даже итальянцы, привыкшие действовать по контрактам и, определённо, не имевшие умысла саботировать договорённости.

Так или иначе, лёд в беседе с Сизовым был растоплен, и далее разговор пошёл лучше. Тарковский признался, что совершенно не доверяет Ермашу. Директор «Мосфильма» настаивал: обязательно надо приехать в Москву, хотя бы «для галочки», чтобы никто не волновался так, как сейчас, ведь уже ходят слухи, будто Андрей не вернётся. На это режиссёр усмехнулся: такие сплетни ходили всегда и что изменит его визит на несколько дней? Потом ведь ему опять придётся лететь в Италию. Правда?.. Сизов изменился в лице. Тарковский почувствовал, что собеседник знал: обратно его выпускать никто не собирается. Но как странно: отечественных чиновников совсем не пугал грандиозный масштаб скандала, который начался бы в этом случае. Скорее всего, Бондарчуку и другим режиссёрам на десятилетие пришлось бы забыть о совместных картинах. «Траурное настроение у советских», — резюмировал Андрей.

Так или иначе, Сизов обещал продлить визу Ларисе до апреля, чем лишний раз подтвердил, что, в принципе, все формальности элементарно решаются и никому для этого не нужно возвращаться в Москву. Тарковский попросил пролонгировать им обоим пребывание до мая, но этого директор «Мосфильма» уже не мог.

В завершение разговора глава студии вновь напомнил режиссёру написать заявление на получение гаража, а также обещал скорый запуск фильма про Достоевского и даже экранизацию «Идиота». Всё это Андрей слышал слишком много раз, а потому воспринимал, как «замануху». Впрочем, дело ещё и в том, что он сам остыл, например, к затее постановки картины про князя Мышкина. В одном из разговоров[710] с Ольгой Сурковой Тарковский признался, что ему кажется нелепостью, если он возьмётся теперь за «Идиота». Хотя в дневнике временами он продолжал писать об этой экранизации.

Однако скорее всего на этот раз предложения Сизова имели под собой основания. В конце концов, если бы режиссёр вернулся, его надо было бы чем-то официально занять в Москве, ведь к нему приковано международное внимание. Но вот стоили ли эти давние, вымотавшие душу замыслы новой работы в Италии? Для Тарковского, безусловно, нет, потому сразу после отъезда директора «Мосфильма» он собрался писать заявки на «Гамлета», «Ведьму» или «Жизнь после жизни». Также следовало подписать контракт на чтение лекций в Риме или договориться о сотрудничестве с флорентийским фестивалем… Режиссёр решил собрать все свои идеи вместе в одной тетради, чтобы с ними можно было удобнее и эффективнее работать, поскольку дневник — не самая подходящая форма организации творческих затей. Несмотря на довольно скверное самочувствие и огромную усталость после фильма, Тарковский хотел «не мочь», попросту не иметь возможности уехать из Италии. Не забыты и давние замыслы: ответил[711] Николай Двигубский, он готов работать художником в оперной постановке «Борис Годунов». Вскоре[712] состоится встреча режиссёра с сэром Джоном Тули — рыцарем Её Величества, а также директором лондонского Королевского театра Ковент-Гарден. Тули будет занимать этот пост вплоть до 1988 года. В то же время из Берлина поступали отрадные новости: Гамбаров хотел купить сценарий «Гофманианы». Тарковский объявил цену в пятьдесят тысяч долларов[713] и переживал, не продешевил ли.

Имея договор на ту или иную работу, режиссёр планировал попросить продления пребывания в Италии на два с половиной года. По большому счёту, это и так бы уже выглядело, как невозвращение. Вряд ли советская сторона ответила бы согласием, но в случае отказа Андрей намеревался сказать, что, как ни жаль, у него нет другого выхода и он будет просить свободный паспорт. Впрочем, что значит «намеревался»?.. Пока это лишь запись в дневнике от 17 февраля.

Сизов улетел в Москву 16-го, ничего не зная о планах Тарковского. Удивительно, но директор «Мосфильма» даже согласился прихватить с собой посылки с лекарствами и вещами для тёщи и сына режиссёра. Несмотря на хорошее окончание их встречи, всё-таки его согласие выглядело странным, что отметил даже Андрей. Впрочем, ничуть не менее странным было его об этом просить. И уж странностью, выходящей из ряда вон, кажется то, что Тарковский спрятал драгоценное кольцо в баночку с одним из лекарств, ничего не сказав об этом Сизову. Трудно даже представить масштаб последствий, если бы контрабанду обнаружили. Расчет был исключительно на то, что багаж членов советской делегации практически не досматривался. Пронесло.

Заметим, что «Ностальгия» стала зияющей раной в итало-советских отношениях и совсем скоро, в конце месяца, уже делегация «RAI» во главе с Канепари отправилась в Москву.

В середине февраля Тарковский показывал материал будущего фильма Гуэрре. Это был даже не черновой монтаж, а сырые исходники, собранные в последовательность длительностью два часа тридцать три минуты. Реакция сценариста Андрея удивила, он отметил[714], что Тонино рассуждает, как мосфильмовский редактор, не понимающий отличий рабочих материалов от смонтированной картины с точно подрезанными границами эпизодов. Похоже, никто из местных кинематографистов никогда ему не показывал ничего подобного. Может, так не принято на Западе? И если сам режиссёр знает, как что следует монтировать, если стороннее мнение сценариста не нужно, то для чего, собственно, показывать? Андрей находился в противоречии со всем окружающим. Единственный позитивный вывод, который он сам сделал при просмотре отснятого, состоял в том, что операторская работа Ланчи на высоте.