Итальянские маршруты Андрея Тарковского

Шли дни, Андрей привык и стал проводить в квартире больше времени. Вообще, на этот раз режиссёр мало гулял. Чуть позже он напишет[960] в дневнике: «[Берлин] ужасный город. Надо отсюда уезжать как можно скорее». По воспоминаниям Ирины Браун, которая вскоре приедет в гости, Тарковский был очень напуган. Он отказывался подходить к Стене или Бранденбургским воротам, поскольку считал, что его может похитить КГБ, агенты которого наверняка сидят в припаркованных рефрижераторах. Похоже, что органы госбезопасности, действительно наводили справки о режиссёре через чиновников «Совэкспортфильма», а также знакомых, однако активных шагов не предпринимали. Тем не менее Тарковский пытался даже найти себе телохранителя. Платить за него он не был готов, потому попросил директора Академии искусств Шмидта обеспечить его безопасность. Принимающая сторона вновь не помогла.

Именно в Берлине у главного героя настоящей книги начался странный и подозрительный кашель, это тоже не придавало оптимизма, хотя о том, предвестником чего он является, никто не догадывался. Нельзя исключать, что на самоощущение режиссёра повлияло и такое метафизическое совпадение: как раз в эти дни в Амстердаме Ольга Суркова строчила ему довольно решительное и малоприятное письмо, в котором хотела расставить точки над «i» относительно книги «Запечатлённое время», уже почти вышедшей в Германии. Ольга отправит послание 28 февраля, а Андрей получит его лишь 8 марта. В своём дневнике он назовёт[961] депешу «ужасной» и «полной хамства». Последнее вряд ли справедливо, но в любом случае восстановление отношений теперь потребует усилий, которые Тарковский не будет готов приложить. Режиссёр напишет, что «надо ответить», но так и не сделает этого. Их общение с Сурковой прекратится навсегда.

Завсегдатаем Андрей стал разве что в кафе «Париж» (Kantstraße, 152), которое он облюбовал в качестве места встреч и иного досуга. В этом есть какая-то удивительная символика: русский, живущий в Италии и работающий в Швеции, сидит в берлинском кафе «Париж». Отчего он выбрал именно это заведение, находившееся не так уж близко к дому — около трёх километров? Тарковский будто чувствовал, что именно столица Франции станет его последним пристанищем. Тут стоит вспомнить и о Рудольфе Штайнере, фильм о котором он обдумывал в эти дни. Замыслу не суждено будет осуществиться, но, сообразно потаённой механике мироздания, клиника имени Штайнера станет последним медицинским учреждением, в котором будут пытаться спасти жизнь режиссёра.

Поездка в Германию не принесла никаких творческих плодов: сотрудничество с Клуге не завязалось, затея с «Гофманианой» буксовала, поскольку Тарковский не успевал подготовить постановочный сценарий, смету и прочие документы, необходимые для перехода от слов к делу. Продюсеры нашлись во Франкфурте, они даже приезжали в Берлин, но несколько встреч так и не привели к тому, что можно было бы назвать договорённостью. Важным условием немцев стало то, чтобы режиссёр уже сейчас дал согласие снимать «Гофманиану» сразу после «Жертвоприношения», а он не был готов на это, хотя свободное время посвящал активной работе именно над данным проектом. С другой стороны, тогда же Тарковский встретился с Джоном Тули, и они вполне конкретно условились ставить «Летучего голландца» в Ковент-Гардене.

Поначалу от хандры в Берлине отвлекали дела, а также множественные встречи. 27 декабря в гости к Тарковским, будто с ответным визитом, приехали Ирина и Тимоти Брауны. Семейные праздники — Новый год и Рождество — хотелось отметить всем вместе, что лишний раз подчёркивает их близость.

Режиссёр также встречался с Изей, Серджио Гамбаровым, Андреем Яблонским, Максимилианом Шеллом. Последний очень помогал родным Тарковского, навещал их в Москве, возил передачи, одалживал деньги. Однажды актёр отдал Анне Семёновне десять тысяч рублей[962]. Кроме того, Шелл постоянно рассказывал о ситуации Андрея в прессе, а также в ходе встреч с советскими и зарубежными чиновниками, которые в описываемое время случались особенно часто, поскольку он снимался в историческом многосерийном советско-американском[963] фильме «Пётр Великий» (1986). Максимилиан даже вывозил детей Тарковских — Андрюшу и Ольгу — на съёмки в Суздаль, а ещё хлопотал по поводу замужества падчерицы главного героя настоящей книги. Примечательно, что упомянутая поездка закончилась внушительным скандалом, когда выяснилось, что на площадке дети опального режиссёра.

В дневнике Андрей отметил[964], будто оператором на упомянутой ленте выступал Джузеппе Ротунно, которого он чуть было не пригласил в «Ностальгию». На деле фильм «Пётр Великий» снимал другой итальянский мастер — Витторио Стораро.

В Берлине Тарковский познакомился с выдающимся китайским специалистом по биоэнергетике, способным видеть ауру человека. Эта встреча много значила для режиссёра, хотя он даже не упомянул о ней в дневнике. Возможно, именно этот персонаж всколыхнул интерес Андрея к китайской народной музыке, о которой в последующие месяцы Тарковский много говорил.

12 января Владимир Максимов организовал встречу супругов с Ириной Пабст. Родившаяся в Берлине в семье русских эмигрантов, Пабст тоже была одним из важных фигурантов русского зарубежья. Она начала карьеру артистки, в пятидесятые годы снималась в кино, но известность и национальное признание в Германии снискала как общественный деятель, занимающийся проблемами больных СПИДом. Впрочем, это случится потом. А пока режиссёр в дневнике рекомендует её, как «подругу Шпрингера». Очевидно, имеется в виду Аксель Шпрингер, медиамагнат, а также основатель и глава одного из самых известных печатных домов в истории издательского дела. Супруг Ирины работал у Акселя, а она дружила с его женой.

Позже при содействии Пабст Тарковскому удастся познакомиться с самим Шпрингером, и это событие Андрей назовёт[965] едва ли не важнейшим итогом нескольких поездок в Германию. При этом режиссёр вовсе не станет говорить с ним по поводу издания книг — медиамагнат был слишком крупной фигурой для этого — но заручится его поддержкой в деле воссоединения семьи. Будучи чрезвычайно влиятельным человеком, Аксель мог оказать значительную помощь. Собственно, он пообещает сделать так, чтобы вопрос Тарковского стал одним из пунктов повестки предстоящей исторической встречи Михаила Горбачёва и Рональда Рейгана в Женеве, запланированной на 19–21 ноября 1985 года, но Шпрингера не станет уже в сентябре.

Историческое значение упомянутого саммита трудно переоценить, он положит конец холодной войне, но дела́ режиссёра президенты обсуждать не будут. Поняв это, Андрей напишет[966] в «Мартирологе»: «Кончились переговоры Горбачева и Рейгана. Есть надежды на следующий год», — имея в виду, что, быть может, вопрос о воссоединении семьи поднимут на второй запланированной встрече. Нельзя было терять надежду, но никто не мог себе представить, сколь трагически изменится ситуация к моменту саммита 1986-го.

Кроме того, Пабст помогла Тарковскому решить полиграфические проблемы с издательством «Ullstein». Мнение режиссёра о Кристиане Бертончини постепенно ухудшалось. Во время пребывания в Берлине оно испортилось окончательно за счёт того, что Натан Федоровский познакомил его с людьми, которых чрезвычайно подозрительный мастер принял за агентов КГБ. Разочаровавшись в «Ullstein», по возвращении в Стокгольм Тарковский незамедлительно попытается начать сотрудничество со шведским издательским домом «Hugo Gebers».

Из Москвы пришли неожиданные новости: Андрюше и Анне Семёновне выдали в ОВИРе анкеты для выезда за рубеж. Казалось, будто борьба начинает приносить плоды. Впрочем, Федоровский сразу разубедил Андрея в этом: дескать, его маме тоже давали анкету в ленинградском ОВИРе, но потом так и не выпустили к сыну в Берлин. Натан будто в воду глядел: 1 февраля станет известно о формальном отказе из-за неверно составленного приглашения.

17 января Тарковский пишет, что из Флоренции поступило предложение поставить «Игроков». Именно так, во множественном числе. Вероятнее всего, это описка. Вряд ли речь идёт о комедии Гоголя, скорее — о театральной версии романа Достоевского.

18 января важная запись: «Уже два дня снятся какие-то странные сны. Снова: озеро с монастырем. Сизов, подписавший мне моё заявление об увольнении. Россия, церкви, Костин… Но не в деталях дело. Всё вообще очень многозначительно». Евгений Костин и его жена Светлана — близкие московские друзья Тарковских. Он был директором известного в столице комиссионного магазина антикварной мебели, находившегося на Фрунзенской набережной. Кстати сказать, место расположения примечательно само по себе, поскольку имеет отношение к тайной истории столицы. Здесь от века располагалась слобода мебельных мастеров, и недаром сейчас на относительно небольшом расстоянии не меньше шестидесяти магазинов этой специализации. По воспоминаниям Евгения Цымбала, именно Костин устроил режиссёру по дешевке знаменитые готические стулья, запечатлённые на многих фотографиях, сделанных в квартире главного героя настоящей книги. Видимо, через него же Андрей купил едва ли не всю свою антикварную мебель. Связи и возможности директора такого магазина по тем временам были почти фантастическими, и именно потому он, в частности, смог даже организовать ряд выступлений Тарковского[967]. Режиссёр же в благодарность снял его в «Сталкере» в роли бармена.

Иными словами, Костин — близкий человек, воспоминания о котором связаны с домом (он «участвовал» в обустройстве квартиры), с Москвой и с безвозвратным отъездом, ведь Евгений и Светлана также дружили с четой Гуэрра, имеются фотографии совместных застолий, на которых присутствуют все три пары.

Фигура Сизова, очевидно, тоже имеет отношение к дому. Увольнение — перерезание пуповины, утрата последней связи. Озеро, в отличие от реки — застывшее время. Всё тревожно и «очень многозначительно». Подобным образом многие комментируют картины Тарковского, он же так говорил о своей жизни, пусть не в повседневной, а в сновидческой части. И как раз через три дня Андрей напишет в дневнике о том, что им с женой было бы «удобно» жить без гражданства.

Напомним, что режиссёр был уволен с «Мосфильма» между 28 мая 1983-го и 18 октября 1985 года. Так может, переломным днём стало именно 18 января 1985-го?

22-го произошло забавное событие. Из Нью-Йорка позвонил Эрнст Неизвестный, которого с Тарковским связывали давние приятельские отношения. В Москве они нередко встречались и беседовали об искусстве. Потом судьба их развела. Неизвестный эмигрировал в 1976 году через Израиль и Швейцарию в США. Сейчас же он просил режиссёра снять фильм… о нём самом. Скульптор нашёл (или ему нашли) продюсеров, готовых выпустить картину по биографической книге, которая вот-вот должна была увидеть свет в Америке. Эрнст сказал, что в качестве постановщика никого другого представить себе не может! Тарковский неловко согласился для начала прочитать текст. Заметим, что Неизвестный будет довольно настойчивым, а в августе попросту приедет в Швецию, чтобы искать встречи с Андреем.