Итальянские маршруты Андрея Тарковского

Трудно поверить, но до начала XX века город практически полностью состоял из трулли. Однако современная часть Альберобелло разрослась стремительно. Со Второй мировой войной связана чрезвычайно мрачная страница истории светлого региона сказочных домиков — здесь располагался концентрационный лагерь.

Сейчас одной из доминант города является базилика Космы и Дамиана (см. фото 39), прославившихся чудом трансплантации. Этот крупнейший местный храм, возведённый на стыке XIX-го и XX веков, отличается неоклассическим стилем и интересными современными иконами.

Кинематографическая история Альберобелло также обширна и берёт своё начало с одного из последних немых фильмов итальянского кино — картины Нелло Маури «Разрушенная идиллия» (1931). Мрачный сюжет о располагавшемся тут концентрационном лагере нашёл отражение в ленте венгерского режиссёра Гезы Радваньи «Женщина без имени» (1950). Марио Моничелли снимал тут отдельные сцены для упоминавшегося выше «Казановы 70». Город активно участвует в кино по сей день.

Но Тарковского впечатлил не сам Альберобелло, а именно трулли. И тут возникает неожиданное обстоятельство: режиссёр многократно повторял, что они нравятся ему, поскольку… напоминают Россию. Находясь на Апеннинском полуострове, где каждое место прекрасно по-своему, Андрей зачастую выражал своё восхищение, именно утверждая, будто Италия похожа на его родину. Так он отзывался о тосканских просторах, о церкви у моря, о бескрайних желтых полях и вот о трулли. Но, если подумать, что, собственно, в этих домиках может напоминать о России?! С огромной натяжкой, при наличии богатой фантазии, в них удастся разглядеть украинские мазанки, но даже для этого нужно очень хотеть увидеть здесь что-то родное.

А ведь Альберобелло, действительно, выделяется на фоне предыдущих остановок компании. Впервые после бушующих, обезоруживающих рукотворных прикрас, после совершенной, ослепляющей природной (а, стало быть — божественной) красоты, Тарковский оказался в месте по-доброму милом, отчасти сказочном, но в то же время очень народном, близком к земле и жизни. Ясно, что снимать среди трулли нечего. Тут Андрей ощутил себя не столько режиссёром, сколько испытал лёгкость созерцательного путешествия.

В тот же день группа добралась до Остуни. Подобно тому, как Альберобелло оккупировал звание «города трулли», хотя и за его пределами этих домишек великое множество, Остуни позиционирует себя как «белый город», невзирая на то, что историческая часть почти всех окрестных населённых пунктов того же цвета. Впрочем, следует признать, что Остуни действительно белее прочих. А главное, он выставляет свою режущую глаза белизну напоказ, будучи расположенным на плоской возвышенности. В данном случае «центр» города — на краю. Композиционно это вновь напоминает Петербург с его смотрящими в сторону моря Васильевским островом и Петроградской стороной. Тарковский, Гуэрра, а также все остальные остановились в отеле «Incanto» (via dei Colli, @ 40.735385, 17.553134), имеющем адрес внутри Остуни, но находящемся на соседней возвышенности. Из его окон и с террас открывается удивительный вид на белые полотна исторических зданий.

Вообще говоря, этот город из числа тех, на которые крайне интересно смотреть издалека (см. фото 40). Трудно сказать, довольствовался ли Андрей таким видом или Тонино успел поводить его по центру. Читатель может самостоятельно оценить шансы сделать это 21 июля. Несмотря на то, что и следующую ночь путешественники провели в том же отеле, вряд ли они медленно прошлись по Остуни даже 22 июля, поскольку в тот день режиссёр писал в дневнике, что уже утром они побывали в Лечче и Отранто. Эти два места, в которых вскоре окажемся и мы — феноменальные культурные колоссы, где, помимо прочего, они ходили на экскурсии, а также много снимали. Можно, конечно, предположить, что Тарковский осмотрел Остуни на обратном пути из Отранто, но и это маловероятно, поскольку в дневнике он упомянул, как вечером купался. Идеальное место для купания — это именно Отранто. Остуни же пусть и недалеко от моря, но всё же не на нём.

А ведь в «белом городе» было что посмотреть. Некогда стены всех домов поражали своим сияющим цветом (см. фото 41). Сейчас это не так даже в центре, что уж говорить о весьма крупной современной части. Как ни удивительно, в открытых солнцу белых кварталах лишённого рек и каналов Остуни можно уловить тот же благородный аромат затхлости, что и в несравненной Венеции. Вероятно, так пахнет время.

Первые поселения на этом месте учёные датируют даже не неолитом, а палеолитом. Неандертальские жилища располагались здесь ещё пятьдесят тысяч лет назад. В этом нет ничего удивительного: холмы, плоскогорье, близость к морю, многочисленные системы пещер — довольно удобная инфраструктура для обитания первобытного общества, промышляющего охотой. В остальном тут повторилась обычная историческая траектория: италийские племена, потом римляне, остготы, лангобарды, сарацины, византицы… Во времена последних город обрёл особое религиозное значение, здесь возникла епархия и находили приют монахи-василиане, бежавшие от турок из Сирии и Египта. Однако уже становилось ясно, что поселению предначертана судьба военно-стратегического пункта. Так и произошло, когда в XI веке владения Византии на юге Италии захватили норманны. Наконец обозначились чёткие границы города. В XII веке граф Лечче Годфри III и король Сицилии Рожер II возвели замок на вершине самой высокой горы Остуни.

Насчёт происхождения названия единого мнения нет. Да, мы говорим так уже не в первый и даже не во второй раз, но когда речь идёт о столь древних поселениях, удивляться не приходится. Слово «Остуни» вполне может восходить как к герою Троянской войны по имени Стурной, так и к греческому «asti neon» — «новый город».

Едва ли не важнейшим итогом периода норманнского правления оказалось очень существенное развитие культуры и практики выращивания оливковых деревьев. Это стало одной из причин того, что вскоре резко начала расти роль поселения, как коммерческого центра. При Гогенштауфенах Остуни получил свободу. В период анжуйского и арагонского господства он продолжил преумножать своё благосостояние, обрастая домами, башнями и особенно — религиозными зданиями.

Резкий упадок начался в XVII веке. В 1639 году Филипп IV Габсбург буквально продал город для оплаты огромных долгов, возникших в ходе Тридцатилетней войны. Покупателем выступал барон Джованни Зеваллос и на следующие два с лишним века в освобождённом некогда от феодальных пережитков Остуни вновь воцарились тирания и поборы. Но даже это — не самое страшное. Вскоре после упомянутой сделки большая часть населения умерла от чумы, а ворота, через которые недавно сновали торговые обозы, закрылись наглухо. Именно тогда город стал белым. Отрадно предполагать, будто светлые стены южных улиц связаны с тем, чтобы увеличить количество отражённого солнца. На самом же деле дома белили известью для обеззараживания во время эпидемии.

В середине XIX века, когда Бурбоны сместили Зеваллосов, сюда вернулись сначала здоровье, а потом и процветание. Остуни снова принялся расти. Белую часть решили сохранить, но возникли другие, более типичные районы. Новым центром перерождённого города стала площадь Свободы, посредине которой возвышается колонна святого Оронция (см. фото 42), мученика и первого епископа Лечче, по преданию, спасшего регион от чумы. За совершенное им чудо святой является патроном не только Остуни и Лечче, но также Тури.

Достопримечательностей здесь более чем достаточно, но не будем на них останавливаться хотя бы потому, что Тарковский наверняка не успел получить о них ни малейшего представления. Вряд ли у него был шанс зайти в городской собор или в монастырь кармелиток. Скорее, всему этому Андрей предпочёл бы сон в отеле. Потому и мы двинемся дальше.

На следующее утро путешественники отправились в Лечче, культурную столицу Апулии, город искусств, «Флоренцию юга», «Флоренцию барокко». Впрочем, последние два титула выдают провинциальную недальновидность придумавшего их субъекта. Самый неоспоримый эпитет, который можно употребить в адрес Лечче, равно как и в адрес Флоренции — это «неповторимый», ведь главная достопримечательность города — не храм, не строение, не площадь, не артефакт, а стиль, эстетическое пространство, архитектурный жанр, получивший название «барокко леччезе» или «леччийское барокко». Но обо всём по порядку.

Люди освоили эту территорию пять тысяч лет назад. Постоянное поселение же появилось примерно в XIII веке до н. э. в то же время, когда пала Троя. Возникший город сначала назвали Сибар, и он сразу стал локальным центром, перенявшим базовые политические и культурные принципы Эллады. После завоевания римлянами в III веке до н. э. его переименовали в Люпию. Наиболее значимым местным уроженцем той эпохи стал Квинт Энний, поэт и историк, описавший в своих «Анналах» события Второй Пунической войны. К началу нашей эры Люпия представляла собой чрезвычайно развитое поселение, окружённое надёжными стенами, имевшее театр и амфитеатр, а также портовые сооружения на побережье неподалёку. Но важнее всего то, что уже в I веке при правлении Нерона, город принял христианство, став одной из важных точек проникновения этой религии в Италию. Первым проповедовать здесь Евангелие стал уже упоминавшийся святой Оронций, которого, в свою очередь, крестил Иуст, непосредственный ученик апостола Павла. Как водится, новая вера сначала воспринималась в штыки, и когда Оронций, потомственный императорский казначей, впервые отказался приносить жертвы римским богам, его жестоко наказали экзекуторы, после чего будущий святой был изгнан в Коринф, где ему довелось встретить Павла лично, и тот повелел Оронцию вернуться в Лечче, чтобы стать местным епископом. Всё так и произошло, однако проповедующий епископ вновь был схвачен слугами Нерона. Мученика ждала смерть, если он не откажется от новой веры. Пришлось отречься, дабы вернуться на волю и… продолжить проповедовать. Когда его арестовали в третий раз, согласно законом драматургии казнь была уже неминуема, но брошенные семена христианства к тому времени уже проросли.

Тем не менее небесным покровителем Лечче он стал не сразу. Сначала патроном города являлась мученица Ирина, урождённая Пенелопа, дочь градоначальника и первая женщина, причисленная к лику святых. Девушке было знамение о том, что она — божья невеста. Крестил её Тимофей Эфесский, заметим, тоже непосредственный ученик апостола Павла. Узнав, что дочь не собирается вступать в спланированный им выгодный брак, правитель города приказал бросить её под копыта лошадей. Кони не тронули Ирину, но затоптали отца. Лишь молитва любящей дочери воскресила его, да ещё и обратила в христианство. Место градоначальника вакантным оставалось недолго, и занявший его человек первым делом принялся за религиозные гонения. Ирину то бросали в ров со змеями, то распиливали на части. Мученица выносила всё стойко, а её пример помог уверовать десяткам тысяч людей. В конце концов женщину всё-таки казнили, а закончилась история чудом воскрешения при хорошо знакомых обстоятельствах: тело закрыли в пещере, а когда открыли, та оказалось пустой.