"Фантастика 2023-49. Компиляция. Книги 1-13

Глава 24

— Автобус прибыл на конечную станцию «Автовокзал»!

— Сынок, тележку выкатить не поможешь?

Пожилая женщина безуспешно пыталась поднять с сиденья тяжёлый рюкзак. Сквозь его грубую ткань во все стороны выступало что-то продолговатое.

Рядом с женщиной стояла двухколёсная тележка, а на ней — большая клетчатая сумка.

Я подхватил рюкзак — он весил килограммов тридцать, не меньше! И как только хозяйка с ним до автобуса добралась?

— Что там у вас? Камни?

— Кабачки, будь они неладны! Уродились в этом году — девать некуда! Вот, домой везу, буду икру крутить.

Свой пустой рюкзак я держал в руке, а рюкзак женщины закинул за спину. Свободной рукой ухватил ручку тележки.

Женщина заохала:

— Спасибо, сынок!

Я спустился по ступенькам автобуса, волоча за собой тяжёлую тележку.

— Куда вам теперь?

— На электричку, — ответила женщина. — Дача у нас с дедом в Киселёво. Дед остался клубнику поливать, а я в город на пару дней. Перекручу кабачки, и обратно.

— Что же вы в Киселёво на автобус до Ленинграда не сели? Зачем через Волхов-то поехали?

— Да мне от автобуса до дома неудобно добираться. А тут сын встретит на вокзале, если не забудет. Я уж говорила ему, да ведь он как — закрутится с работой, и позабудет всё.

Равномерно причитая, женщина спешила за мной в сторону пригородной платформы. Я вкатил тележку на пандус и покатил вдоль белой полосы, которая отмечала опасную зону.

— Вам в какой вагон удобнее?

— Мне бы поближе, сынок — в первый, или во второй.

— Ну, идёмте!

Мы миновали длинное здание вокзала с широкими арками, выводящими с перрона на привокзальную площадь. Дальше был небольшой сквер. В восьмидесятом году здесь установят паровоз, который доставил в Ленинград первый эшелон с хлебом после прорыва блокады.

Мой дед работал машинистом на таком паровозе. Он тоже водил в Ленинград эшелоны с мукой. Его паровоз был не первым, а последним. Последним перед тем, как кольцо замкнулось.

Полтора страшных года дед провёл в осаждённом городе. Я не слышал его рассказов — он умер, когда мне исполнилось полтора года. Знаю только, что дедушку вывезли по льду Ладожского озера в кузове полуторки. И едва он встал на ноги — как снова пошёл на паровоз.

После войны у него появилась странная привычка. Он пил кипяток. Ставил на плиту алюминиевую кружку с водой. Когда вода закипала и начинала булькать — бросал в неё щепоть заварки, брал кружку за ручку голыми пальцами и сразу пил. А если чай хоть немного остывал — ставил его на плиту и снова грел.

Об этом мне рассказала мама. И я тогда подумал, что блокадная зима каким-то странным образом поселилась внутри дедушки и не уходила до самой его смерти…

— Спасибо, сынок! Вот здесь тележку поставь! На скамейке электричку подожду.

— А когда она будет?

— Да, вроде, через час.

Я опустил на скамейку тяжёлый рюкзак. И вдруг словно что-то стукнуло в голову. Перед глазами, как наяву, встала картинка.

Комната небольшого дома. Яблони в саду шелестят листьями, тихо скребут ветками по стеклу. По дощатому полу мечутся блики утреннего солнца.

Дед сидит за столом, опустив голову, и спит. Возле его локтя лежит форменная фуражка. Рядом стоит та самая кружка с чаем.

Дед только что из поездки, он устал. Мама с отцом на работе, а меня на лето забрали из садика и отдали на попечение бабушки. У бабушки хорошо — у неё есть пёстрые куры и чёрный с рыжим пёс Полкан. Я его уже не боюсь и даже кидаю ему кусочки хлеба. Полкан жадно глотает их и просит ещё, неистово виляя хвостом, а мне смешно.

Я тихо катаю по полу трёхколёсную машинку, которую подарила мне тётя из Ленинграда. Тётя Рая — жена старшего брата мамы.

Вообще-то, у машинки было четыре колеса, но одно отломалось. Теперь машинка ездит плохо и заваливается набок.

Бабушка на кухне моет посуду. Я слышу, как звенят тарелки и гулко падает вода из рукомойника на дно жестяного ведра.

— Б-ж-ж, — говорю я и толкаю машинку.

Машинка едет по дуге и ударяется в ножку стола.

Дедушка вздрагивает и просыпается. Берёт кружку с чаем, делает глоток, морщится.

— Кеня! — зовёт он бабушку, — Чай-то совсем остыл!

Мою бабушку зовут Акулина. Она ставит тарелку в стопку и входит в комнату.

— Сейчас, Саша! — говорит бабушка.

Берёт кружку с остывшим чаем и уносит. Через открытую дверь я вижу, как бабушка ставит кружку на плиту. И ручка у кружки вовсе не голая — она плотно обмотана подпалённой тряпочкой.

Бабушка приносит кружку обратно, но дедушка уже снова спит. Бабушка вздыхает, ставит кружку на стол и гладит деда по седым кудрям.

— Андрюша, — говорит она мне, — шёл бы ты на улице поиграл!

— Молодой человек, вам плохо? — услышал я встревоженный голос.

Открыл глаза и обнаружил, что сижу на скамейке рядом с рюкзаком, полным кабачков. Надо мной склонилась испуганная женщина.

— Вам плохо? — повторила она. — Может, врача позвать? Здесь, на вокзале есть медпункт, они могут вызвать «Скорую».

По лицу женщины было видно, что она уже и не рада, что попросила меня помочь. Наверняка подумала, что я надорвался под грузом её кабачков.

Я помотал головой.

— Спасибо, не нужно. Всё в порядке. Я немного посижу, и всё пройдёт.

— Вы уверены? — переспросила женщина.

— Да, уверен.

Чтобы убедить её, я поднялся на ноги. Это далось мне с трудом. Но я пересёк сквер, повернул за угол вокзала и медленно пересёк площадь. Здесь находилась пустая стоянка такси.

На стоянке были две лавочки без спинок. Я опустился на одну из них.

Андрюша.

Так назвала меня бабушка. Значит…

Значит, я только что вспомнил эпизод из своего детства. Из детства того человека, которым являюсь сейчас.

Как же сложно-то…

Рядом остановилась бежевая «Волга» с зелёным огоньком. Пожилой таксист с гладко зачёсанными назад седыми волосами опустил боковое стекло.

— Куда едем?

Я помотал головой.

— Никуда, спасибо.

Поднялся на ноги и пошёл в сторону продуктового магазина.

В Волхов за продуктами я поехал не только потому, что собирался повидать родных. Мне хотелось отложить объяснение с Лидой.

Ситуация складывалась неоднозначная.

Лида мне нравилась. Она была очень славной девушкой — тихой, спокойной, уютной. Нам было хорошо вместе — ну, по крайней мере, мне так казалось. Она ничего не требовала, казалось, ей просто нравится бывать со мной.

Но при мысли о Лиде сердце у меня билось абсолютно спокойно. Не захватывало дух, за спиной не вырастали крылья.

Мы встречались, как это свойственно молодым людям, не связанным семьёй и обязательствами. Но завязывать скоропалительные отношения я не собирался.

Именно об этом и надо было поговорить. Я понимал, что этот разговор, скорее всего, закончится расставанием. Но откладывал его не из трусости, а из желания подобрать слова, чтобы не обидеть Лиду.

Да и Фёдор Игнатьевич подталкивал меня к тому, чтобы принять решение. Прямо он ничего не говорил — вмешиваться в деликатные отношения было совсем не в его характере. Но однажды, зайдя ко мне вечером в гости, председатель как бы невзначай рассказал случай из своей жизни.

— Такая история вышла, Андрей Иваныч — и смех, и грех, — посмеивался он, пыхтя папиросой на завалинке.

— Я тогда только с войны вернулся. В деревне всего два дома уцелело, бабы с детишками в землянках да сараях жили. А мужиков и вовсе не было. Трое нас только и вернулось — я, да Василий Ильич покойный, да старик Худояров. Из пепла деревню поднимали, вот как было…

Фёдор Игнатьевич аккуратно стряхнул пепел в подставленную ладонь, чтобы не мусорить возле крыльца. Я сходил в дом и принёс ему пустую банку из-под сардин.

— Спасибо, Андрей Иваныч! Так вот, о чём я? Да. Когда первую баню поставили — все толпой мылись, не разбирая. Завшивели, почернели. А я на фронт совсем молодым уходил — жениться не успел ещё. Ну, и понесла нелёгкая. С Машкой своей хороводиться начал, а кроме неё ещё с двумя бабами сразу. Их-то понять можно — время такое, мужиков нет. Хоть плачь. Ну, и вышла история.

Фёдор Игнатьевич затушил папиросу. Усмехаясь, посмотрел в сторону речки.

— Сговорились мы как-то с Нюркой встретиться на сеновале. Я пришёл пораньше, сижу, жду. И вдруг они являются все втроём — Марья, Нюрка и Ангелина, царствие ей небесное. И как подступили ко мне — выбирай, и всё. А не выберешь, говорят — тут вилами и заколем.

Я недоверчиво хмыкнул.

— Зря не веришь, Андрей Иваныч, — усмехнулся председатель. — У нас бабы отчаянные. Особенно, когда дело любви касается. К чему я это говорю-то? Лучше самому выбрать, не доводить до сеновала. Понимаешь? Ты человек молодой, думай головой, наперёд смотри.

Фёдор Игнатьевич попрощался и ушёл. А я ещё долго сидел и думал, но так ни до чего и не додумался. А увидеть Лиду и вести себя, как ни в чём ни бывало — тоже не мог. И на следующий день с утра поехал в Волхов.