Драматургия Югославии

(Смотрит мимо нее куда-то вдаль.) Да, в Рим, чтобы вместе послушать «Тоску» в Каракалльских термах, на открытом воздухе. Но только после войны. Ей всегда нравилось слушать музыку вместе со мной, глядя на звезды.

Ясна снова смотрит в окно.

Еще что-нибудь?

Б о ш т ь я н (подходит к нему). Вы, Бринар, тоже неплохо играете свою роль. Я уже не удивляюсь, что именно вас выбрали на определенную роль, для выполнения определенного задания. Мокорел в сравнении с вами — обычный дилетант.

М о к о р е л (многозначительно усмехаясь). Не знаю, не знаю, иногда мне казалось, что… Но теперь, перед лицом смерти, я не могу лгать, если бы и хотел.

А н д р е й (подлость Мокорела снова выбивает его из равновесия). Каналья! Товарищи, не верьте ему, не ради меня — ради дела, которое на сердце и у вас и у меня. Этот человек, которого я вообще не знаю, получил задание погубить меня, чтобы провозгласить меня их мучеником, а мою музыку использовать в своих целях.

М о к о р е л (с упреком). Андрей, подумай о боге и не лги. (С глубоким вздохом взглянул на Боштьяна.) Впрочем, стоит ли тратить столько слов? Обыщите его пиджак, хотя, скорее, это здесь. (Головой показывает на стул, на котором висит пальто Андрея.)

Б о ш т ь я н. Что там?

М о к о р е л (грустно, с пресыщенной усталостью). Посмотрите.

П е р в ы й п а р т и з а н (осмотрев пальто, достает из кармана какой-то листок бумаги. Рассматривает его сам, затем протягивает Боштьяну). Думаю, что это.

Б о ш т ь я н (смотрит листок, Мокорелу). Что это?

М о к о р е л. Вы же видите.

Ясна прислушивается.

Б о ш т ь я н. Что вы на это скажете, приятель Бринар?

А н д р е й. Вы не узнаете нот?

Б о ш т ь я н. Если это ноты, то уж больно странные. Вам не кажется?

А н д р е й (заглядывает в листок бумаги, который Боштьян держит перед ним). Что это?

Б о ш т ь я н. Шифры.

Ясна вздрагивает, последнее ее сомнение рассеялось.

А н д р е й. Шифры — в моем пальто? (Когда приходит в себя от удивления, Мокорелу.) Поздравляю, Мокорел. Неплохо работаете. И когда же это вы сумели мне подсунуть? Вчера вечером или давным-давно, чуть ли не в колыбели? Однако как не сумел бы я это прочесть тогда, так не сумею и теперь. Писание смерти запутано. А вы им владеете в совершенстве. Еще раз поздравляю.

Б о ш т ь я н (спрятал листок в свой планшет и, не спеша закрыв его, бормочет). Ну довольно, Андрей Бринар, довольно.

Входит П е р в ы й п а р т и з а н и кивает Боштьяну, чтобы тот подошел ближе.

П е р в ы й п а р т и з а н (Боштьяну, тихо). Мы привели и второго, того, с гитарой. Он спрятался за мельницей. Чудом не замерз.

Б о ш т ь я н. Гм. Подождите, я сейчас вернусь. (У двери, где его ждут еще два партизана.) Нет, отведите Мокорела за мной. А вы двое останетесь здесь.

Б о ш т ь я н с д в у м я п а р т и з а н а м и и М о к о р е л уходят. Двое, один из них — Вестовой с дудочкой, остаются сторожить в комнате.

Ясна идет вслед за Боштьяном, останавливается перед Андреем. Молча смотрят друг другу в глаза.

Я с н а (отчужденно). Я действительно любила слушать музыку вместе с тобой, глядя на звезды. Однако звезды вечны, а желания наши…

А н д р е й (в тон ей). Они преходящи.

Я с н а. Как всё… (Уходит не оглядываясь.)

Андрей стоит посреди комнаты, в раздумье смотрит на дверь, которая закрывается за ней.

Все трое молчат.

П е р в ы й п а р т и з а н (почесывается спиной о печь, Вестовому, который по-прежнему сидит за буфетом). Я думаю, в этом году снега больше не будет.

В е с т о в о й. Как это?

П е р в ы й п а р т и з а н. Когда елочные шишки открываются и бросают семя, зиме конец. Так говорят старики.

В е с т о в о й. А в этом году уже выбрасывали?

П е р в ы й п а р т и з а н. А ты не видел? Под елкой уже все черно от семян.

В е с т о в о й. Тоже правда.

Пауза.

(Показывает свой ботинок, у которого отвалилась подошва.) Смотри.

П е р в ы й п а р т и з а н. Надо какого-нибудь итальяшку разуть.

В е с т о в о й. И то дело.

Снова все молчат.

Ты слышал? Там наверху не видно, и здесь не объявляется…

П е р в ы й п а р т и з а н (потягивается и снова почесывается спиной о печку). Кто?

В е с т о в о й. Птичка, та, что поет: «Птичка-птичка…»

Первый партизан смеется.

Не веришь? Посмотри, она точно вот так делает. Будто говорит. Жалко только, я не знаю, как ее зовут.

П е р в ы й п а р т и з а н. «Зовут»! (Смеется.) Ты иногда такое отмочишь…

В е с т о в о й. Ну называют. Знаю, что она чирикает: «Птичка-птичка», ну точно вот так, а как она называется, не знаю. И это меня злит. Вещь, у которой нет названия…

В т о р о й п а р т и з а н (заглядывает в дверь и кивает Первому партизану). Выйди на минуту.

П е р в ы й п а р т и з а н уходит.

А н д р е й (медленно подходит к Вестовому, тот встает). И все-таки лучше, когда дела остаются без названия, чем если когда, они получают неверные имена…

В е с т о в о й. Это тоже верно.

А н д р е й. Видишь, и мне грозит что-то вроде этого.

В е с т о в о й. Правда?

А н д р е й. Правда. И поэтому, чтобы такого не случилось… (нацелил на него револьвер, который незаметно для Вестового он вытащил из его открытой кобуры) я вынужден делать то, что делаю. Мне жаль тебя, потому что ты хороший парень. Ну а сейчас дай еще гранату. (Снимает у Вестового с ремня гранату, пятится к окну, правой рукой целясь в него, а левой открывая окно.) Молчи, а не то!.. (Вскочил на подоконник.) Скажи им, что я убегаю, потому что не хочу, чтобы меня убили вы. И не обижайся на меня. Ту птичку зовут синичка. (Прыгает за окно.)

Вестовой оцепенел, он сконфуженно смотрит вокруг себя. Ему хочется закричать, вместо этого он робко садится на краешек стула и начинает плакать. Он плачет как ребенок, который разбил стекло и боится, что скажет отец, когда увидит это.

П е р в ы й п а р т и з а н (возвращается). Выведи его.

В е с т о в о й (плача). Я не могу.

П е р в ы й п а р т и з а н. Что значит — не можешь? (Оглядывает комнату, видит открытое окно.) Что, ушел? Ах ты дубина! (Однако лицо его проясняется.) Впрочем, сейчас это уже все равно. Тот второй белогвардеец, которого схватили под мельницей, уличил первого во лжи. Все разболтал. (Застегивает свои гамаши.) Как было с той их писаниной, и как их сюда послали, и о шифрах — как их подсунули музыканту. (Выпрямляется.) Ну пойдем… Да мне все время казалось, что этот музыкант, или как его там, не врет.

В е с т о в о й (утирая слезы рукавом). И мне тоже.

П е р в ы й п а р т и з а н. Ну и черт же этот — как его там — Мокорел… Ты слышал, как он его давил?

В е с т о в о й. И чуть не задавил.

П е р в ы й п а р т и з а н. Поэтому-то этот с тобой так вот и обошелся.

В е с т о в о й (лицо его опять сморщилось в плаче — он взглянул на свой ремень, где нет уже ни гранаты, ни револьвера). Знаешь, что он мне сказал?

П е р в ы й п а р т и з а н (с любопытством). Что?

В е с т о в о й. Он сказал: «Не хочу, чтобы меня убили вы».

П е р в ы й п а р т и з а н (смеясь). И по-твоему, это очень странно, а?

В е с т о в о й (глядя на окно). Он так странно протянул это «вы», будто хотел сказать что-нибудь особенное.

П е р в ы й п а р т и з а н. Что?

В е с т о в о й. Кабы я знал…

Г о л о с (за сценой). Ну что? Где вы там?..

П е р в ы й п а р т и з а н (открывая дверь). Да идем! (Вестовому.) Человек никогда не знает, что будет с ним. Да. Но то письмо он все равно не должен был подписывать — ты это запомни, — хотя бы и о ней шла речь…

В е с т о в о й. Это тоже верно.

П е р в ы й п а р т и з а н. Ты думаешь?

В е с т о в о й. Не знаю…

П е р в ы й п а р т и з а н (улыбаясь). Вот и я тоже… не знаю.

Оба уходят.

З а н а в е с.