Драматургия Югославии

ПРОЛОГ

Занавес поднимается одновременно с каскадом звуков крикливого танца, который заплескивает затемненный зрительный зал. Сцена тоже в темноте; в зале стоит металлический грохот навязчивого ритма: поток хриплых звуков из невидимого репродуктора. Нервозные, спорящие друг с другом звуки тщетно ищут друг друга, пятна света прожекторов мечутся по сцене, возникают с разных сторон, будоража зрение. Беснование звуков и света.

В короткие интервалы, когда музыка затихает, из репродуктора ясно слышатся отдельные газетные заголовки: «Бои в Сан-Доминго!»… «Самоубийство киноактрисы!»… «Поздравление суверена Икс суверену Ипсилону!»… «Кризис правительства Конго!»… «Запущен новый спутник!»… «Динамо» — «Красная звезда»!»… «Все билеты проданы!»… «Каждый день — тысяча погибших, на дорогах мира!»… «Найдено лекарство против рака!»… «Уже в этом году человек высадится на Луне!»… «Объединенные нации переживают кризис! Совет Безопасности снова отложил свое заседание!»… «Местное сообщение: хищения на предприятии «Фортуна»! Процесс начинается завтра!»… «Фортуна» — на пороге ликвидации!»

Еще один аккорд музыкальных инструментов, еще одна вспышка прожектора — и вдруг неожиданная, внезапная тишина.

Сцена была бы абсолютно темной, если бы не два круглых световых пятна, как два оазиса в пустыне темноты; одно пятно освещает А д а м а, другое — Е в у.

Адам, мужчина лет сорока пяти, и Ева, лет на десять моложе его, одиноко сидят в огромном темном пространстве, они повернуты спинами друг к другу: не видят один другого, не смотрят друг на друга. Темнота вокруг них, темнота между ними. Они словно пленники освещенных пятен. Во время разговора они не оборачиваются, слова летят в противоположные стороны. Их разговор, скупой, лишенный прямоты, не без определенной, хотя и не подчеркнутой интимности длительной совместной жизни. Партнеры, связанные судьбой, они ведут свой диалог, как принято у современных супругов, без страсти, лишь чувствуется налет скуки летнего воскресного дня. Ева во время всего диалога, собираясь уходить, прихорашивается перед воображаемым зеркалом. Она часто заглядывает в это воображаемое зеркало, аккуратно поправляет помаду на губах, черный карандаш на бровях, наносит на миловидное лицо грим и пудру. Все это делается машинально, привычными движениями, без спешки. Адам держит на коленях довольно большой блокнот. Блокнот открыт. Но Адам ничего не пишет: он смотрит в темноту. Словно что-то видит или к чему-то прислушивается.

А д а м. «Фортуна», экспорт-импорт, на пороге ликвидации. Вот уж нелепо! Ты уходишь, Ева?

Е в а. Да, я и так задержалась. Потом я пойду на концерт. А ты?

А д а м. Ты могла бы перед уходом выключить транзистор.

Е в а. А он выключен! Это от соседей слышно. Люди празднуют воскресенье…

А д а м. …а завтра понедельник, потом вторник…

Е в а. …а затем среда и четверг…

А д а м. …пятница, и суббота…

Е в а. …и опять воскресенье.

А д а м. Да, надо бы что-нибудь сделать из этих дней. Связать какие-то разорванные нити, что-то спасти… Хотя бы эту проклятую «Фортуну». Я ничего не понимаю в экспорте-импорте, но меня волнует судьба Бартола и Петра. В конце концов, это мои товарищи… Ты что-то сказала?

Е в а. Ничего! У меня размазалась помада.

А д а м. Петр и Бартол. В самом деле, глупо. Они когда-то спали под одной шинелью.

Е в а. Это было во время войны и революции…

А д а м. А сейчас они под развалинами «Фортуны»…

Е в а. Процесс ведется только против Бартола.

А д а м. …и их жёны, их товарищество и мечты…

Е в а. Брось это, Адам, ты только мучаешь себя, терзаешь себя воспоминаниями. Я хотела бы, чтобы сегодня ты встретил меня после концерта. Меня всегда это волновало. Я слушаю последний номер программы, а ты меня ждешь…

А д а м. Я хотел бы видеть сейчас твое лицо, Ева. И особенно глаза, глаза…

Е в а. Я крашу ресницы, ты ничего бы не увидел… Впрочем, неужели ты обращаешь еще на меня внимание, мой старый Адам?

А д а м. «Добрый день, ну как ты? Проклятая погода, южный ветер, купи галстук, новая прическа, аспирин в комоде, обед на столе, ты работаешь, я работаю, ну что же ты не говоришь, все-таки скандал, барометр опять упал, спокойной ночи, спокойной ночи!» И все-таки я тебя люблю, Ева… Но почему ты сказала «старый»?

Е в а. Я обнаружила три новые морщинки у глаз — мы стареем! Я буду смешной старухой. Болтливой. И буду мешать тебе работать…

А д а м. Я уже давно ничего не делаю. Все думаю: эта история с Петром и Бартолом — просто какое-то недоразумение. Было время, если мы сами себя не обманываем, когда люди не жили на льдинах, когда они не превращались в ледышки…

Е в а. Ужин я оставила в холодильнике.

А д а м. Ты уже уходишь?

Е в а. Мы оба нуждаемся в отдыхе, Адам! И я тоже! Отпуск. Озон. Луга. Лес. Озеро. Пансион стоит две тысячи динаров, пока не сезон. Может быть, нам удастся найти новые формы для старых-престарых слов.

А д а м. Стоило бы попробовать. Пожить в каком-нибудь неизвестном измерении…

Е в а (встает, но не оборачивается к Адаму). Как тебе нравится мое новое платье? (Смотрит на себя в воображаемое зеркало.)

А д а м. Ты самая красивая женщина в мире.

Е в а. Так ты еще замечаешь меня?

А д а м. Конечно, — в зеркале! Я люблю тебя, Ева…

Е в а. Странно, и я вижу тебя только в зеркале. Я люблю тебя, Адам! Привет! Зайди за мной!

Прежде чем ее поглотит темнота, Ева не оборачиваясь протягивает руку к Адаму. Белая, призрачная рука, похожая на руку утопленника, во враждебном пространстве. И Адам не оборачиваясь протягивает к ней руку. Две руки ищут одна другую, а между ними — густой мрак. Адам не замечает, что остался один.

А д а м. Знаешь, Ева, может быть, все проклятие заключается в том, что мы смотрим в зеркала. Зеркала холодны, бездушны. Они отражают только наши собственные маски. Ева! Где ты? Я не вижу тебя в зеркале… Ева! Ева!..