Драматургия Югославии

А д а м. Да ты с ума сошел! Я знаю лишь то, о чем ты мне рассказал.

Б а р т о л. Ах, так ты ничего не знаешь? Никто ничего не знает! И эта ведьма соседка ничего не знает! Все вы невинны, только для меня петлю готовите! Все! И ты туда же! Что ты святым прикидываешься? Ничего я тебе не говорил, абсолютно ничего, никаких контактов у меня с Петром нет, я и знать ничего не знаю. Не существует никаких посредников. А все живущие в этой квартире прописаны по всем правилам! Ну чего тебе еще надо? Видишь, я накрыл стол для Веры, я ожидаю гостя… Разве ты не понимаешь, что ты здесь лишний, что ты мне мешаешь?

А д а м (смущен вспышкой грубости Бартола). Я собирался только попрощаться с Верой…

Б а р т о л. Она не выходит. Кроме Марии и меня, ее уже многие годы никто не видел. Ты должен это понять.

А д а м. Ну что поделаешь? Передай ей привет от меня и от Евы. И не сердись, если я тебе помешал, я, право же, не хотел…

Б а р т о л (грубо хватает его за плечи). Э, нет, так дело не пойдет! Привет, прощай и до свидания! Скажи, что тебе надо? Зачем ты приходил?

А д а м. Ну так и быть, хорошо, я скажу. Я пришел сказать тебе: если с тобой что случится, за Веру, за ее судьбу не беспокойся… Мы с Евой возьмем ее к себе, будем заботиться о ней и вместе ждать тебя. Вот это я и хотел сказать тебе и ей. Ну, привет!

Бартол, ошеломленный неожиданным ответом, в изумлении отступает. Беспомощно закрывает лицо руками.

(Выходит из комнаты так же, как и вошел. Освещенный лучами прожектора, стоя у рампы, он обращается к публике.) Разумеется, я на ходу придумал ответ: понял, что ему в его несчастье поможет только доброта. Она пробудит в нем человечность, растопит в его душе недоверие и ожесточение. Очевидно, он что-то скрывал от меня! Старый, добрый Бартол… А кто из нас не питает свою жизнь иллюзиями? Что делать? Отступить? Но как? Профессиональное любопытство уже глубоко втянуло меня в эту игру. Что делать? Что делать? (Отходит к правой кулисе и здесь, прислонившись к ней, спиной к зрительному залу, наблюдает за развитием действия.)

Бартол опустил руки, оглядывает пустую комнату. Пауза. Он вдруг оживляется, словно вспомнив о чем-то. Надевает пиджак. Спускает шторы на окне. Зажигает свет. Все это делает быстро, привычными движениями. Ставит на стол самовар. Расставляет на столе три чашки. Придвигает стулья. Напевает. Старается вжиться в настроение веселья и беззаботности.

Б а р т о л (открывает дверь в соседнюю комнату). Вот, Вера-Верочка, чай готов. Твой партнер с нетерпением ожидает великую балерину. Раз-два-три — пожалуйте! (Уходит в соседнюю комнату и выкатывает оттуда инвалидное кресло, в котором сидит В е р а.)

Вера — миловидная, хрупкая женщина лет сорока. Многолетняя болезнь наложила печать страдания на ее лицо, наполнила испугом и беспокойством ее большие, лихорадочно блестящие глаза. Ее голос звучит резко, жестко, подозрительность в интонациях, неожиданные взрывы отчаяния, беспомощной ненависти почти без перехода сменяются мягкой, меланхоличной женственностью.

Б а р т о л. Вот так. Пожалуйте. Во главе стола, как всегда. Чай еще горячий, булочки, к сожалению, немного черствые, но ты ведь знаешь — воскресенье. Надо иметь сочувствие к пекарям…

В е р а. А где Мария?

Б а р т о л. Вот, я и для нее поставил прибор, для нашей малышки, но ведь ты знаешь — молодо-зелено! Она еще не пришла.

В е р а. Я буду ждать ее.

Б а р т о л. Но, Вера, если она запоздает? Вдруг она встретила какую-нибудь подругу.

В е р а. Я буду ее ждать.

Б а р т о л. Вера, это бессмысленно. Она может прийти в любую минуту.

В е р а. И все-таки я буду ждать Марию…

Б а р т о л. Ну хорошо, мы будем ждать ее вместе. Впрочем, я люблю холодный чай. Мы подождем ее, Вера, и дождемся…

В е р а. Марию…

Б а р т о л. И я уверен, что она вот-вот придет.

В е р а. Мария…

Б а р т о л. Да.

В е р а. А человек, который только что был здесь и с которым ты поссорился, наверное, искал Марию? Он увел ее?

Б а р т о л. Что это ты выдумала, Вера? Он даже и не знает ее. Один мой старый товарищ, зашел просто так, от нечего делать, ну мы и разговорились. Немного, правда, поспорили, но это не важно. Я уверяю тебя, он ее не знает. Я, конечно, не сказал ему, что она вернулась и теперь опять с нами.

В е р а. Мария. Почему ты все время избегаешь называть ее по имени? У нее есть имя и фамилия. Моя Мария. И она прославит это имя не только на нашей сцене, но и в Москве, в Лондоне, Нью-Йорке. И нигде пьяный, ревнивый муж не посмеет ломать ей ноги. Нет! И ее не придется хоронить. Она будет ездить только в автомобиле, не в трамвае, нет…

Б а р т о л. Конечно, конечно… Сегодня люди уже летают на Луну, кто будет ездить в трамвае? Главное, Вера, что мы опять нашли ее. Словно она и не пропадала два года.

В е р а. Мария…

Б а р т о л. Да, Мария…

Пауза.

В е р а. Ты слышишь шаги?

Б а р т о л. Ведьма соседка опять заколачивает гвозди. И это, разумеется, не мешает ни нашему домовому совету, ни нашему председателю, а вот если кто-то поет во дворе…

В е р а. Сегодня он особенно хорошо пел. Жаль, что Мария не слышала его. А ты уверен, что она вернется?

Б а р т о л. Разве она не возвращалась вчера, позавчера? Эта Мария не покинет нас.

В е р а. Почему «эта Мария»? Ну вот, опять ты что-то выдумываешь… «Эта Мария»…

Б а р т о л. Да у меня так, случайно сорвалось. Наша Мария — твоя и моя. Знаешь, когда мы в первый раз снова встретились, она была бледной от холода, бедняжка, и я вдруг рассказал ей обо всем, о следствии, о «Фортуне» — я тогда возвращался от следователя. Я все цифры ей назвал: семьдесят семь миллионов триста сорок пять тысяч. Я ей все так и выложил: контроль, баланс, расчеты, принято-выдано, подпись, расписки, склад «Б», рабочий совет, правление, тоннаж, порто-франко, образцы без стоимости, самоуправление, сырье, административный порядок, полуфабрикат, злоупотребления, экономическое вредительство, параграф, сокрытие, преступление. А она, Мария, коротко и ясно: ты не виноват! Как раньше в армии: критика, самокритика — и ты свободен как птица!

В е р а (не слушая его). Кто-то звонит. Это Мария…

Б а р т о л. Мария не будет звонить, я не запер дверь. (Мечтательно.) Эх, если бы Мария выступила завтра на суде перед всеми этими попугаями юристами. Это был бы коронный свидетель, она бы выложила им прямо: он не виноват! Я гарантирую тебе, все согласились бы с нею, всем стало бы совершенно ясно, что я не виноват. Всем! (После короткой паузы, глухо, равнодушно.) И мне тоже все стало бы ясно.

В е р а. Ты не только лжец, но еще и негодяй. Тебе, как и раньше, хочется и Марию впутать в эти гадкие дела. Ты всегда крал ее у меня. И сейчас ты все выдумал. Ничего ты ей не говорил, ничего. Она в этом вовсе не разбирается. Специально выдумал, чтобы помучить меня… Людоед! Садист!

Б а р т о л. Вера, прошу тебя, не волнуйся! Конечно, выдумал. Просто я ожидаю вместе с тобой Марию и болтаю со скуки. Что? Да первое, что придет в голову! Глупости! Слова, слова, лишь бы развлечь тебя и себя, чтобы время поскорее прошло… А все же ты должна признать, было бы великолепно, если бы она могла завтра выступить как мой свидетель. Кто бы устоял перед ней?

В е р а. Опять ты за свое. Это твоя система. Случай помешал тебе сразу избавиться от меня, так ты льешь отраву каплю за каплей. Стыдись! Мария — в качестве твоей свидетельницы! Мария — будущая звезда. Мария, которая отомстит за меня, да, отомстит за все, прежде всего за то, что ты совершил. А ты болтаешь — ей защищать тебя? Да ведь она твоя дочь, а с каких это пор дочь может свидетельствовать в пользу отца? (Неожиданно подозрительно.) Или, может быть, она не наша дочь, не наша Мария? Опять твоя выдумка?

Б а р т о л. Когда ты перестанешь подозревать меня, Вера? Конечно, она наша дочь — для тебя и для меня она даже больше чем дочь… Но для людей, которых мы сторонимся, для эгоистичных волков, которые запрещают человеку петь, которые со зла постоянно что-то выдумывают, — для этих людей, которые читают газеты, смотрят телевидение, орут на состязаниях, для этих людей…

В е р а (твердо). Они похоронили нашу Марию два года назад. Я знаю! Ты постоянно скрывал это от меня, но я знала. Эти люди любят похороны. Они и меня похоронили. Кто сейчас помнит обо мне? Никто. Но мы с тобой никогда не верили в выдумку о вещах на берегу Савы, о Мариином прощальном письме.

Б а р т о л. Разумеется, не верили.

В е р а (подозрительно взглядывает на него). Ты, может, и верил, а я — никогда! Никогда!

Б а р т о л. Я тоже не верил!

В е р а. Опять ты лжешь! А почему же ты два года назад начал пить? Каждый день напивался как скотина. Да, ты поверил! Ты тоже из их числа! Ведь не тебя, а меня искалечили, приковали к инвалидной коляске, заперли как в тюрьму…

Б а р т о л. Вера, Вера, ты пойми: все, что я делаю, все, что я делал, было лишь для того, чтобы наша тюрьма стала миром. Нашим, твоим и моим… в котором мы сможем жить! Жить!

В е р а. А Мария?

Б а р т о л. И Мария.

В е р а. Почему же ты два года назад хотел продать все ее вещи, все ее театральные костюмы? А за неделю до возвращения Марии ты сжег все ее фотографии. Почему? И я уже не помню, как она выглядела прежде. Зачем тебе это понадобилось? Только для того, чтобы измучить, погубить меня. Но тебе это не удастся, нет. Я вырвусь из тюрьмы, в которую ты меня запер. Да, и я буду танцевать, и Мария будет танцевать. (Тщетно пытается встать со своего кресла. Стонет, говорит задыхаясь.) Ты виноват! Ты! Ты нас предал! (Беспомощно падает в кресло.) Помоги мне, Бартол, помоги мне!

Б а р т о л. Ну вот видишь, Вера-Верочка, что получается, когда ты волнуешься и начинаешь подозревать своего Бартола. Предоставь это моим недругам, у меня их достаточно. Ты, Вера, да, ты должна верить в меня… и Мария тоже… вы с Марией. Тогда ты не станешь говорить того, что говорила сейчас… Вспомни, два года назад ты поверила проклятой старухе соседке, этой спекулянтке, будто Мария в Триесте, будто старуха видела ее на улице с американским моряком. А я сразу сказал, что это ложь. Мария в Триесте — глупости! Другое дело — на сцене, в свете прожекторов, прима-балерина в Москве, в Большом театре, в Лондоне, в Нью-Йорке — она ведь твоя дочь! Но в Триесте! В порту! С американским матросом?

В е р а. Да, да, Бартол, наша Мария еще будет танцевать на всех сценах мира. О ней заговорят, о моей Марии… (Возбужденно.) А ты помнишь, через три дня у нее день рождения, да, через три дня…

Б а р т о л (глухо). Через три дня…

В е р а. Видишь, ты забыл. А я нет. Восемнадцать лет… А она совсем ребенок, правда? Я уже приготовила ей подарок, я вытащила из нафталина самое красивое платье. Помнишь, в нем я танцевала в тот вечер…

Б а р т о л. В тот вечер…

В е р а. Мое последнее выступление. И знаешь, что я придумала? Мы вынесем всю мебель из этой комнаты. Ты будешь в капитанской форме, со всеми наградами. Да, и пострижешься. И сапоги наденешь, ты всегда мне нравился в сапогах… а Мария наденет мое платье и будет танцевать для нас. Я знаю, она сейчас не в форме, но это ничего, ничего… Мы будем смотреть на нее словно из партера. И потом, да, потом, когда она уже станет на пуанты, я шепну ей на ухо несколько своих тайн… У меня было достаточно времени, чтобы придумать их; о, это будут такие па, которые завоюют мир! А тебе, Бартол, обязательно придется достать патефон, пластинки я сохранила… Но патефон, патефон тебе придется достать.