Повести о Куликовской битве

В последней цитате мы видим соединение формулы воинской повести «даша плещи и побегоша» с образами народной эпической поэзии — сравнение битвы с земледельческими работами, и вместе с тем в это соединение проникает и элемент риторики — упоминается сила святого духа и помощь святых мучеников.

Можем ли мы считать слабостью, художественной беспомощностью Обращение средневекового автора к постоянным приемам, к одним и тем же словесным образам в своем творчестве? Разумеется, нет. А. С. Орлов, анализируя постоянные формулы древнерусских воинских повестей, писал: «Однообразное повторение и незначительность видоизменения повествовательного шаблона не может, однако, свидетельствовать о скудости поэтического творчества в древней письменности»[751]. В этом отразился определенный этап художественного мышления. Формулы, общие места, выработанные в результате длительной письменной практики, наиболее ярко и образно выражали обобщенное представление о том или ином явлении. «Господствующие в средневековой русской литературе постоянные метафоры — символы подчеркивают не индивидуальное восприятие объекта автором, а тот общий подход, общую оценку, которая была свойственна определенным социальным слоям в данный исторический момент и которая опиралась на их мировоззрение, чем и упрочивалось постоянство образа»[752].

Использование автором средневекового литературного памятника постоянных формул в своем произведении было явлением традиционным, но чем талантливее и оригинальнее был автор, тем свободнее он обращался с этими формулами и общими местами, тем больше он вносил в них от себя, переосмыслял их по-своему. В этом заключалось его новаторство. На высшей ступени в этом отношении стоит такой памятник древнерусской литературы, как Слово о полку Игореве. Достаточно напомнить ставший своего рода классическим пример оригинального переосмысления автором Слова традиционного трафарета воинских повестей «стрелы летяху, аки дождь» в «итти дождю стрелами».

Автор Сказания о Мамаевом побоище, разумеется не с таким талантом и силой, как автор Слова о полку Игореве, но тоже творчески осмысляет и передает формулы воинских повестей в памятнике.

Прежде всего это обнаруживается, как мы уже видели, в соединении воинских формул с фольклорными образами и с элементами риторики. В рассказе о выезде из дубравы засадного полка сравнение, взятое из народно-эпического творчества, ставится рядом со сравнением риторическим, причем второй, библейский образ здесь тоже принимает эпическую фольклорную окраску: «Единомыслении же друзи выседоша из дубравы зелены, аки соколи искушеныа урвалися от златых колодиц, ударилися на великиа стада жировины, па ту великую силу татарскую. А стязи их направлены крепкым въеводою Дмитреем Волынцем. Бяху бо, аки Давидови отроци, иже сердца имуща, аки лвовы, аки лютии влъци на овчии стада приидоша».

В традиционную воинскую формулу автор вносит несколько своих слов, которые переключают это традиционное описание в план конкретного рассказа именно о данном событии. Так, словами формулы он говорит о тесноте во время боя — это общее место, но прибавив к нему: «яко немощно бе вместитися на том поле Куликове — бе место то тесно межу Доном, и Мечею», он тем самым придает этому общему месту совершенно иное звучание.

Подобного же типа переосмысление образа, взятого из народно поэтической символики, перевод его в реалистический план мы находим и во фразе, где говорится о том, что на Куликовом поле реки выступили из берегов. Таким же ярким примером творческого использования традиционных поэтических образов является и рассказ о плачущей земле.

Но даже и в тех случаях, когда мы в авторском тексте встречаем почти не переработанные постоянные сравнения, метафоры и эпитеты, мы не можем считать их только шаблонами и образами, лишенными оригинальности. Будучи введены в данный памятник, эти постоянные приемы включаются в его общую образную поэтическую систему и приобретают самостоятельный характер. При описании русского войска автор приводит традиционные выражения, характерные для воинской формулы: «вооружение сияет, освещает, оно — как вода, лед, солнце, заря и т. п.»[753]. Но употреблены они им не безразлично, не применительно к войску вообще, а к войску великого князя московского. И в данном случае соединение в один образ и подбор этих традиционных выражений таковы, что ими подчеркивается красота русского войска, его могучая сила, направленная на правое дело: латы переливаются на/ солнце, как блеск воды; яловцы на шлемах воинов колеблются, как огненное пламя. Этими сравнениями создается картина яркая, светлая, жизнерадостная. Вместе с чем при помощи этих трафаретных приемов передается реальность общего вида русского войска: металлические латы воинов под солнцем во время движения войска действительно, создают впечатление колеблющихся волн, развеваемые ветром красные лоскутки, в навершиях шлемов воинов удачно сравниваются с колебанием языков пламени.

Все эти образы говорят о высоком поэтическом мастерстве не только тех, кто был первым создателем их, но и тех, кто их использовал в своих произведениях, о высоком поэтическом мастерстве автора Сказания о Мамаевом побоище.

Поэтической красочности автор Сказания о Мамаевом побоище в значительной степени достигает тем, что использует в своем произведении изобразительные средства Задонщины. Обращение автора Сказания к Задонщине объясняется прежде всего совпадением основной идеи этих двух памятников — их стремлением показать силу объединения всех князей русских под главенством великого князя московского. Эта идейная близость определила и совпадение более мелких деталей в обоих произведениях: в том и другом показана дружба и союз между Дмитрием и Владимиром, их внимание к Ольгердовичам, исход боя и в Задонщине и в Сказании решает засадный полк. Кроме того, влиянию Задонщины на Сказание как в авторском тексте, так и в последующих редакциях способствовала художественная специфика этих произведений: оба они являются произведениями художественного творчества.

Автор Сказания не только вставлял в свой текст отрывки из Задонщины, но свободно оперировал отдельными словами, фразами и образами этого памятника древнерусской литературы. Можно думать, что он делал не выписки из письменного текста Задонщиньц а, зная его наизусть, вставлял в свой текст либо целые отрывки, не подвергая их изменению или переработке, либо отдельные фразы и слова из различных мест, объединяя их в собственные поэтические картины.

Влияние Задонщины на Сказание не прекратилось и в дальнейшем. Переписчики и редакторы новых списков Сказания включали в переписываемый ими текст новые вставки из Задонщины, посвященные описанию битвы, воинства, иногда даже оговаривая, что это выписки из Задонщины. В свою очередь, в поздних списках Задонщины мы встречаем такие места, которые явно восходят к Сказанию о Мамаевом побоище.