От ненависти до... любви?

Глава тридцать третья

Наверное, слова Люциуса должны были дать мне уверенность, что дальше в нашей жизни всё будет хорошо. Но слишком многое из того, что было в прошлом, стояло между нами. Нам нужно было научиться доверять друг другу. Доверять всегда. Мы оба это понимали.

Мы решили не сообщать о втором появлении рун ни в Отдел тайн, ни министру. Самолюбие и гордость Люциуса наверняка пострадали бы, если бы пришлось рассказывать, после чего появились руны. А я... Я согласилась с его решением. Почему? Я не настолько наивна, чтобы считать, что про прошлое моего мужа все забыли. Поэтому допускаю мысль, что рано или поздно появятся те, кто захочет, чтобы люди вспомнили, что он был сторонником Волдеморта. А, возможно, и нового расследования его прежних дел. Но я знаю и то, что пока в министерстве будут считать, что цель, ради которой был заключён наш брак, не достигнута, министерство этого не допустит. Эгоистично? Да. Но я защищаю свою семью. Своё счастье. Слишком долго я шла к нему и слишком многое ради него вытерпела.

Правда, мы предполагали, что о втором появлении рун в Отделе тайн известно, потому что наши кулоны после обряда мистер Коннор забрал. Если бы Кингсли или мистер Коннор спросили нас об этом, мы не стали бы лгать. Но пока этого не произошло.

Первый шаг к взаимному доверию между нами сделал Люциус.

После появления рун прошло около двух недель. И однажды вечером, лёжа в кровати, я вдруг застыла от неожиданности. Я увидела, как прямо надо мной, под куполом балдахина, начала разыгрываться сценка о подвиге Георгия Победоносца. Это был тот самый гобелен, который я подарила Люциусу на первое рождество после заключения нашего брака. Если помните, мне тогда было очень стыдно, и я надеялась, что Люциус пренебрежительно отнесётся к нему. Не поверите, но я вздохнула с облегчением, когда увидела, что Люциус повесил его в коридорчике между моей и его спальнями, там, где его никто не смог бы увидеть, а значит, самолюбие Люциуса задето бы не было. Я не знала, что почувствовал муж, увидев сценку. Он никогда мне об этом не говорил. Но гобелен невозможно было снять — Джордж обещал мне это! Поэтому вполне естественно, что первое, что пришло мне в голову, был вопрос:

— Как?!

— Что — как? — усмехнулся Люциус. — Как гобелен оказался здесь?

— Да, — смутившись, ответила я.

— Брат твоего друга подсказал. Ведь это он придумал его?

Смутившись ещё больше, я кивнула и уткнулась ему в плечо.

Через некоторое время я спросила:

— Зачем ты перевесил его сюда?

— Чтобы он напоминал тебе, что не всегда я поступаю бесчестно и не всегда ты поступаешь благородно, — насмешливо ответил Люциус.

— Ты понял, что подарок с подвохом? — изумилась я. — Когда?

— Милая, я тебе уже говорил, что у вас, гриффиндорцев, всё на лице написано. Когда ты увидела мой подарок, ты сразу стала такой виноватой. Только я понять не могу — неужели ты в самом деле надеялась сильно задеть меня?

— Я не надеялась тебя задеть, — ответила я. — Я надеялась, что ты не захочешь, чтобы я когда-нибудь ещё делала тебе подарки.

— Оригинальная причина, — заметил Люциус.

— Но ты-то тоже сделал мне подарок, чтобы что-то получить от меня взамен, — попыталась я отыграться. За свой подарок Люциус потребовал, чтобы Драко не бывал в доме моих родителей, но я уже тогда поняла, что это решение было спонтанным, принятым под влиянием обстоятельств. Не это планировал Люциус, возвращая мне палочку. — Вот и скажи, что именно?

— Любопытство с годами у тебя не исчезло. По-прежнему хочешь всё знать?

Став совершенно серьёзной, я ответила:

— Нет. Я не хочу знать. Я хочу понимать тебя. И если для этого мне нужно что-то знать — тогда да, я хочу знать. — И вновь перейдя на шутливый тон, добавила: — Так что ты надеялся получить взамен?

— Ну, ты же умница. Догадайся сама, — ответил Люциус.

Это единственный способ узнать что-то у Люциуса — задать ему вопрос, и он, если сочтёт нужным, ответит на него. Сам он рассказывать о себе никогда ничего не будет — это я уже поняла. Хотя тогда у меня было только одно предположение.

— Ты хотел, чтобы я первой заговорила о брачной ночи? — спросила я. Он молчал, глядя на меня, и я добавила: — Что скажешь?

— Скажу, — ответил Люциус, целуя меня, — что ты в самом деле знаешь меня.

Слово «настоящего» не было произнесено, но оно словно прозвучало в тишине.

С того вечера мы потихоньку стали разговаривать о прошлом. Но не обо всём. Например, мы не разговаривали о том ожерелье, которое Люциус подарил мне в честь рождения детей; родовая печать и поцелуй Рона тоже были под негласным запретом. Не касались мы и того периода жизни, когда Люциус был пожирателем. Хотя однажды всё-таки получилось так, что я осторожно спросила его о последнем годе войны и о том, не жалеет ли он, что Волдеморт тогда относился к нему как к ничтожеству.

— Я и моя семья выжили благодаря этому — можно ли об этом жалеть? — пожал он плечами.

После его слов мне вспомнился тот разговор, когда Люциус сказал, что уже давно знал, что Волдеморт будет стремиться к единоличной власти. Этот случай дал мне пищу для размышлений на несколько недель. И чем больше я думала, тем к более невероятным выводам приходила. Получалось, что все годы, которые мой муж служил Волдеморту, он притворялся. Притворялся верным слугой. Нет, конечно же, я и раньше, ещё из рассказов Гарри, знала, что Люциус не был так предан Волдеморту, как показывал. Но после этих двух нечаянных фраз для меня всё стало выглядеть в другом свете. Не буду рассказывать вам о моих рассуждениях, но получалось, что всё, что произошло с Люциусом — произошло по его плану. В том числе и унижение, которому его подвергал Волдеморт в последний год войны. Смогу ли я узнать, насколько я права? Не знаю.

* * *

Время шло, и всё чаще мной овладевал страх, что может произойти то же, что и в первую беременность. Сначала я пыталась справиться с ним сама, но в конце концов не выдержала.

— Обещай, что никуда не уедешь, — сказала я однажды Люциусу, когда мы гуляли по парку.

— Что с тобой? — Он остановился. — Что-то случилось?

— Обещай, что никуда не уедешь. По крайней мере, пока малыш не родится. — И на его безмолвный вопрос ответила: — Когда ты уехал тогда в Ирландию, мне было очень плохо. Боюсь, если ты уедешь куда-нибудь, я снова буду плохо себя чувствовать.

Люциус криво усмехнулся и притянул меня к себе. После долгого молчания он наклонил голову и коснулся губами моих волос:

— Не будешь. Обещаю.

До вечера я всё проигрывала в памяти этот разговор, пытаясь понять, что необычного было в поведении мужа. Когда я едва не умерла, а вместе со мной и дети, было вполне естественно, что Люциус забыл о своих предубеждениях против меня и поставил жизнь детей превыше всего. И то, что он последовал совету целителя, объяснившего, что магия нашего брака требовала, чтобы отец находился рядом с детьми, тоже было естественно. Но Люциус не пообещал, что не уедет — он пообещал, что мне не будет плохо. Вот это-то меня и насторожило.

— Ведь мне было плохо не потому, что ты был далеко от нас? — спросила я вечером.

Люциус не ответил и только вопросительно посмотрел на меня.

— Ты пообещал, что мне не будет плохо, а не то, что не уедешь, — пояснила я. — Значит, тогда я попала в больницу не потому, что ты уехал?

Люциус молчал, и это было необычно. Усмехнись он, скажи что-то язвительное — это было бы в порядке вещей. Но он молчал.

— Люциус, — настойчиво позвала я. — Пожалуйста, объясни мне.

Я положила голову ему на грудь. После появления рун я полюбила класть голову ему не на плечо, а на грудь. Так я слышала стук его сердца. Вновь не дождавшись ответа, я поняла, что сам Люциус ничего не расскажет. Наконец, перебрав в голове несколько предположений, я спросила:

— Целитель Макдафф однажды сказал, что малышей защищает родительская магия. Тогда я решила, что речь идёт о моей магии. Но вот сейчас вспоминаю, что слово «родительский» в старину применялось больше по отношению к отцу. Это именно та магия, о которой ты рассказывал? Что мужчина отдаёт взамен девственности частичку своей магии?

— Да, — ответил Люциус.

— Значит, когда мне стало плохо, она не защищала нас? — Люциус слегка напрягся, и, почувствовав это, я спросила: — Почему? — Я сжала его руку, чтобы он понял, насколько мне важно понять это.

— Целитель сказал, что я подсознательно старался забрать эту магию, — после долгого молчания ответил он. — Не хотел, чтобы дети появились на свет.

— Не хотел, чтобы твои дети были полукровками? — осторожно спросила я.

— Нет, — со смешком ответил он. — С этим я давно смирился. В конце концов, это было обязательное условие нашего брака.

— Тогда почему?

— Потому что считал, что они не мои.

Ничто не поразило меня так, как эти его слова, и я с ужасом посмотрела на него. Я и дети едва не погибли из-за банальной ревности?! Резкие слова уже готовы были сорваться с моих губ, но, взглянув на мужа, я успела их остановить. Лицо Люциуса было бесстрастно, но по его взгляду я поняла, что он не раз уже за это казнил себя сам. Едва не стать виновником смерти собственных детей — для него и вправду это было худшим на свете. Упрекнуть его сейчас было всё равно, что добить поверженного врага — я поняла это. Поэтому я снова положила голову ему на грудь и тут же почувствовала, как муж обнял меня.

— Не вини себя, — после долгого молчания, во время которого я старалась найти самые правильные слова, сказала я. — Я вот тут подумала: когда ты понял, что ошибся, может быть, твоя магия сработала по обратному принципу? То есть защищала настолько хорошо, что именно поэтому целитель Макдафф не смог видеть малышей и не смог узнать, что их будет двое?

— Скорее всего, — кивнул Люциус.

— И всё-таки — почему ты решил, что я тебе изменила? — тут же атаковала я его. — Ты же сам сказал, что у меня, кроме тебя, никого быть не может. Тогда кого ты приписал мне в любовники? — постаравшись, чтобы мой тон был шутливым, спросила я.

— Драко, — ответил Люциус, и когда я изумлённо посмотрела на него, продолжил: — Согласись, ваше поведение давало мне повод так думать.

— Согласна, — даже не раздумывая, ответила я. — И ты ревновал?

— Не так, как ты думаешь, — усмехнулся он.

— Никто не смеет прикасаться к тому, что принадлежит мне, — процитировала я его. — Тогда твоя ревность иной быть не могла.

Я посмотрела на него, и когда он насмешливо улыбнулся, подтверждая мою догадку, вернулась к вопросу, на который он так и не ответил:

— Так почему ты сказал, что я не смогла бы завести любовника? И почему ты всё равно решил, что Драко стал им?

— Сказал, потому что мы в самом деле не могли завести кого-то на стороне — магия брака не позволила бы этого. Но я почему-то был уверен, что на того, в чьих жилах течёт моя кровь, это правило не распространяется.

В моей голове промелькнуло язвительное замечание, что Люциус слишком много значения придаёт крови, но вслух я его, конечно же, не сказала.

— Только я понять не могу, — посмотрела я на него, — ну ладно я — меня ты ненавидел. Но как ты мог решить, что Драко закрутит со мной роман? Ведь он твой сын!