Воздушная гавань

— Мисс, — вновь склонил голову тот. Стараясь не шевелить опущенной левой рукой, он очень медленно высвободил пряжку боевой перчатки и позволил ей упасть на пол.

— Благодарю вас, капитан, — сказала Гвендолин. — Два шага в сторону, пожалуйста.

Эстербрук повернулся к матери, развел руки в безмолвном жесте бессилия и сделал несколько шагов назад и в сторону от своего оружия.

— Нет! — фыркнула мать. — Нет…

Тремя стремительными, широкими шагами она отошла к дверям покоев; их обитую медью древесину доставили сюда из смертельно опасных лесов затянутой туманом Поверхности. Несколько поворотов ключа — и дверь оказалась заперта. Мать вернулась на прежнее место с ключом в руке и с гневно вздернутым подбородком:

— Ты покоришься моей воле, дитя!

— Должна заметить, мама, — вздохнула Гвендолин, — если продолжать беседу в прежнем ключе, мы разоримся на ремонте.

Перчатка Гвендолин снова взвизгнула, и одна из двух невероятно дорогих дверных створок перестала существовать, обратившись в щепы и искореженные куски металла. Вторая створка была сорвана с петель и улетела в глубину коридора, совершив полный кувырок, прежде чем рухнуть на плиты пола.

Гвендолин подняла руку, пока кристалл на ладони не выровнялся с ее лицом, вслед за чем спокойно направилась на выход — к уничтоженным дверям. Охранники за ее спиной начинали приходить в себя, застонали и заворочались. Гвендолин сразу почувствовала облегчение, ведь она вовсе не хотела нанести этим двоим серьезные травмы. В свое время Бенедикт объяснил ей, что с ударами в область головы ни в чем нельзя быть уверенной.

— Нет… — выдохнула мать, стоило девушке с нею поравняться. — Гвендолин, не нужно. Не стоит. Ты даже не понимаешь, с каким кошмаром можешь столкнуться…

Мать как-то необычно дышала — очень часто и неглубоко. Она…

Милостивые Строители! Мать плакала.

Заколебавшись, Гвендолин встала рядом.

— Гвендолин, — прошептала ее мать. — Прошу тебя! Мое единственное дитя…

— И кто тогда, если не я, сможет отстоять честь Ланкастеров в рядах Гвардии?

Гвендолин вгляделась в лицо матери. По тонкому слою пыли тянулись чистые дорожки, оставленные слезами.

— Пожалуйста, не уходи, — шепнула та.

Гвендолин колебалась. Честолюбия ей было не занимать, разумеется, — как и должной, присущей Ланкастерам выдержки, и все же… Сердце у нее тоже имелось, как и у матери. Слезы… совсем на нее не похоже. Гвендолин еще никогда не видела, как мать плачет, — разве что однажды от смеха.

Возможно, ей следовало бы… чуть лучше подумать о том, как подать свое решение вступить в Гвардию. Но для разговоров уже не оставалось времени. Запись назначена на это утро.

Она встретилась с матерью глазами и заговорила как можно мягче. Дав себе обещание не плакать. Просто сдержаться, даже если очень хочется.

— Я очень тебя люблю, — тихонько призналась она.

А после Гвендолин Маргарет Элизабет Ланкастер перешагнула через обломки дверной створки и покинула родные стены. * * *

Леди Ланкастер смотрела вслед дочери сквозь застлавшие глаза слезы. Лишь дождавшись глухого хлопка парадных дверей особняка, она повернулась к Эстербруку.

— Вы в порядке, капитан?

— Слегка озадачен, возможно, но в целом здоров, — ответил тот. — А как вы, ребята?

— Леди Гвен… — выдохнул один из охранников, с гримасой боли оглаживая скулу, — страшна в гневе.

— Стоило бы выказать оппоненту чуть больше уважения, — хмыкнул Эстербрук. — Отправляйтесь завтракать. После отработаем захваты и броски.

Смущенные охранники неуклюже поспешили на выход, и Эстербрук с явным удовольствием проводил их насмешливым взглядом. Постоял немного, повернулся к леди Ланкастер и недоуменно моргнул:

— Миледи… вы плачете?

— Конечно, — с крепнущей гордостью ответила та. — Вы это видели? Она совладала с тремя противниками!

— Нас было четверо, — мягко поправил ее Эстербрук.

— Гвендолин и прежде не сдерживалась, выступая против меня, — сухо парировала леди Ланкастер.

Хмыкнув, Эстербрук повел плечом:

— Все равно не понимаю. К чему было разводить подобную драму?

— Я хорошо знаю свою дочь, — ответила леди Ланкастер. — Есть только один способ увериться, что Гвен поступит как должно: это решительный запрет поступать именно так, звучащий из моих уст.

— Помнится, в свое время кто-то тоже настоял на вступлении в ряды Гвардии, моя госпожа, — задумчиво произнес Эстербрук. — Так, когда же это…

— В те времена я была совсем молода и донельзя своевольна, как вам хорошо известно. И все же, уходя, я вела себя совсем иначе.

— Разумеется, — кивнул Эстербрук. — Если мне не изменяет память, миледи, на своем пути вы разнесли в щепки не одну дверь, а целых три.

Леди Ланкастер впилась в его лицо твердым взглядом.

— Разве, Эстербрук? Я почти уверена, что вы преувеличиваете.

— А также с полдесятка статуй.

— Безвкусные поделки, не более.

— И та огромная дыра в каменной стене…

— Мать стояла прямо на пороге. Как еще я могла выйти?

— Так все и было, миледи, — рассудительно заметил Эстербрук. — Благодарю за уточнение. Теперь мне ясно, что подобные сравнения не уместны.

— Так и знала, что вы со мною согласитесь, — усмехнулась леди Ланкастер. — Благоразумия вам не занимать.

— Да, миледи. Вот только… — нахмурился Эстербрук. — Я уже сообразил, что вы хотели подтолкнуть дочь к службе в рядах Гвардии. Но, кажется, еще не совсем понимаю зачем.

Какое-то время леди Ланкастер задумчиво разглядывала его. Эстербрук был умелым воином, верным союзником и старинным другом, — но кошачьи глаза боерожденного лучше всего фокусировались на непосредственном окружении. Она даже не сомневалась, что Эстербрук, если попросить, способен закрыть глаза и подробно описать точное положение любого названного предмета в комнате. Но он едва ли представляет, где все эти вещи хранились до недавних отделочных работ и куда отправятся теперь, раз уж центральный элемент декора оказался расколот. Боерожденный привык иметь дело с настоящим, тогда как ей самой, как и всем Ланкастерам прежде нее, куда чаще приходилось задумываться о событиях далекого прошлого — или скорого будущего.

— В Копьях что-то назревает, — тихо произнесла она. — Люди видят чудеса и знамения. Четверо аэронавтов нашего флота докладывали о появлении архангела, — и каждый клялся, будто видел его своими глазами, не во сне или в пьяном угаре. Копье Аврора отозвало своих послов из Копья Альбион, и наши корабли уже начали вступать в стычки. В нижних хабблах давно назревают беспорядки, и…

Эстербрук склонил голову:

— Миледи?

— Кристаллы, они тоже… странно себя ведут.

Бровь Эстербрука поползла вверх, выражая недоверие.

Леди Ланкастер покачала головой:

— Не знаю, как еще это объяснить. Но я имею с ними дело всю свою жизнь, и теперь… с ними что-то не так. — Вздохнув, она отвернулась к обломкам дверной створки. — Впереди у нас темные времена, дружище. Конфликты, каких еще не видали с момента крушения мира. Моей дочери предстоит самой с ними столкнуться… Найти тех, кто будет противостоять этой буре, и осознать, что на кону. На службе Гвен справится с этим лучше, чем где-либо еще.

— Конфликты? — повторил Эстербрук. — Они с леди Гвен, похоже, и без того неразлучны.

Леди Ланкастер смотрела на разломанную дверь и завесу пыли, все еще клубящейся вослед ее дочери.

— Да, — еле слышно согласилась она. — Всевышний боже, архангелы, милостивые Строители, заклинаю вас! Берегите мое дитя…