Полихромный ноктюрн

— Вы идёте один? — почти возмущённо спросил Ифор. — И что если вы не вернётесь? Кто будет ухаживать за скакунами? Кто будет править? Я не могу, у меня от них брови сводит. Вам нельзя туда одному, — младший попытался отговорить того, намекая на своё рвение помочь.

— Ифор, наш компаньон справиться, — выговорил я, имея некоторое представление об умениях рыскарей, а потом повернулся к извозчику. — Вы уверены, мистер Форц?

— Необходимо предпринять меры, чтобы повысить наши шансы пережить ночь. Так что… если не вернусь, то выпейте за меня чего покрепче. Да и глоток не жалейте, закусывайте жарким перцем, — холодно попрощавшись, извозчик скрылся в низких ветвях.

— Тогда удачи, удачи всем нам. — Я кинул вслед пожелание и проверил своё одноручное огневое оружие.

Дума о последствиях раскрытия нашего пребывания в лесу отдавалась покалываниями в кончик каждого пальца. Всё зависело от удачи и могло измениться в любой момент. В связи с этим затаился в кустарнике, откуда открывался необходимый мне вид на наш лагерь. В случае появления нежеланных гостей у меня будет возможность воспользоваться преимуществом неожиданности. Ифор же уселся на небольшую платформу для багажа в задней части кареты. Ночной мрак надёжно укрывал его и делал практически невидимым.

Прислушиваясь к гуляющим звукам, мы хранили молчание. Голоса разных птиц доносились от самых макушек древесных великанов. Попавшая в ловушку муха пыталась выбраться и тем привлекла внимание хозяина сетей. Уже через мгновение паук бережно укутывал крылатую назойливость в свой лучший шёлк. Почти рядом со мной пробежало что-то похожее на мышь. Зверек остановился, вертикально выпрямился, почти как человек, после чего начал тянуться передними лапками к своим крохотным ушкам. Тут на крыльях тишины прилетела мудрая птица с большими глазами. Она схватила грызуна загнутыми когтями и унесла его прочь. В воздухе промчался только агонизирующий, утихающий писк добычи, который провожала игра сверчков. Симфония природы.

В темноте каждый шорох вынуждает слышать в себе тихую поступь опасности, а воображение начинает лепить из трухлявых пней, коряг и ветвей — различные уродливые фигуры. В одно мгновение весь лес наполнялся самыми невообразимыми существами. Например, такими, о которых бредят несчастные ронохи. Особенно часто пораженные таинственным недугом кричали о всезнающем страннике, чья наружность пробуждала желание у женщин и пропитанный некоторой завистью восторг у мужчин. Всё бы ничего, но есть продолжение. Странник появлялся только при темнейших обстоятельствах кровавых событий. Появлялся там, где пернатые падальщики могли вдоволь насытиться человечьим мясом. Ронохи рассказывали об этом с ужасом, но во всех красках, не жалели их. Предупреждали о великой опасности. Предупреждали о тайне всезнающего, которая открывалась после получения от него ответа на любой заданный вопрос. Тот в мгновение ока изменялся в лице, становился уродливым, на его теле появлялись алые плащи, сотканные из живой плоти, а голова тонула в таком же капюшоне. Ещё болезные добавляют, что ОН собирает плоды жизни, чтобы создать в своей мастерской некий артефакт ложного прозрения. Вот таким видят Деймидала…

Находясь в укрытии, поймал себя на мысли, что лес чем-то похож на шерсть зверя колоссальных размеров. А всё живое в нём, в том числе и я — это маленькие блошки, прячущиеся от острых зубов, которыми пытаются выгрызть нежеланных, раздражающих паразитов. Разум проявил самостоятельность, чтобы попытаться подобрать имя для этого невероятного животного. Я прекратил поиски на слове — «порядок».

Вдруг могильная тишина. Всевозможные звуки жизни перестали подавать признаки своего существования, и даже листва позабыла о своей дрожи. К затылку прикоснулось дуновение ветра. Оно было слабым, но всё же пробрало до костей. Волосы на руках вздыбились, и я плавно покрутил головой, попытался найти причину возникшего у меня предчувствия. Спустя цепь из звеньев тревожного ожидания, со стороны поля с оврагами прогремел взрыв. Пернатые никак не отреагировали.

Посмотрев Ифора, не увидел его. После тихо позвал — он не ответил. Тогда сжал рукоять оружия, осторожно вышагнул из укрытия. Параллельно этому козодои прекратили свою трескотню, тревожно замолчали. Мои привыкшие к мраку глаза уловили движение рядом с экипажем. Всматриваясь в близкую даль, где играли тени, разглядел дрожащего ползуна. Тот на четвереньках, как зверь, подбирался к дверце. Всего через один миг и несколько тяжёлых ударов грудного органа, узнал гомункула. Длинный костлявый уродец с огромным круглым брюхом вынюхивал, искал добычу, изливая слюни на землю.

Мгновенно опустил огневое оружие, так как выстрелы приведут тех, кто следует за своей мерзкой ищейкой. Выхватив кинжал с ромбовидным сечением клинка, который совсем не был кухонным инструментом, стал выжидать подходящий момент. На лице непроизвольно расползалась улыбка. Ничего не мог с этим поделать. Да и зачем? Обыкновенная реакция, предвкушение грядущего боя.

Вдыхая тёпло из кабины, гомункул протянул тощие пальцы к ручке, ухватился за неё. Открывал медленно, совсем не сдерживая возбуждённое дыхание. Вечно скрипящая дверца именно в этот момент не издала ни писка, а могла бы предупредить ученицу. Путь открыт, там достаточно место, чтобы протиснуться в кабину. Желавший проникнуть в найденный «пузырь» начал плавно пробираться внутрь. Слышу…слышу, неужели оно напевает колыбельную? Но зачем? Нет времени разбираться в этом. Пригнувшись матёрым следопытом, подкрадывался к ищейке, что не подозревала о моём присутствии. Волнительно. Выродок резко нырнул в экипаж, и из него вылетел крик ученицы. Ей удалось отпихнуть ночного доходягу своими ногами. Чем я и воспользовался. Запрыгнул на каменистую спину, милосердно вонзил клинок прямо в основание шеи.

Брызги нектара жизни оросили лицо, как утренняя роса молодую траву. Некоторые капли добрались до губ, попали на язык. Гнилистый вкус нёс за собой холод, что расползался по телу и покалывал внутренние органы. Моя внутричерепная шкатулка с воспоминаниями заполнилась чем-то давящим и острым; оно двигалось, порождало ощущение, будто бы в голову насыпали стекла, гвоздей, углей, а потом хорошенько встряхнули. Изо всех сил игнорировал боль, продолжал избавлять это недоразумение от самого беспощадного проклятия — жизни.

Гомункул низко загудел, отскочил в сторону, выпрямился. Пытаясь сбросить, завертелся в агонии — меня швыряло из стороны в сторону как листик, который, борясь с ветром, держится за ветку. Всеми силами сжимал рукоять ножа, пока другой рукой держался за железное кольцо — ошейник. Даже не думал отпускать. Мои мысли просили его не прекращать сопротивление; приговаривали, он — всего лишь муха, чей краток век. Хоть никогда не считал себя пауком, но со стороны выглядело весьма похоже, а поэтому необходимо окутать упыря в шелк пунцового савана.

— Сожалей о своём знакомстве с первым вздохом. Захлебнись всеобщей печалью! — подумалось мне не вслух.

С каждым рывком в немощных барахтаньях, вызванных болевым шоком, рана разрасталась, из-за чего струйки крови всё жирнели и жирнели. Всё происходило быстро, быстрее вспышки молнии. Ищейка попыталась достать меня своими неестественно длинными ручищами. Немного проворачивая рукоять, моя ладонь вежливо отговаривала его от столь не культурного действия. Ретивое бешенное животное уже скоро устанет — нельзя разжимать цепкую хватку. Когда телесное воплощение бешенства замерло, будто без сил, быстро вытащил клинок из вопящих ножен. Оттолкнувшись ногами, приподнялся и провёл линию по подобию горла. На ощупь — древесина в дождливый день. Свист артерии выпустил густой нектар. Зловоние то и дело угасало, а на его место вставал сладкий аромат, смешанный с запахом лекарств, с запахом новой повязки, что наложили на рану. Чёрно-алый поток своей кистью с трёхрядными фалангами попытался добраться до моих глаз. Нанеся ещё один удар, но уже в другую сторону шеи, остановил их порыв очередной «просьбой».

Сражённый Оренктонской вежливостью Главного искателя, гомункул фырчит и грохается на спину. Должно быть, напоследок попытался придавить меня к земле, но я успел отскочить. Ищейка оказалась в грязи возле вылезшего на поверхность корня, откуда, как казалось, играла музыка ночных музыкантов похожая на горестный смех и на радостный плач. Судороги обуяли почти поверженного врага, начал извиваться как разбойник, которого приговорили к смертной казни через утопление. Спустя момент он замер в качестве сделанной изо льда скульптуры. Привет из Хладграда, там такие любят. А потом встал на колени, сложил руки в замок. Проговорив что-то на языке утопленников, вцепился в рану и попытался её вырвать, ведь если избавиться от неё, то и боль уйдёт. Надеялся на это. Ну, точно животное.

Я возвращал дыхание в норму с помощью метода отшельника, о нём прочитал на парочке ветхих страниц, хранимых под стеклом в академии. Не помогло. Либо текст был не полным, либо — полнейшая ерунда.

Смотря на гомункула, сомневался, что бой продолжится, тот собственноручно усугублял своё и без того тяжёлое состояние. Всё предрешено. Разодрав плоть до открытия ключицы, вдруг вцепился в шею и на трёх лапах сорвался в мою сторону, что мертвяк, вурдалак. Должно быть, потерпев неудачу в попытке избавиться от раны, решил вырвать другую причину. Напоминая тряпичную куклу на нитках, с размаха нанёс удар. Мне не составило труда уклониться. Клинок милосердия прошёл между гребневидных ребёр и уронил его; как смертельная усталость валит коня. Марионетка бешенства рухнула, каким-то образом сумела почти оглушительно заверещать. Было слишком громко, поэтому нанёс удар, а потом ещё и ещё, чтобы поскорее привести на рандеву с тишиной. Спустя восемь уколов, или около того, цель достигнута.

Когда поднялся на ноги рядом с поверженным круглобрюхим вурдалаком, решившимвоспользоваться моей ученицей как «пузырём», тихо засмеялся. Секундами позже почувствовал чей-то испуганный взгляд, прошивал мою кожу неким стыдом. Повернулся и заметил, что из кареты смотрит разноглазая. Её выдавали искорки лунного света, что поселились во взгляде.

— Значит… вслух, да? — упрекнув собственную неосторожность, заговорил в попытке побороть приступ довольного смеха: — Чем больше он сопротивлялся, тем больше крови терял. Чем больше её терял, тем быстрее умирал. Можно ли сказать, чем больше сопротивляешься, тем быстрее умираешь?

— Сказать-то можно, но есть в этом что-то поломанное, — донеслось из внутренностей экипажа.

Козодои запели вновь.

— Ты цела? Руки и ноги на месте? — задавая вопросы, приближался к ней.

— Не уверена. Эта улыбка прыщавого маньяка… наверняка оставила шрам в моём сознании. Теперь будет преследовать меня и во снах, — проговорила она в ответ. — Ещё и накидку испортил, а она моя любимая.

— Ничего страшного, утром зашью. Да так… ничего не будет видно. Словно никогда и не рвалась. А пока вот… возьми, а то ночи сейчас прохладные, — успокоил я и протянул свой искательский сюртук, оглядываясь в ожидании министерцев. Сейчас их шаги будут особенно громкими.