«Отреченное знание». Изучение маргинальной религиозности в XX и начале XXI века. Историко-аналитическое исследование (2-е изд.)

Возвращение «мусорной корзины»

XIX век наложил свой отпечаток на описываемую Ханеграаффом историю и придал проблеме уже хорошо знакомый нашим современникам вид. Широко распространяется термин «оккультизм», которым начинают именовать все, что не совмещается с рациональностью Просвещения. «Оккультизм» — тень эпохи, бесконечный спектр вытесненных учений, теорий, историй и личностей, который постепенно обретает внутри себя кажущееся единство за счет тех, кто готов описывать его и рассказывать о нем как о чем-то цельном. Такие находятся, поскольку тяга человека к неизвестному, особенно если это неизвестное окрашено в запретные краски, очень сильна и с коммерческой точки зрения прибыльна. Так, постепенно появляются работы, описывающие историю так называемого оккультизма и пытающиеся с ее помощью охватить все вытесненное и притягательное, «и в результате „изучение оккультизма“ стало плодородным полем для историографических фантазий, недоступных (unchecked) для исторической критики»[458].

Широкое распространение получают книги с названиями «Тайные общества всех эпох и стран», «Тайный мир», «Демонология, или разоблаченное естественное знание», типичным перечнем содержания которых становится следующий набор: амулеты, астрология, чары, демонология, сны, призраки, ад, колдовство, масонство, тамплиеры, исмаилиты, иллюминаты, античные мистерии, магия, предсказания, ведьмовство и т. д. и т. п.[459] Излишне повторять, что такие работы не отличались глубиной и не могли продемонстрировать хоть какой-то уровень научности, тем самым укрепляя самодовольную уверенность Просвещенной мудрости в правильном осуждении так называемых иррациональных суеверий. Подытожим сказанное меткой характеристикой ситуации, данной Ханеграаффом:

…если этот жанр хоть что-то и демонстрирует, то только то, что поле, ныне широко известное как «оккультизм», потеряло всю академическую респектабельность и стало интеллектуальной пустыней, в которой доминирует тривиальная словесность, предназначенная для широкой аудитории… Его авторы обычно были самоучками (хотелось бы добавить, «благонамеренными», но фактом является то, что многие просто пытались заработать деньги), и то, что они решали опубликовать, определялось главным образом или исключительно требованиями ниши рынка популярного чтения […] критические или исторические подходы к массе информации об «оккультных» верованиях и практиках были не только ненужными, но и нежеланными. Читатели покупали (и до сих пор покупают) такие книги не для того, чтобы учиться или задавать себе трудные вопросы о развитии науки, религии и философии, но чтобы забавлять себя странными фактами и анекдотами, восторгаться историями о демонах, возбуждаться от смутных представлений, что все же, может быть, есть что-то магическое, или увлекаться предположением о возможности предугадать будущее. В лучшем случае читатели с более интеллектуальными или научными интересами могли просматривать эту литературу, удовлетворяя свое любопытство, подобно педанту Вагнеру из «Фауста» Гёте, стремившемуся узнать: «Как далеко шагнули мы вперед?». Короче говоря, эти компендиумы XIX века по теме оккультного представляют «западный эзотеризм» самым нижним уровнем академического интереса. С тех пор рынок книг подобного рода никогда не приходил в упадок. В отсутствие серьезных исследований они играли доминирующую роль в определении того, как поле воспринималось как широкой общественностью, так и учеными[460].

На эту картину наложился и ряд художественных произведений, эксплуатирующих ту же тематику, но уже в абсолютно вымышленном ключе. Книги, подобные произведению Николя Монфокона де Виллара «Граф де Габалис, или Разговоры о тайных науках», изначально нацеленные на развлечение читателей забавными курьезными историями, с легким (а где и нелегким) флером таинственного, становятся популярными у публики и получают значительный резонанс. Вот здесь и появляются авторы типа Элифаса Леви, мадам Блаватской и огромной плеяды им подобных, которые адаптируют модный в книготорговле «дискурс оккультного», но уже не как выдумку, а как способ жизни и мысли. Фактически эти люди начинают утверждать, что все сказанное об оккультном верно (есть тайна, есть магия, есть бесконечные линии инициатов), только современный им мир смотрит на это со скепсисом. В этом и кроется его беда; надо понять и принять «оккультизм» как единственно верный путь к дальнейшему развитию человечества (по крайней мере, так представляется в большинстве учений), в котором духовное примирится с материальным в единой гармонии. В этом же дискурсе все художественные фантазии обретают плоть и оказываются уже повествованиями об истинном положении вещей. Ханеграафф поясняет эту ситуацию следующим образом:

После XVIII века весь домен «Другого» стал толковаться в положительном смысле различными группами и отдельными лицами, которые […] определяли собственную идентичность, изобретая «магическую», «оккультную» или «эзотерическую» традицию как альтернативу их собственному «Другому», тому, что они воспринимали как основную традицию истеблишмента: учреждения, такие как церкви, рациональные философии и материалистическую науку. Восприятие западного эзотеризма как «традиции» […] по существу, основано на эзотерическом переосмыслении просвещенческой идеи «оккультного»[461].

«Дискурс оккультного», разработанный этими людьми, становится универсальной системой интерпретации не только современности, но и прошлого, и с этого момента и апологетический, и антиапологетический дискурсы сливаются с ним и реинтерпретируются в совершенно ином ключе. Так перед нами возвышается огромное и древнее здание оккультной мудрости, восходящей к дохристианской эпохе и включающей в себя почти всю историю западной цивилизации до сего дня. Таким образом, мы видим, как историографическая концепция превратилась в реальную систему учений и жизни.