Старовский раскоп

* * *

Самоосознание распалось лепестками "она-он-мы" и сообразить, в какой момент кто из этого множества существует — никак не получалось. Еще трудней обстояло дело с "я". "Я" упиралось, никак не хотело вылазить на поверхность и отвечать, кто оно в конце концов — она, он или мы?

"Она" случилась нервная, глупая, напуганная до чертиков и неуютная. "Она" существовала в мире снега, неустроенности и заоконной зимы. "Она" сходила с ума, это хорошо чувствовалось, и быть "ею" всякое желание пропало, как только свежий снег сменился темной затхлостью и ощущением западни. "Она" совала морду в пыль каких-то коробок, чихала и спиной ждала удара. Еще она сильно волновалась, очень оголодала и уже убежала бы на охоту, если бы не непонятный страх.

"Он" нравился больше, но раскалывалась черепушка и во рту кошки свадьбу справили. Если же "мы", то сразу получалось и ощущение западни, и больная голова, и раздражение от присутствия кого-то постороннего, назойливого и постоянного. Сначала подумалось, что это дура-хозяйка, которую легко спугнуть, оскалившись. Но посторонний обнаружился куда более опасный и неприятный, он так и норовил причинить неприятность, боль даже, причем совершенно непонятно, зачем. Этот виделся большим, но каким-то бесформенным, слабым и тоскливым, и всё-таки отвязаться он него никак нельзя было. Почему, так и не разобрался. В его присутствии "она" постоянно плакала, скулила… "Я" металось и выворачивалось наизнанку, пытаясь впустить в себя хоть кого-то, но пока что только билось в голове в панике…

Антон с трудом разлепил глаза. Лежал на твердом, в темноте, в пыли и грязи, испугавшись, долбанулся лбом о деревянное, спросонья примерещилось — крышка гроба. Заметался и выкатился из-под кровати, дивясь, какими судьбами туда вообще занесло. Сощурился на яркий свет, понял — утро. Даже ближе к полудню. На глаза попалась початая бутылка коньяка. И это оказалось на диво хорошей идеей — приводить мысли в порядок под кофе с коньяком. Для кофе пришлось подниматься полу, натягивать футболку и джинсы, отодвигать стол и тащиться на хозяйкину до отвращения аккуратную кухоньку.

Хозяйка на кухне и обнаружилась, окинула неприязненно-оценивающим взглядом и явственно принюхалась. Похоже, уже вписала в ряды "хулиганов-алкоголиков-тунеядцев" и в скором времени попросит освободить помещение. Впрочем, Антон и сам сообразил, что пора бы снимать логово поукромней, желательно без подселения и с надежными железными дверями. И со звукоизоляцией.

Как там Ингмар сказал? Перетерпеть неделю? Подонок, конечно. Но, с другой стороны, раз уж глава так спокоен, может, и взаправду ничего?

Антон принял душ, после которого вдруг разморило, что кота на солнышке, с мрачной решимостью ополовинил бутылку и лег спать. Следующий три дня выдались удивительно однообразные — спать, пить, страдать над унитазом, мечтать загрызть идиотов снизу, идиотов сверху, идиотов на улице, идиотов… Периодически приходить в себя в шкуре, драть обои с голодухи и невозможности поохотиться, пить, снова спать, силиться вспомнить собственное имя, слушать проклятые телефонные трели. Слушать ругань и угрозы хозяйки из-за двери. Бегать до туалета. Стараться не думать о хозяйке.

На третий день хозяйкино терпение лопнуло. Она долго орала, надрываясь, о том, что "все стены попортил, урод", что "угораздило впустить алкаша и наркомана" и она "в суд подаст", а потом вдруг умолкла, странно изменившись в лице, и Антон сообразил, что в раздражении скалится на простячку, и выглядеть это должно жутковато. Без лишних слов собрал вещи, бросил на тумбу в прихожей деньги — которые за проживание и еще компенсацию — и ушёл. Других квартир на примете не было.

Зато в этом Задрипинске имелась гостиница. "Ермак" называлась. Фасад в пластике, а чуть ногтём поскреби — самая совковая общага. Узкие темные коридоры, десятки лет стоявший тяжелый гнилой дух так и не выветрился, за стойкой та же совковая баба неопределенного возраста, зато накрашенная — по ночному времени нарасхват будет. Таращилась в телевизор, по всей видимости, глубоко сопереживая какому-то там дону Маурисио, оторвалась от сопереживания с неохотой, лениво оглядела возможного постояльца с ног до головы, что-то в голове провернула, сообщила:

— Есть комната на втором, с удобствами. Только еще не ремонтировали. Триста рублей в сутки, за уборку отдельная плата. Подойдет? Будем смотреть?

— Подойдет. Смотреть не будем. Давайте сразу ключи.

— Как хотите. Просто если получше, с ремонтом, то это на первом этаже, и тут уже от пятисот рублей.

Видать, выглядел Антон и вправду непрезентабельно. Впрочем, всё же не настолько, насколько зашарпанным оказался номер. Обои пузырями, половицы паркета немузыкально скрипят, из тумбочки выпрыгнул целый взвод тараканов, кровать дышала на ладан. Дня три, не больше. Потом подобрать что-нибудь более приличное.

Тётка кинула ключи на стол, пробурчала что-то про горничную, которая заглянет через полчаса, и про ресторан на первом этаже, налево по коридору, и ушла. Горничная принесла белье, подмела пол…

Антон настроился терпеть еще трое суток.

Однако — не пришлось.