Империй. Люструм. Диктатор

XV

Клавдий должен был сразу же направиться на Сицилию в качестве младшего магистрата. Вместо этого он предпочел остаться в Риме и наслаждаться своей победой. Ему даже хватило наглости, чтобы прийти в сенат и занять место, которое отныне полагалось ему. Это произошло на майские иды, через два дня после суда, — в сенате обсуждали последствия оправдательного приговора. Клавдий вошел в зал как раз в то время, когда говорил Цицерон. Он был встречен громким неодобрительным свистом и улыбнулся сам себе, будто нашел подобное проявление ненависти забавным. Никто из сенаторов не подвинулся, чтобы освободить ему место, так что Клавдий прислонился к стене, скрестил руки на груди и уставился на оратора с самодовольной, глуповатой улыбкой. Красс, сидевший, как всегда, на передней скамье, явно чувствовал себя неуютно и изучал царапину на своей кальцее. Цицерон же не обратил на Клавдия внимания и продолжил свою речь.

— Граждане, — сказал он, — мы не должны ослабеть или поколебаться из-за этого единичного удара. Да, наш авторитет пошатнулся, но это не значит, что мы должны поддаваться смятению. Глупо делать вид, что ничего не случилось, но мы будем трусами, если испугаемся из-за этого. Суд освободил врага государства…

— Меня освободили не как врага государства, а как того, кто призван очистить Рим! — выкрикнул Клавдий.

— Ты ошибаешься, — спокойно сказал Цицерон, даже не посмотрев на него. — Суд сохранил тебя не для римских улиц, а для камеры смерти. Они хотели не столько оставить тебя среди нас, сколько лишить тебя возможности спрятаться в изгнании. — Он продолжил: — Поэтому, граждане, крепитесь и не теряйте чувства собственного достоинства.

— А где твое достоинство, Цицерон?! — закричал Клавдий. — Ты ведь берешь взятки.

— Согласие между честными людьми в государственных делах все еще сохраняется…

— Ты взял взятку, чтобы купить дом.

— По крайней мере, я не покупал суд, — возразил Цицерон, повернувшись к Клавдию.

Сенат затрясся от хохота. Цицерон напоминал мне старого льва, который шлепает расшалившегося детеныша. Однако Клавдий не унимался:

— Я скажу вам, почему меня оправдали, — потому что показания Цицерона были ложью и суд ему не поверил.

— Напротив, тридцать присяжных мне поверили, а тридцать четыре не поверили тебе, предпочтя получить с тебя деньги вперед.

Сейчас это не кажется таким уж смешным, но в ту минуту казалось, что Цицерон сделал самое остроумное замечание в своей жизни. Думаю, сенаторы так много смеялись потому, что хотели показать Цицерону свою поддержку, и каждый раз, когда Клавдий пытался ответить, смех становился все громче, поэтому в конце концов он, взбешенный, выбежал из здания.

Это едкое замечание считалось большой победой Цицерона, потому что через пару дней Клавдий уехал на Сицилию, и на ближайшие месяцы Цицерон мог забыть о нем.

Помпею Великому разъяснили, что если он хочет стать консулом, то должен вернуться в Рим и начать готовиться к выборам. Этого он сделать не мог: как бы он ни любил саму власть, еще больше он любил ее показную сторону — роскошные одеяния, ревущие трубы, рык и вонь диких животных в клетках, железную поступь и восторженный рев своих легионеров, обожание толпы. Поэтому он отказался избираться консулом, и его триумфальный вход в город назначили, как он того хотел, на конец сентября, когда полководцу предстояло отметить свой сорок пятый день рождения. Однако достижения Помпея были столь велики, что шествие — которое должно было растянуться на двадцать миль — пришлось разделить на два дня. Цицерон и сенаторы направились на Марсово поле, чтобы поприветствовать императора накануне его дня рождения. Помпей не только выкрасил свое лицо в красный цвет, но и оделся в роскошную золотую броню, покрытую великолепной накидкой, которая некогда принадлежала Александру Великому. Вокруг полководца двигались тысячи ветеранов и сотни повозок с военной добычей.

До того Цицерон не понимал, насколько богат Помпей. Как он мне сам сказал: «Один миллион, или десять, или сто — что это? Просто слова. Человек не в состоянии вообразить, что стоит за ними». Но Помпей собрал все эти богатства в одном месте и, сделав это, показал свое истинное могущество. Для примера, в то время хороший ремесленник, работая целый день, зарабатывал одну серебряную драхму. В утро триумфа Помпей выставил открытые сундуки, где сверкали семьдесят пять миллионов серебряных драхм — больше, чем все налоги, собираемые в империи за год. И это были только наличные. На повозке, которую тащили четыре быка, возвышалась двенадцатифутовая статуя Митридата, отлитая из чистого золота. Там же были трон и скипетр Митридата, тоже из чистого золота. Тридцать три короны Митридата, сделанные из жемчуга, а также три золотые статуи Аполлона, Минервы и Марса. Пирамидоподобная гора из золота с животными и фруктами на ней, обвитая золотой виноградной лозой. Игровая доска в клетку, три на четыре фута, сделанная из драгоценных камней, синих и зеленых, с луной из чистого золота на крышке; вес ее составлял тридцать фунтов. Солнечный диск, выложенный жемчугом. Еще пять повозок понадобилось, чтобы везти самые драгоценные книги из царской библиотеки.

Все это произвело сильное впечатление на Цицерона, который понял, что подобное богатство окажет громадное влияние на Рим и государственные дела республики. Он подошел к Крассу и с удовольствием сказал:

— Ну что же, Красс. Раньше ты был самым богатым человеком в Риме, но сейчас все иначе. После этого даже ты будешь обращаться к Помпею за ссудой!

Красс криво улыбнулся; было ясно, что вид богатств угнетает его.

Все это Помпей послал в город в первый день, но сам остался за городской стеной. На следующий день, в его день рождения, началось триумфальное шествие как таковое. Шли пленники, захваченные на Востоке: военачальники, затем чиновники империи Митридата, предводители пиратов, иудейский царь, царь Армении в сопровождении своей жены и сына и, наконец, украшение этой процессии, семеро детей Митридата и одна из его сестер. Тысячи римлян на Бычьем форуме и в Большом цирке веселились и бросали в них куски навоза и комья земли — ко времени выхода на Священную дорогу все пленники выглядели как ожившие глиняные статуи. Здесь, под наблюдением палача и его помощников, они ждали и тряслись от страха за свою участь. Шум, шедший от Триумфальной арки, возвестил о том, что их покоритель наконец въехал в город. Цицерон тоже ждал, вместе с другими сенаторами, у входа в здание сената. Я находился на противоположной стороне форума и, когда участники шествия проходили между нами, порой терял его из виду среди всех этих излияний величия. Тут были телеги с восковыми табличками, где подробно описывались покоренные Помпеем страны — Албания, Сирия, Палестина, Аравия и так далее, — а за ними следовало около восьмисот оправленных в бронзу корабельных таранов, снятых с кораблей, которые Помпей отобрал у пиратов. На повозках лежали горы доспехов, щитов и оружия, захваченных у Митридата. Далее маршировали ветераны Помпея, хором распевавшие непристойные стихи о своем начальнике, и, наконец, на форум выехал сам Помпей на своей украшенной драгоценными камнями колеснице, в пурпурной тоге, расшитой золотыми звездами и накрытой плащом Александра. Позади него стоял раб, обязанный непрерывно повторять на ухо Помпею, что он — «просто человек», и не более того. Я не завидовал бедняге; было видно, что он выводит Помпея из себя, и, как только возница остановил колесницу перед Карцером, Великий Человек столкнул несчастного с помоста и повернул свое выкрашенное красным лицо к грязной толпе пленников:

— Я, Помпей Великий, покоритель трехсот двадцати четырех народов, получивший право казнить и миловать от сената и граждан Рима, объявляю, что вы, как подданные Римской империи, должны немедленно… — он помолчал, — быть прощены и отправлены в те земли, где вы родились. Идите и расскажите всему миру о моем милосердии.

Это было так же великолепно, как и неожиданно, потому что у Помпея в юности была кличка «Мясник» и он редко проявлял такое великодушие. Сначала собравшиеся выглядели разочарованными, а затем раздались рукоплескания; пленники, после того как им перевели слова Помпея, протянули к нему руки, прославляя его на чужеземных языках. Полководец принял изъявления благодарности, крутанув рукой, потом спрыгнул с колесницы и направился к Капитолию, где должен был совершить жертвоприношение. Сенаторы, включая Цицерона, последовали за ним, и я был готов поступить так же, когда сделал удивительное открытие.

Шествие завершилось, повозки с доспехами и оружием стали покидать форум, и я в первый раз увидел эти мечи и ножи вблизи. Я плохо разбираюсь в оружии, но даже я понял, что эти новые клинки с изогнутыми восточными лезвиями и непонятными гравировками точно такие же, как те, которые я осматривал в доме Цетега накануне его казни. Я сделал шаг вперед, чтобы взять один из мечей и показать его Цицерону, но легионер, охранявший повозку, грубо приказал мне убираться. Я уже собирался сказать ему, кто я такой и зачем мне это нужно, но, к счастью, передумал. Без лишних слов я повернулся и отошел в сторону, а когда оглянулся, увидел, что легионер провожает меня подозрительным взглядом.

Цицерон должен был присутствовать на большом пиршестве, которое давал Помпей после жертвоприношения, и вернулся домой поздно вечером — в плохом настроении, что случалось всякий раз, когда он проводил слишком много времени в обществе полководца. Он был удивлен, что я жду его, и внимательно выслушал рассказ о моем открытии. Я был очень горд своей проницательностью и ожидал, что он поблагодарит меня. Вместо этого он вдруг сильно рассердился:

— Хочешь сказать, Помпей посылал оружие, захваченное у Митридата, чтобы вооружить заговорщиков Катилины?

— Я знаю только, что сами клинки и клейма были такими же.

— Это слова предателя! Ты не смеешь так говорить! — прервал меня Цицерон. — Ты же видел, как могуществен Помпей. Не смей больше упоминать об этом, слышишь?

— Прости, — сказал я, задохнувшись от смущения, — мне очень жаль.

— А кроме того, как Помпей смог бы доставить их в Рим? Он же был очень далеко отсюда.

— Может быть, их привез Метелл Непот.

— Иди спать. Ты говоришь глупости.

Но, очевидно, хозяин думал об этом всю ночь — наутро его отношение к случившемуся изменилось.

— Думаю, ты прав, говоря, что оружие принадлежало Митридату. В конце концов, они захватили все, что было у царя, и вполне возможно, что Непот привез часть этого в Рим. Но это не значит, что Помпей серьезно помогал Катилине.

— Конечно нет, — согласился я.

— Это было бы слишком ужасно. Ведь те клинки предназначались для того, чтобы перерезать мне горло.

— Помпей никогда не сделал бы ничего, способного причинить вред тебе или государству.

На следующий день Помпей пригласил Цицерона к себе.

Повелитель Земли и Воды расположился в своем старом доме на Эсквилинском холме. За лето его сильно перестроили. Десятки таранов с пиратских кораблей украшали стены. Некоторые были отлиты из бронзы в виде головы Медузы горгоны. Другие были усеяны мордами и рогами диких животных. Цицерон до этого не видел их и теперь рассматривал с неудовольствием.