Друзья и герои

Бен Фиппс так расхохотался, что вынужден был остановиться. Он запрокинул голову и воскликнул:

– Как вы правы! В этом весь Арчи: гений по праву рождения, который выбрал позицию дилетанта. Великий скрытый потенциал. – Смех Фиппса внезапно оборвался. – Скажу вам так: если бы его назначение подтвердили, я бы написал жалобу.

– Думаю, Пинкроуз так и поступил.

– Правда? Очень правильно. Однако его я тоже не вижу в роли директора. Он слишком узколоб, слишком привержен Кембриджу. Эта должность для человека помоложе. Она должна была достаться мне.

– Я тоже так считаю, – горячо заявил Гай.

– Лучше не передавайте этого Пинкроузу, – сказала Гарриет, глядя на Фиппса.

– Кем вы меня считаете?

Фиппс сердито уставился на нее, но Гарриет не отвела взгляда, не желая отступать. Гай счел нужным декларировать свою поддержку, но она была готова в любой момент объявить войну. Фиппс повернулся к ней спиной и спросил Гая:

– Правильно ли я понимаю, что назначение Пинкроуза тоже было своего рода сделкой? Как ему это удалось?

– Он дружит с лордом Бедлингтоном. Знакомы с Кембриджа.

– Ха!

Они ускорили шаг, согласно обсуждая что-то вполголоса. Уловив несколько слов, Гарриет поняла, что они вместе возмущаются тем, как в других странах подавляют левую оппозицию, что для них значило единственно допустимый образ жизни.

– Вы только посмотрите на них! – сказала она Алану. – Словно школьницы, которые узнали, что такое секс.

Алан улыбнулся, видя ее ревность, но не желая сопереживать ей. Он стал выискивать под ногами плоские камни и швырять их в волны, чтобы развлечь Диоклетиана. Пока пес носился вдоль линии прибоя, Гарриет заметила, что его позвоночник и тазовые кости болезненно выпирают под шкурой. Однако он не терял бодрости и весело скакал по песку, плескался в воде и нетерпеливо пыхтел, когда Алан останавливался.

– Думаю, дорогая моя, вы уже несколько проголодались, – доверительно произнес Якимов. – Я вот, например, очень даже. Где же мы будем обедать? Нам с вами надо серьезно над этим поразмыслить.

– Да, пожалуй.

Они надеялись перекусить в одном из прибрежных ресторанов, которые до войны славились лангустами и кефалью, но теперь все они были закрыты. Рыбы было довольно – не хватало рыбаков.

– Можно попробовать поискать в Пирее, – сказала Гарриет. – Должны же где-то питаться люди, которые работают в порту.

– Думаете, это лучшее, на что мы можем рассчитывать? – мрачно вопросил Якимов. – Я знаю, дорогая, сейчас нельзя жаловаться. Нехорошо. Надо думать о тех, кто на фронте. Но вашему бедному старому Яки это дается непросто. Я тоже занят важной работой. Мне нужно хорошо питаться. Мне, конечно, платят немного, зато регулярно. Впервые за много лет Яки удалось получить доход, но здесь невозможно достойно поесть ни за какие деньги.

– Это, конечно, тяжело, – согласилась Гарриет. – Но не забывайте, что вы приглашены к майору.

– Это правда. Там я планирую закусить. – Якимов повернулся к Алану. – А вы как, дорогой мой?

Алана, как и Принглов, пригласили на обе вечеринки. Он сказал, что решил поддержать миссис Бретт.

Гарриет взглянула на Гая и Фиппса, которые шагали, склонив друг к другу голову.

– Почему бы нам всем не поехать к майору? – сказала она.

Алан был шокирован:

– Нет, что вы, это невозможно.

С неба посыпалась мелкая морось, окутывавшая их лица, словно ледяная пыль. Со стороны эспланады кто-то шел – это был человек с рыбной корзиной, первый человек, встреченный ими после выхода из автобуса. Все они были голодны: это был еще не настоящий голод, но доставляемый им дискомфорт уже вошел в привычку. Пока человек шел им навстречу, Гарриет, хотя и говорила о чем-то другом, выжидающе смотрела на него. Он просто должен был идти к ним. В корзине у него должна быть рыба, и он непременно откроет свой ресторан – просто ради того, чтобы накормить их. Повинуясь (казалось) ее мысленному приказу, он подошел к дощатой хижине, отпер ее и вошел внутрь.

Алан вздохнул, словно думал о том же, что и Гарриет, и сказал:

– Кажется, нам всё же что-нибудь перепадет.

Охваченные тем же возбуждением, что и остальные, Фиппс и Гай поднялись по ступенькам и постучали в дверь хижины. Алан, Гарриет и Якимов с надеждой ожидали их внизу. Человек с удивленным видом выглянул наружу, но, когда Фиппс объяснил, что им нужно, улыбнулся и сказал, что прибыл из Турколимано[48], где ему удалось купить барабульки. Он жестом указал на стоящие на песке столы: сама хижина была всего лишь кухней.

Столы стояли под навесом и были загорожены ширмами, поэтому гости были укрыты от дождя, хотя и не от холода.

Из кухни запахло жареной рыбой. Якимов сгорбился и прижал руки к груди, словно молился. Остальные, нетерпеливо сглатывая, уставились на море, которое утратило все оттенки фиолетового и зеленого. Вдоль горизонта всё еще тянулась темно-синяя полоса, но бо́льшая часть водной поверхности приобрела желтовато-серый цвет. Дождь набирал силу; он стучал по крыше и мочил песок. Диоклетиан еще некоторое время носился по берегу, но вскоре принялся искать хозяина. Обнаружив его, он бурно отряхнулся и с энтузиазмом втянул ноздрями воздух.

– Полежи пока, – сказал Алан, и пес лег на песок. В его глазах был тот же голод, что и у них всех.

Разговор не клеился. Гарриет спросила Якимова, подают ли еще блины в Русском клубе. Он вздохнул:

– Что вы! Никакой больше икры, никакой сметаны, никаких блинов. Но иногда там подают осьминога. Вы любите осьминога?

– Не слишком.

Она боялась этих восьминогих чудовищ, но теперь была готова съесть всё что угодно: в армию стали посылать не только мясо, но и сердце, почки и печень, а гражданским оставались одни кишки, серые и скользкие. В городе тут же началась эпидемия дизентерии.

Наконец рыба была готова. Хозяин выбежал из кухни, чтобы накрыть на стол, и Алан спросил, не осталось ли каких-нибудь обрезков для собаки. Тот нагнулся и потрепал Диоклетиана по ушам, после чего, сочувственно качая головой, жестами прокомментировал болезненную худобу собаки. Раздав им барабульку, он положил перед собакой три кальмара. Диоклетиан распахнул пасть, и кальмары исчезли. Они были небольшими – как и рыба, которая исчезла с той же скоростью.

– Так у нас всё же случился рождественский обед, – сказал Гай.

– Повторить бы, – заметил Якимов. – Как думаете, он согласится поджарить нам еще?

– Мы уже съели свою долю.

Хозяин вышел и сказал, что уходит, но гости могут оставаться, пока дождь не стихнет. Он отказался брать деньги за кальмаров и взял очень мало за рыбу. После того как все расплатились, он еще некоторое время говорил с Аланом по-гречески и так оживленно смеялся, что Гарриет и Якимов, не знавшие греческого, решили, что он рассказывает какой-то анекдот. Когда он ушел со своей корзиной, предварительно пожав всем руки, Алан сказал:

– Он сказал, что вообще не собирался открываться сегодня. Он пошел в Турколимано на рассвете и всё утро ждал рыбы. Она предназначалась его собственной семье. Он зашел сюда за ножом, но, видя, что мы англичане, не смог нам отказать.

– Так, значит, мы съели его рыбу? – спросила Гарриет.

– В корзине наверняка что-то осталось, – заметил Фиппс.

Гай принялся превозносить греческую щедрость и традиции гостеприимства. Он говорил долго, и в конце концов Гарриет перебила его:

– К тому же они бедны. Если ты по-настоящему беден, то не можешь отказаться от денег.

– Он же не взял деньги за кальмаров.

– Да, бедняки могут продавать товары или дарить их. Вот только они не могут оставить их себе.

Гай поглядел на нее с удивлением:

– Почему ты не прогрессистка? Ты же видишь правду, просто отказываешься признавать ее.

– Не соглашусь. Истина куда сложнее политики.

Гай посмотрел на Фиппса, но тот не был готов спорить с Гарриет. Вместо этого он принялся декламировать:

Один мещанин
Не следовал заветам партии,
Хотя мыслил он верно,
Но был проклятым троцкистом,
Несмотря на мучившие его раздумья
И склонность к левакам.
Он упирался, пока наконец
Не присоединился к лейбористам.
Мораль сей сказки такова:
В любой непонятной ситуации
Читай Ленина.

Гарриет заподозрила, что это была шпилька в ее адрес, но Гай пришел в восторг. Приободренный Фиппс развеселился и стал развлекать собравшихся. Он ухватил полу пальто Якимова и, оглядев подкладку, присвистнул:

– Так это соболь! Я был уверен, что кролик.

Ничуть не обидевшись, Якимов с улыбкой сообщил:

– Недурное пальто. Когда-то оно принадлежало царю. Тот подарил его моему бедному батюшке.

– Я думал, вы англичанин.

– Конечно. Типичный англичанин. Мать – ирландка.

– А отец?

– Русский. Белый, конечно.

– То есть вы против нынешней власти? Советской?

Якимов встревожился:

– Не могу сказать, дорогой мой. Всё не так однозначно.

Фиппс с комической строгостью уставился на Якимова, после чего спросил:

– А как насчет этих слухов о вашей шпионской деятельности? Полагаю, это всё вранье?

Воодушевленный интересом Фиппса, Якимов заявил, что он не вправе об этом говорить.

– На вашем месте я бы опроверг эти слухи.

– Но почему, дорогой мой?

– Просто так. Британская разведка не пользуется здесь особенной популярностью. Итальянцы очень недовольны их деятельностью. Как по мне, если бы этих олухов выставили, то и войны бы не было.

Глаза Якимова увлажнились от беспокойства.

– Поясните свою мысль, дорогой мой, – попросил он, но Фиппс молча кивнул с многозначительным и зловещим видом. Якимов пришел в ужас.

– Не задирайте его, – сказал Алан.

Их охватили скука и уныние. Они наблюдали за тем, как дождь хлещет по песку, а волны лениво наползают на берег и столь же вяло отступают. День тянулся так же медленно и лениво. Хотя они замерзли и заскучали, никто и не думал вставать: им нечего было делать, некуда идти.

– Афины – южный Эдинбург! – воскликнул вдруг Якимов. Он так давно не находил в себе сил для своего обычного остроумия, что остальные потрясенно на него уставились. Он улыбнулся, но больше ничего не сказал, и за столом повисло долгое молчание.

Паузу прервал Алан. Он рассказал, что его друг Вуракис сообщил ему кое-что любопытное. Греки поговаривают, что один человек принес в Афины весть о победе в Корче и, воскликнув: «Неникиамен!»[49] – рухнул замертво.

– Я уже где-то слышал эту историю, – сказал Бен Фиппс.

– Все мы ее слышали, – ответил Алан. – После битвы при Марафоне воин Фидиппид принес весть о победе в Афины, вскричал: «Неникиамен!» – и тут же умер.

– Возможно, история о Марафоне – это такая же ложь, как история про Корчу, – заметил Гай.

– Возможно, – кивнул Алан. – Но дело не в том, правда это или ложь. Эта война, как и предшествующие ей, уже обрастает легендами.

Дождь барабанил по навесу, и каждые несколько минут его ритм нарушался всплеском воды, которая вытекала из переполнившейся трубы. Наконец стук капель прекратился. Смеркалось; им надо было двигаться обратно.

Когда они подошли к автобусной остановке, рядом прогудел автомобиль. Он остановился у обочины, и из окна высунулась чья-то белокурая шевелюра.