Орбека. Дитя Старого Города

– Возвращаюсь домой с работы, – сказал тоненьким голосом молодой человек, – прошу вас!

– А чего шляешься по ночам? Темнота какая! В участок!

Млот, несмотря на опухшую ногу, вырвавшись, был уже в нескольких шагах и пошёл дальше, обходя в свою очередь другого солдата, жандарма, патруль. От всех удалось ему как-то уйти, и исчез в темноте. Ендреёва из окна осенила его святым крестом, реликвиями св. Бонифация, и хоть ночь была тёмная и туманная, глаза матери увидели, что ему удалось пройти.

Когда она вернулась к кровати Франка, нашла его в той же позе, борящегося с сильной болью и непередаваемой слабостью; он тихо постоянно просил воды, но голоса в груди ему не хватало. Поглядев на мать, он немного оживился.

– Где же Млот? – спросил он, потому что уже забыл о его уходе.

– Как это? Но тихо… Достойное ангельское сердце… Проскользнул.

– Но он раненый.

– О! И помятый. Но пошёл.

– О! Что это за сердце! Что за сила!

– Не говори… это тебя мучает. Сожми руку, может, кровь остановится, а Господь Бог пошлёт доктора.

Ночь была поздняя, глухая тишина как после бури, во всём городе какое-то грозное, молчаливое, важное спокойствие. Ендреёва в отчаянье, которое боялась показать, стояла на коленях у образа Божьей Матери, когда через пару часов кто-то осторожно постучал.

– От Млота, – сказали через дверь. – Впускайте!

Открыли и молодой человек в военном мундире вбежал быстро в комнату. Он даже не поздоровался, бросил взгляд только и…

– Воды! Бинтов! – сказал он живо. – Где раненый? Мать спешно опередила его, ведя за собой; доктор вбежал. Когда раненую руку начали развязывать, Франек, несмотря на усилия, чтобы сохранить сознание, упал в обморок. Ендреёва заломила руки, доктор был хмурый и обеспокоенный; вскоре раненого привели в себя и принялись за перевязку.

– Я потеряю руку? – спросил потихоньку мальчик.

– Ну почему же? Нет! Нет! Крови только много ушло, – шепнул доктор. – Мать слушает; когда будут перевязывать, хоть будет болеть, не кричи… с улицы могут тоже услышать. Бог даст, будешь здоров и отомстишь им этой самой рукой; мужества только!

В тишине, среди ночи, тайком, состоялась эта первая перевязка раны; и хотя доктор сказал, что руку не потеряет, глубоко порезанная, она не позволяла надеяться, что к ней вернётся движение.

– Завтра, – сказал он Ендреёвой, когда всё было окончено, – хотя он больной и ослабленный, я бы желал ему отсюда переехать… в Старом Городе будут, наверное, все дома обыскивать; нужно его спрятать.

– Но куда? Как? – воскликнула Ендреёва.

Молчаливый доктор медленно вышел.