Орбека. Дитя Старого Города
![Орбека. Дитя Старого Города](/uploads/covers/2023-02-28/orbeka-ditya-starogo-goroda-201.jpg-205x.webp)
- Автор: Юзеф Крашевский
- Жанр: Классическая проза / Историческая проза
Читать книгу "Орбека. Дитя Старого Города"
* * *
А! Кто не пережил с нами этих минут, этих двух лет; кто привык смотреть на эти события через стекло предвзятости, презрения, холода и официального осуждения, тот никогда не поймёт подъём духа и гигантских жертв, которые оно ежедневно бросало в добычу слепым убийцам. Те из них, в которых ещё билось человеческое сердце, предпочитали отнять у себя жизнь, пойти сами на пытки, чем быть соучастником палача; но великое большинство затвердевших эгоизмом, страхом, спесью, смелостью от того, перед чем должна была стоять на коленях. Те мученицы и святые зашнурованным дворцовым адъютантам казались демагогией, бунтовщиками. В правительственных кругах чувства милосердия, справедливости, даже рассудительности – исчезли из-за невольничьего, идолопоклоннического уважения к более сильным угнетателям.
От маленького ребёнка до старца все были готовы на смерть, шли на неё спокойно, потому что с той уверенностью в себе, что умирают за правду. Разве у палачей было то же самое чувство? То же спокойствие?
Белый, ясный день немного успокоил Ендреёву Кася дала ей знать, что Франек был в безопасности, бедная вдова вздохнула и начала машинально возвращаться к повседневной работе. Закрутилась по комнате, в которой были заметны следы вчерашнего несчастья. Привела в порядок одну; когда вошла в другую, когда увидела на полу застывшее чёрное пятно крови сына, оставшуюся ещё разбросанную одежду, запачканные тряпки и всё, что там напоминало о Франке, слёзы покатились снова… бедная женщина заломила руки, как в первые минуты, когда её сын прибежал, перепачканный кровью. Вчерашняя картина в её глазах возобновилась, опасность вернулась на ум.
Но нужно было как можно скорей навести порядок, потому что ходили слухи, что с утра обыскивали дома. Касия поспешила всё собрать, помыть, спрятать.
Было уже больше девяти, когда Ендреёва услышала стук в дверь и несколько голосов в сенях, требующих открыть. Она предчувствовала полицию, которую ожидала.
– Отворяйте скорей!
– Отворяй, а то дверь выломаем!
Кася отворила. Вошли одна за другой мрачные фигуры победителей; циркуловый комиссар, холодный, прямой и чувствующий величину и значение своей миссии, которая ему почти давала право жизни и смерти; какой-то другой мужчина, наполовину одетый в мундир, с лицом улыбающегося кота, который напал на мышиную тропу, и жандарм, усатый, нахмуренный, что-то наподобие переодетого в мундир хищного зверя, которому жизнь придала характер гончего пса, лаящего даже, когда не на что.
– А, день добрый, госпожа Ендреёва! – отозвался циркуловый. – Прошу прощения за ранний визит без объявления! – добавил он насмешливо. – А где это ваш сын?
– Мой сын несколько дней уже в деревне, – отвечала спокойно мать набожной ложью.
– Куда же? В свои владения поехал? – прервал насмешливо комиссар.
– Что ты болтаешь! Францишек Прева, – добавил другой, читая из визитчки, – ученик Школы Изобразительных Искусств, двадцать лет и… это он!
– Да, это он! – сказал цикуловый.
– Но его нет, я говорю: в деревне! – прервала Ендреёва.
– Не лгите, ваша милость! – крикнул сурово жандарм. – Его видели вчера, как нёс хоругвь с орлом, а потом бился с солдатом. Есть свидетели! Где сын?!
– Несколько дней назад он сказал мне, что едет в деревню с приятелем; я не видела его!
– С каким приятелем? – спросил вицмундирный.
– Разве я их знаю?
– Как это! Чтобы заботливая мать не знала, куда сын поехал!
– Он что, маленький ребёнок! – возмутилась Ендреёва.
– Но это ложь! – сказал циркуловый. – Мы знаем, что вчера он хорошо крутился и был ранен.
– Ну, тогда вы больше знаете, чем я! Оставьте меня в покое! – крикнула Ендреёва в гневе.
– Видите, – сказал холодно урядник в вицмундире, – если бы вы действительно не знали, что с ним делается и где он, то материнское сердце заныло бы, проведав, что он ранен… Ну что? Гм? И у меня всё-таки есть дети, – добавил, торжествуя от своей проницательности, мундирный психолог.
– Если бы вы имели сердце отца, не преследовали бы сердце матери! – ответила Ендреёва. – Оставьте меня в покое!
Жандарм и те господа поглядели друг на друга; с женщиной не о чем было говорить.
– Оставьте её в покое, – сказали работнику бюро, который стоял, готовый к дальнейшему расспросу. – Нужно его искать, он должен быть тут. Он был сильно ранен… говорят… не мог уйти… Где вы его спрятали?
И начали ходить по углам.
Мундировый имел кошачьи глаза; он заметил дверочку, открыл её и задержался на пороге, следя за малейшей вещью.
– Гм! Недавно вымытый пол! Что это?
– А я в этот день всегда полы мою; а так как паныча нет, я специально там убралась, такой там беспорядок… Прости Боже…
Комиссар, вицмундир и жандарм обошли покой. Тот, который расспрашивал, остановился перед картиной, начал кивать головой, показывая её жандарму.
– Ого! Что это они рисуют! Поглядите, что они рисуют! Эта мазня против правительства. Эта женщина, этот чёрный гриф… Вот какой дух царит между ними!
– Но его нет, – сказал жандарм. – На что попусту тратить время? Пойдём искать где-нибудь в другом месте.
Зелёный мундир с важностью подошёл к Ендреёвой.
– Моя пани! – сказал он с той мягкостью инквизитора, которую принимают, когда хотят из глубины твоего сердца добыть тайну. – Вы очень плохо делаете, что скрываете сына и его распущенность. Правительство – мягкое и справедливое, но в собственном интересе должно молодёжи укротить этот дух бунта, который угрожает обществу. Ваш сын заслужит в итоге виселицу.
– Я предпочла бы видеть его на ней, чем на твоём месте! – отпарировала торговка, подбочениваясь. – Оставьте меня в покое!
И указала им на дверь.
Работник бюро побледнел, жандарм стиснул зубы, циркуловый пожал только плечами.
– Только без этого шума! – воскликнул он. – Можете попасть в цитадель.
– Виновные и невиновные в неё идут! Что тут у вас странного! – ответила Ендреёва. – Ну, тогда пойду!
– Уж вы не промахнётесь!
И, угрожая, они вышли прочь, стуча в другие двери и грабя каменицы.
Уставшая, больная, полуживая Анна вернулась к отцу, который ворчал, что она рано вышла, а она была не в состоянии это объяснить. Доверял ей, однако, и не подозревал в легкомыслии.
Ходил только по комнате, бормотал, возмущался, сплёвывал, а вчерашние события и неспокойный сон вызывали в нём необычное раздражение. Когда Анна вернулась, он только спросил её:
– А всё-таки где ты была?
– Не спрашивай, отец мой! – отвечала ему спокойно. – Ходила спасать человека, помощь женщины была нужна.
– Ещё и ты у меня куда-нибудь влезешь! Что это такое? – пробормотал Чапинкий. – Для чего это?
– Отец, я должна была! – говорила Анна, падая на стул. – Не гневайся, прошу, а верь мне немного.
– Но хоть скажи мне, что это было такое?
– Теперь ничего, всё позже.
И девушка выбежала, плача, а старый пенсионер пожал только плечами и покивал головой.
– Ещё и меня, старого, во что-нибудь вплетёт! – сказал он.
Именно на эти слова дверь отворилась и улыбающееся личико пана Эдварда всунулось в комнату, а за ним юноша, ранний визит которого, казалось, объясняется любопытством, с каким вокруг оглядывался.
– Что же вы скажете обо всём вчерашнем? – спросил он. – Вы там были?
– Я? Я был на заседании Общества. Там всё-таки не было людей приличных: чернь, дети, торговцы. Мы обсуждали выкупы чиншов. Но что вы скажете, разумно ли это? Разве это обдуманно? Они готовы подставить Земледельческое Общество. Муханов только зубы скалит. Общество… комитет.
– Э! – шикнул нетерпеливый профессор. – Уж это ваше Общество, возможно, своё сделало. Что от трупа, который только смердит… даже если был очень любимым при жизни.
– Как это, профессор? О! Я чувствую в этом влияние панны Анна!
– Влияние на меня! – возмутился, громко смеясь, Чапинский. – Где же вы учили, чтобы яйца курицу учили?
– А сейчас это так, пане профессор!
– Но не у меня! – отпарировал профессор. – Общество было милой институцией, полезной, достойной, но разговаривать сегодня о навозе и выкупе, когда в городе льётся кровь, это уже хуже, чем бесчувствие. Сами себе приговор подписываете. Делайте что-нибудь!
Молчаливый, серьёзный, как всегда, когда пытался строить из себя очень умного, Эдвард принял физиономию красивого урядника, известного по чёрным глазам и лысине, и ответил с важностью:
– Мы делаем, что возможно, и как римские сенаторы, готовы на креслах наших курульских…
– Вы готовы дать окружить себя жандармами для безопасности, – рассмеялся профессор.
– Что же? Или нам пойти биться на улицу? – спросил Эдвард.
– Ещё нет, – сказал Чапинский, – но вы могли бы хоть вылезти из грязи и чиншов, когда вас там куча, сказать всё-таки, что и вам, и родине чего-то не хватает.
Эдвард принял таинственную мину, всегда по образцу физиогномики, которой любил подражать, и сказал:
– Что будет возможно, то и сделаем, но эта улица! Эта улица! Что вы на это скажете? Дети, студенты, бродяги!
– Я также удивляюсь, что до этого дошло… но, ничего не делая, вы сами бросили дело в руки детей – это не их, но вас осуждает! Читайте историю: когда князья ничего не делают, выступают из толпы Месанилы, когда старшие молчат, кричат младшие, а если бы молодость замолчала, воззвали бы о мести к небесам камни.
– Я признаюсь вам, что не знаю, что уже отвечать, – сказал Эдвард, – таким нахожу вас сегодня удивительно расположенным; мы не понимаем друг друга.
– Кажется, – сказал немного насмешливо профессор, беря понюшку.
– После вчерашнего урока кажется, что это не повторится, – сказал Эдвард с ударением.
– Вы думаете?
– Хорошо их там потрепали.
– Несколько раненых… даже убили…
– Байки! Только плашмя били… помяли.
Чапинский нахмурился и замолчал, прошёлся по комнате.
– А что там? Холодно на дворе? – спросил он.
Эдвард, удивлённый внезапной переменой разговора, не знал, что отвечать.
– Холодно? Да… влажно… А панна Анна?
– Панна Анна уставшая, всю ночь не спала после вчерашнего страха.
– Может, там была?
– Нет, но смотрела на эту трагедию с угла улицы, а крик и шум аж до неё доходили; много убегающих через Пивную пробегали под нашими окнами.
Эдвард ничего ещё не отвечал.
– Сегодня у вас, наверно, какое-нибудь заседание, идите на него, – сказал профессор, очевидно, избавляясь от него.
– Моё почтение панне Анне.
– Очень благодарю от её имени… день добрый.
– День добрый.
И Эдвард вышел очень кислый. Утешало его то, что должен был показаться высшим, чем уличная толпа.