Русская народная утопия (генезис и функции социально-утопических легенд)

О СПЕЦИФИКЕ РУССКИХ НАРОДНЫХ СОЦИАЛЬНО-УТОПИЧЕСКИХ ЛЕГЕНД ОБ «ИЗБАВИТЕЛЯХ» И О «ДАЛЕКИХ ЗЕМЛЯХ»

Как показало изучение двух основных типов русских народных социально-утопических легенд (о «далеких землях» и об «избавителях»), они имеют или точнее имели некоторые общие особенности, которые следует специально рассмотреть. В ту пору, когда только замышлялась монография 1967 года, неоднократно приходилось слышать от консервативно мыслящих фольклористов, что легенды в том виде, в каком они функционировали и в каком они дошли до нас, не должны считаться фольклорными явлениями, так как у них отсутствует один из важнейших признаков фольклора — трансмиссия текстов. По этому поводу мне приходилось неоднократно высказываться.[1062] Если настаивать на подобном тезисе, то появится необходимость «отлучить» от фольклора (и, следовательно, фольклористического изучения) целый ряд явлений, вошедших в устный оборот, но не имеющих варьирующихся относительно устойчивых текстов. Таковы причитания, традиция которых выражена в способе и умении причитывать, пользуясь накопленным запасом традиционных формул, употреблявшихся в зависимости от реальных обстоятельств смерти оплакиваемого. Поэтому причитания на сходные темы (например, плач по мужу, дочери, сыне) нельзя считать вариантами одного и того же текста. Такова же и вся область несказочной народной прозы. Исполняющиеся тексты ситуативны, так как в основе их лежат только общие представления, а реальные тексты имеют как бы «дочерний» характер. Они зависят от того, кто, кому и в какой ситуации их исполнял.

Далее. В фольклорных текстах разного типа своеобразно переплетаются или сочетаются информационные и эстетические функции. Для социально-утопических легенд общими являются тоже только общие представления. Например, о существовании «далеких вольных земель», о скрывающемся до времени и долженствующем в какое-то время явиться и обнаружить себя «избавителе», который при поддержке тех, кто его ожидает, дарует народу «волю». В отличие от других фольклорных текстов (как, впрочем и письменных), легенды, подобные Беловодской, не отражали действительность, а дополняли ее. Функция эстетическая, может быть, и входила в этот пучок функций, но в любом случае не была в нем доминантной — по крайней мере для тех, кто верил в Беловодье и искал его. Главной, несомненно, была функция информационная (весть о том, что где-то существует вольная земля). Не менее важна была функция, которую условно можно было бы назвать функцией побудительной. По терминологии, предложенной Ю. В. Кнорозовым, подобную побудительную функцию можно называть более обобщенным термином — «фасцинация» — сильное эмоциональное побуждение, требующее реакции в человеческом поведении.[1063] «Путешественник» побуждал тех, кто с ним знакомился в устном или письменном варианте, решиться отправиться на поиски Беловодья, поверив в его существование. Естественно, что некоторые люди, уверовавшие в существование Беловодья, несколько раз пытались достичь его и, терпя неудачу, рассказывали о причинах неудачи, о том, как развивались поиски и как надо их корректировать, чтобы добиться цели. Легенда о Беловодье продолжала существовать в комплексе рассказов о том, как ее искали, какие новые сведения накопились в процессе поисков, о людях которые особенно упорны были в стремлении достичь своей цели. На определенных, особенно поздних этапах, легенда могла превратиться в предание о том, что не вернувшиеся после длительного путешествия все-таки нашли вольную землю и остались в ней, превратившись в святых людей, достойных, чтобы их приняли беловодцы и оставили у себя.

Легенда, таким образом, переплеталась с действительностью и либо сохраняла важнейшую для нее побудительную функцию, либо продолжала существовать только как память о напряженных поисках, как предание, как, точнее сказать, сумма преданий о поисках и неудачах. Старообрядцы, искавшие когда-то Беловодье и оседавшие позже в Южном Китае, в Манчжурии, Бразилии, США (штат Орегон), постепенно теряли представление о былой мотивировке поисков. Так, члены старообрядческого хора из Орегона, которые приезжали в Петербург и с которыми мне удалось побеседовать, не могли вспомнить легенду. Они, уходя из России в Китай от Гражданской войны, репрессий и коллективизации, потом от «культурной революции» в Китае, пробыли некоторое время в Бразилии, чтобы затем отдельными группами собраться в Орегоне, где постепенно адаптировались к местным условиям, но сохранили память о своем русском происхождении, какую-то часть фольклорного песенного репертуара, некоторую условность в одежде (в вышивке можно различить русские, украинские и еще какие-то мотивы и элементы), некоторые нравственные представления и религиозную принадлежность, однако при этом едва различая уже никонианский и старообрядческий варианты православия. Исследование этих русских групп еще далеко не завершено, как впрочем и бывших старообрядческих групп на территории Польши, Румынии, Болгарии, Монголии и т. д.

Японский славист Е. Накамура исследовал историю старообрядческих групп в Манчжурии и Японии. По его сведениям, первыми староверами, побывавшими в Японии, были уральские казаки во главе с Г. Т. Хохловым, впечатления которого описаны в известном дневнике, опубликованном В. Г. Короленко и сравнительно недавно переведенном на французский язык.[1064] Не доходя до Шанхая, при впадении в море одной из китайских больших рек Янцы, они увидели бело-вспененные морские воды и решили, что где-то поблизости находится и Беловодье. Однако их ждало разочарование.

В 1914 г. в Японию переселились русские выходцы из Владивостока. Они узнали, что под Хакодате есть округ, который называется «Белый свет». Запрос русскому консулу Траутшольду остался без ответа. Е. Накамура считает, что «Белый свет» — вариант легенды о Беловодье. А. П. Васильев, глава этой группы, призывал своих соотечественников-староверов приехать в Японию. К 1925 г. в этом округе проживало 4 старообрядческих семьи. Кроме чистой речки, каменной соли, ничего «белого» и тем более Беловодья здесь не оказалось. В конце концов часть переселенцев оказалась в Бразилии и позже в штате Орегон, о котором уже упоминалось. Этих переселенцев вдохновляла не Беловодская легенда, а стремление избежать превратностей Гражданской войны и позже коллективизации и репрессий. К 1930-м гг. поселения староверов в Японии исчезли. Такова же была судьба манчжурской группы староверов (преимущественно так называемых «часовенных»): здесь, как и в Японии, оказалось мало земли для ведения традиционного экстенсивного земледелия и скотоводства. Кроме того, в конце 1920-х — начале 1930-х годов разразилась общая депрессия и стала нарастать безработица.

И, наконец, отметим одно чрезвычайно характерное социально-психологическое обстоятельство: беспоповцы, обходясь наставниками, продолжали помнить и о своей церкви с ее нормальной иерархией. Одно из наиболее убедительных свидетельств этого — наличие, согласно с Беловодской легендой, в самом Беловодье патриарха, епископов и священников. Все они мыслили себя продолжателями древнейших восточно-православных традиций. Это иерархи и священники «сирского» и «антиохийского» поставления — традиции, идущей от проповеди апостола Фомы на восточных территориях Византии, в Индии и других азиатских странах. Так, в «Путешественнике» первой редакции говорится о том, что в Беловодье «179 церквей, имеют патриарха православного, антиохийского поставления, и четыре митрополита. А российских (имеется в виду — старообрядческих. — К. Ч.) до сорока церквей, тоже имеют митрополита и епископов асирского поставления». Во второй редакции варьируется: «Асиряне от папы римского гонимы были, из своей земле отлучились 500 лет, а приискивали места два старца. Церквей святей христианских асирианских до 100. И патриарх Антиохийских и 4 митрополит и все особы духовны существуют неизменно и нерушимо сохраняют, а российских 40 церквей и 4 митрополита, занялись от патриарха асирийского, отлучились от своих мест от лет Никона патриарха, а проход их был от Зосима и Савватия соловецких кораблями через Леденое море». В третьей редакции, отличающейся краткостью, говорится: «Есть люди, и селения большия; тут и доныне имеется благочестие и живут христиане, бежавшие от Никона-еретика, а за рекой другое село, в котором имеются епископы и священники и все служат они босы. Имеется там и церквей сто сорок».

«Путешественник» в известных нам вариантах был создан севернорусскими беспоповцами, причем характерные особенности указания на маршрут следования в Беловодье, упоминание странноприимцев явно говорят о роли «бегунов» в создании этого своеобразного памятника, распространявшегося, как мы уже говорили, и письменным, и устным путем. Характерна связь «Путешественника» с Алтаем, районом, где несколько десятилетий в XVIII и XIX вв. главную роль играли так называемые «каменщики», т. е. беглые крестьяне, переведенные указом Екатерины II в разряд «ясашных», преследования которых со стороны властей были явно смягчены, если не вообще остановлены. «Ясашным» наследовало широко развившееся часовенное согласие, особенно после запрещения Николаем I православным священникам переходить к старообрядцам, перекрещиваться у них и вообще покидать лоно официальной церкви, продолжавшей придерживаться порядков, утвержденных на Соборах 1666–1667 гг., предавших староверчество анафеме. Беспоповцы, лишенные возможности совершать целый ряд обрядов и таинств, создали свою систему богослужения, которыми руководили «наставники», и возвратились, тем самым, к целому ряду архаических правил при крещении, отпевании, поминании и т. д. — без участия священников. Это дало возможность некоторым исследователям говорить о создании беспоповцами «народной церкви», что в определенной степени было верным. В беспоповской среде не было официально признанных лидеров; здесь были только авторитеты, которые на Соборах считались с мнением «простецов» — наставников-самоучек, что придавало всей беспоповщине более демократический характер. Это была также «дешевая церковь», но в ней никогда не было единства: очередная проблема («моление за царя», проблема брака, способы общения с «мирскими» и т. д.) вызывала не только споры, но и компромиссы, которые преодолевались новыми ответвлениями беспоповщины (федосеевцы, филипповцы, бегуны и т. д.), которые этот компромисс известное время решительно не принимали. После запрещения Николаем I священникам перекрещиваться и уходить в старообрядчество в Сибири возникла ситуация, сходная с севернорусской беспоповщиной. При всем резко отрицательном отношении не только к никонианским пастырям, но и к церковной иерархии вообще, мечта о возобновлении старой церкви в среде беспоповцев, как мы уже говорили, сохранилась.

Наличие и распространенность Беловодской легенды и других легенд о «далеких землях», как бы ни увлекали подобные легенды на поиски далеких вольных земель, еще не говорит о том, что в общем потоке миграции крестьян европейской части России только подобные легенды были единственными толчками для начала того или другого ответвления миграционного движения. Не подлежит сомнению, что за Урал и в глубь Сибири шли отдельные группы промысловиков, причем уходили преимущественно от гнета начальства. Один из наиболее выразительных эпизодов — формирование в устье Индигирки группы «русскоустьинцов», о которой начальство не знало по крайней мере лет сто. Этот пример представляется особенно выразительным, так как явно не ведомые в Беловодье или другую «далекую землю» «путешественниками», они объяснили свое появление на Индигирке уходом с Белого моря после разгрома Соловецкого монастыря на кочах, что весьма маловероятно в трудных ледовых условиях по отдаленности Индигирки от Белого моря. Освоение Северного морского пути вряд ли могло иметь успех в XVII–XVIII вв. На Индигирку русские промысловики-рыбаки и зверобои пришли скорее всего сушей. Их успех роднит русско-устьинскую легенду с легендой о Беловодье. По Беловодской легенде, первые беловодцы достигли Беловодья после разгрома Соловецкого монастыря и тоже якобы морем, что еще менее вероятно, так как путь от Индигирки в «Опоньское царство» через море Лаптевых и Северный Ледовитый океан — задача еще более невыполнимая, чем достижение Индигирки. Ледостав на Индигирке держится обычно с октября до конца мая — июня, местами здесь образуются гигантские наледи. Дельта же Индигирки занимает 5,5 тыс. км. Не подлежит сомнению, что достижение Индигирки кочами, как и Беловодья, легендарно по своей сути. Это один из способов позднего объяснения героического достижения Индигирки. Овладение Индигиркой — один из героических эпизодов русской сибириады. Вместе с тем характерно, что в эту в целом вполне достоверную историю в качестве ее объяснительного элемента вошла легенда о достижении Индигирки морем.