Русская народная утопия (генезис и функции социально-утопических легенд)

ЕВРОПЕЙСКИЕ ГУМАНИСТЫ-УТОПИСТЫ XV–XVI вв. И РУССКИЕ НАРОДНЫЕ УТОПИЧЕСКИЕ ЛЕГЕНДЫ О «ДАЛЕКИХ ЗЕМЛЯХ»

В нашем исследовании было продемонстрировано, что утопические идеи, проекты и движения возникали не только в ученых кабинетах гуманистов, но и в среде русских крестьян, казаков, в городских низах. Подобные идеи формировались и функционировали, разумеется, не в форме философски выстроенных социологических или политических концепций, а в виде легенд или связанных с ним толков и слухов, которые бытовали изустно и только в редких случаях получали отражения в крестьянской письменности, особенно старообрядческой. Подобные легенды имели преимущественно не эстетические функции и не художественный смысл. Так, легенды о «далеких землях», порожденные коллективным сознанием народа, утверждали существование за пределами территории, контролируемой государством, вольных земель. Они побуждали отправляться на поиски таких земель или такой земли (например, «Беловодья», «города Игната» и т. п.).[1013]

Для уяснения некоторых общих закономерностей генезиса утопических идей и движений может быть полезным сопоставление столь, казалось бы, разнородных явлений как русские народные социально-утопические легенды с идеями и сочинениями ранних западноевропейских утопистов-гуманистов нового времени, таких как «Утопия» Томаса Мора[1014] и «Город Солнца» Томазио Кампанеллы.[1015] По крайней мере, такое сопоставление представляется нам более продуктивным, чем сопоставление с учениями утопистов XVIII–XIX вв. (Фурье, Сен-Симон и др.).

Исследователи Т. Мора убедительно показали, что его резкая и обстоятельная критика социального строя и экономической ситуации в Англии второй половины XV — начала XVI вв. была в определенной мере связана с так называемым процессом огораживания — присвоения лендлордами крестьянской земли и превращения пахотных земель в пастбища для овец. Пауперизация крестьянства и другие, не менее сложные процессы, сотрясавшие тюдоровскую Англию, стали следствием распространения более доходного овцеводства в связи с бурным развитием суконной промышленности. Именно поэтому проблема резкого обострения неравенства и сочувствие массовому обнищанию бывших крестьян, в конечном счете, стимулировали обсуждение более общей проблемы — частной собственности и возможности создания социального строя, в основе которого могла быть положена общественная собственность.

Энергия обличения социальной политики средневековых властей и, в том числе, феодальной по своей природе средневековой церкви характерна была и для сына бедного сапожника Т. Кампанеллы, участвовавшего в подготовке восстания в Каламбрии и поплатившегося за это годами тюрьмы и нападок инквизиции, постоянно угрожавшей ему расправой.

Т. Мора и Т. Кампанеллу называют «христианскими гуманистами». В конечном счете, это верно. Отношение и Т. Мора, и Т. Кампанеллы к католической церкви, в том виде, в каком она существовала в XVI в., было весьма сложным. Обличения гуманистов этого времени публиковались в эпоху, когда формировалась и в ряде европейских стран победила Реформация (лютеранство, кальвинизм, англиканская церковь и др.). Т. Мор только в свои последние годы стал отказываться (с целым рядом оговорок) от критики католицизма. Вместе с тем он был против единовластия английского короля, как в светской, так и в церковной области, осудил разрыв с папским престолом и поплатился за это головой: был заключен в Тауэр и казнен.

Кроме того — и это очень важно для понимания концепций ранних гуманистов-утопистов — их учения развивались на фоне географических открытий, познакомивших Европу с десятками дотоле неизвестных им народов в Новом свете, Атлантике, позже в Индийском и Тихом океанах.

В XV–XVI вв. Т. Мором, Т. Кампанеллой и другими гуманистами Англии, Нидерландов, Германии, Франции были созданы предпосылки для теоретической разработки проблем социального равенства людей и на этой основе созданы ранние утопические учения о государстве, способном обеспечить его. Томас Мор и Томазио Кампанелла, по мнению их комментаторов, считали, что в основе неравенства и социальной несправедливости лежит право частной собственности, богатство богатых (в том числе и католической церкви) и бедность бедных. Однако, насколько они сами были уверены в том, что отмена частной собственности возможна и она действительно обеспечит равенство людей — это вопрос.[1016]

Исполненные благородства и человечности, эти великие мыслители, как показали многочисленные исследования и комментарии к их основным трудам,[1017] опирались в своих философских и социальных исследованиях на многочисленных предшественников — Платона, Аристотеля, пифагорейцев, легенды о «золотом веке», о веке Сатурна, веке Крона, острове «макарийцев», об Атлантиде и др. Если создатели и распространители народных социально-утопических легенд, безусловно, верили в их достоверность (иначе их распространение и, тем более, стремление отыскать обетованную, вольную страну, не имело бы смысла), то создатели утопических учений намеренно мистифицировали своих читателей. Народные легенды были созданы в ситуации отчаяния и страха. Ученые конструкции создавались якобы на основе подлинных фактов, которые, однако, иронически обыгрывались. Общества, которые хотелось бы создать, описывались подробно, но при внимательном чтении и «Утопии», и «Города Солнца» выясняется, что сами создатели этих утопических проектов вносят в свои весьма серьезные сочинения элементы игровой мистификации. Так, появляется Гитлодей, моряк, который якобы побывал в Утопии и рассказывает Мору о ней в присутствии известного гуманиста Эдигея. В приложении к книге публиковались письма Мора к ряду известных лиц, которые должны были ему поверить и, тем самым, поддержать его мистификацию. Читатель как бы не смел подумать, что Мор мистифицирует столь известных ученых. Мор даже приводит примеры утопической письменности.[1018]

Т. Кампанелла также не избегает мистификации. О городе Солнца ему якобы рассказал некий моряк, хотя здесь он упоминается как бы вскользь, не выводится, как у Мора, на первый план. Кампанелла в такой же мере, как и Мор, современник великих географических открытий, но он уже знает, что открытие Нового Света порождает «золотую лихорадку». Он предрекает, что это будет способствовать углублению и распространению неравенства людей, которое он называет «звериным язычеством». Он, как и Мор, против господства частной собственности и всего, что на ее почве вырастает. При этом он ссылается на Фому Аквинского, истолкованного достаточно вольно, и на опыт общин ранних христиан. Он верил, что, поддержав каламбрийское восстание, сумеет внушить каламбрийцам свои теоретические идеи.

Исследователи Мора и Кампанеллы отмечают, что их утопические города конструируются как общества с обратным знаком, т. е. по законам, противоположным тому, что существует в реальной действительности. Оба утопические государства лежат на островах и изолированы от всех своих соседей. Создатель государства Утопия Утоп велел прокопать широкий морской канал, чтобы превратить бывший полуостров в остров. Вход в утопийскую гавань предельно затруднен; он полон опасных рифов, войти в нее можно только с лоцманом на борту. Город Солнца Кампанеллы стоит на чрезвычайно высокой горе, которая тоже мыслится как неприступная. Отметим сразу, что заветная страна русских легенд Беловодия расположена на островах, между которыми почти нет связи («горы высокие»). Все это должно было обеспечить, если воспользоваться привычным старообрядческим термином, жителям утопических островов возможность не «обмирщиться», т. е. не входить без крайней необходимости в контакт с «мирскими», чтобы не заразиться от них другими идеями и шире — другим миропониманием.

В конце XIX в. группа лидеров коммунистического движения Германии и Франции (К. Каутский, Э. Бернштейн, П. Лафарг и др.) задумали и опубликовали серию книг «Из истории социализма». Книгу о Т. Море написал К. Каутский. Как показал А. Э. Штекли, основательно проштудировавший переписку К. Каутского с Ф. Энгельсом, между ними шел немногословный, но значительный диспут о названии серии, который отражал существо проблемы. Ф. Энгельс считал, что не следует говорить об утопическом социализме до возникновения социализма как идеологии пролетариата. Он считал, что либеральный гуманизм следует считать предшественниками социалистов, как и ранние группы пролетариата предпролетариатом.[1019]

Проблема эта перестала ощущаться как актуальная, но несомненно, что когда речь идет о гуманистах XV–XVI вв., невозможно в общественной идеологии этой эпохи даже искать элементы социализма в любых формах. Ученые-гуманисты этого времени, мечтавшие о совершенствовании общественного устройства, понимали роль частной собственности в формировании и развитии социальной несправедливости. Однако они не могли предложить ничто иное или предлагали что-то, в чем сами (не будучи столь наивными) сомневались.

«Утопия» Т. Мора состоит из двух частей. В первой Гитлодей только упоминает о некоторых особенностях утопической страны. Мор просит рассказать подробнее и этому посвящена вся вторая книга «Утопии». Сосредоточившись на описании устройства Утопии, исследователи нередко игнорируют дискуссию, которая развертывается между Гитлодеем и Томасом Мором уже в первой главе книги. Рисуя своему собеседнику Утопию, Гитлодей сомневается в том, что утопийские порядки могут быть перенесены в современную им Европу. Не менее удивительно, но он считает, что утопийская цивилизация родственна древневосточной и европейской и в последних сохранились традиции «золотого века». Вместе с тем, у утопийцев якобы живы воспоминания о том, что до них доходили сведения о древнем Египте и Древней Греции. Однако они в этих сведениях не нашли для себя ничего нового, кроме способов изготовления бумаги.

Вообще, если не ограничиваться искусственно второй частью «Утопии», то нельзя не обратить внимание на первую реакцию Мора на рассказ Гитлодея. Если Гитлодей только сомневается, можно ли утопийские идеи сочетать с социальными и экономическими порядками в современной Европе, то Т. Мор высказывается значительно решительнее. Он говорит: «А мне <…> кажется, напротив, никогда невозможно будет жить благополучно там, где все общее. Ибо как получится всего вдоволь (как якобы существует в Утопии. — К. Ч.), если каждый станет увертываться от труда? Ведь у него нет расчета на собственную выгоду, а уверенность в чужом усердии сделает его ленивым, когда не будет подстрекать нужда и никакой закон не сможет оборотить того, что добыл каждый; не станут ли люди неизбежно страдать от постоянных убийств и мятежей?»[1020] Что же отвечает ему Гитлодей? Какие теоретические доводы может он противопоставить критической тираде Т. Мора? Он может только повторить, что он сам был в Утопии пять лет и будто бы видел все это собственными глазами.

Одновременно следует сказать, что Утопия выглядит весьма авторитарным государством. По рассказу Гитлодея, вся утопийская страна арифметически рассчитана (количество городов равно их количеству в Англии в годы сочинения «Утопии», их — 54). Сельское хозяйство поочередно обслуживается городами. В пору сбора урожая, если это оказывается необходимым, из города посылаются дополнительные бригады (аналог наших недавних бригад «социалистической помощи» или немецкой Arbeitdienst) — «рабочей службы», которую должен был отслужить каждый юноша и каждая девушка до замужества и до продолжения школьной учебы. Она была столь же обязательна, как военная служба. Т. Мора, в любой степени даже модернизируя, нельзя называть сторонником ликвидации противоположности города и деревни, которое предсказывали наши теоретики научного коммунизма. Вся Утопия урбанистична. Даже для поездки в другой город утопийцы должны были испрашивать специальное разрешение. В другом городе они также могли пользоваться пропитанием, проработав здесь полдня. Выезд за пределы Утопии может разрешить только «выездная комиссия» — полная аналогия выездным комиссиям сталинско-хрущевско-брежневского времени. В Утопии нет денег. Валюту получает каждый выезжающий за пределы страны, что случается редко, а затем по возвращении в Утопию должен ее сдать.