Русская народная утопия (генезис и функции социально-утопических легенд)

ГОРОДСКИЕ ВОССТАНИЯ СЕРЕДИНЫ XVII в. И ЛЕГЕНДЫ ОБ «ИЗБАВИТЕЛЯХ»

После крестьянских восстаний 1614–1615 гг. наступает некоторое затишье, связанное, вероятно, как с утомлением страны длительными войнами, потрясавшими ее в первые полтора десятилетия XVII в., так и с иллюзиями, которые возникли с началом царствования Михаила Романова, вынужденного пойти на некоторые уступки крестьянству и казачеству.[185] С 1630-х годов начинается новый подъем народного движения, начинается то «бунташное время», которое растянулось до середины 1670-х годов и высшим проявлением которого было восстание под руководством Степана Разина.

Предвозвестниками нового подъема народного движения были крестьянско-казацкие волнения в годы Смоленской войны (1632–1634 гг.). Затем последовали несравненно более значительные городские восстания 40–50-х годов XVII в. Не случайно появление новых самозванцев совпадает именно с этим этапом.

Наше предположение о связи времени появления самозванцев 1640-х годов с настроениями в годы городских восстаний подтверждается историей Тимофея Демидовича Акундинова (Анкидинова, Акиндинова), выдававшего себя за царевича из рода Шуйских.[186]

В 1639 г. стало известно, что из «черкас», т. е. с поднепровской Украины, на Самборщину в Польшу пришел какой-то человек, бежавший из Руси. Здесь он жил в работниках у попа, пока поп не увидел на его спине герб («а по-русски пятно»). Странный работник был показан архимандриту, а затем коронному подскарбию Даниловичу, который тоже осмотрел «пятно» и допросил попова работника. Акундинов назвался князем Семеном Васильевичем Шуйским. Его будто бы взяли в плен запорожские казаки в то время, когда царя Василия Шуйского после отречения везли из Москвы в Польшу. Акундинов был представлен королю, и ему было назначено содержание. В 1643 г. московские послы, разузнав о новоявленном «царевиче», предъявили польскому правительству очередную претензию. После этого, вероятно в том же 1643 г., Акундинов через Молдавию[187] направился в Константинополь, где пытался привлечь к себе внимание султана. Вмешательство русских послов и здесь помешало ему. В Турции Акундинов называл себя князем Великопермским, утверждая, что он остался после отъезда отца в Литву полугодовалым, воспитывался верными людьми, а позже царь Михаил отдал ему Пермь Великую с пригородами в удел. Из Перми он якобы самовольно приезжал в Москву, где был арестован и вынужден был бежать в Молдавию и затем в Турцию. Таким образом, на этом этапе «Тимошка», как называли его официальные документы, еще не рисует себя изгнанным «избавителем», готовящимся вступить на отчий престол и восстановить правду. Он просто гонимый царевич, доказывающий свое царское происхождение при помощи некоего рассказа и знака на теле — «пятна» (герба). Любопытно, что, не удовлетворяясь демонстрацией пресловутого «пятна», Акундинов рассказывал туркам о том, как молдавский воевода «снял с него отцовский крест многоценный с яхонтами и изумрудами».[188]

Потеряв расположение султана, самозванец продолжал искать новых покровителей. Он побывал в Болгарии, потом (в 1648 г.) через Сербию отправился в Венецию и Рим просить поддержки папы. Здесь он называет себя то «Иоанном Тимофеем из Владимира», то «Владимирским и Шуйским господаром», то «Иоанном Тимофеем Владимиром Шуйским», «князем Великопермским, грандуком Владимирским и Шуйским», «правнуком императоров московских Феодора и Димитрия, сыном великого императора Василия». В документах папской курии он именуется «Джованни Тимотей Владимирский Шуйский Московский» или «Джион Шуйский».[189] В Венеции и Риме он рассказывает или сообщает в своих прошениях о том, что он был в плену у турок (или татар), освобожден сербами (или освободился сам при помощи сербов) и обещает обратить своих подданных в католичество.[190]

Ватиканская конгрегация не высоко оценила возможности «Джованни Шуйского» и решила обходиться с ним как с частным лицом. Это явно не устроило самозванца, и, пробыв четыре месяца в Риме, он отправляется через Австрию, Венгрию и Польшу на Украину, где живет некоторое время в Лубнах, потом в Киеве и Чернигове.

В 1649 г. московское правительство вновь было вынуждено предпринять дипломатические шаги для нейтрализации действий лжецаревича из рода Шуйских. На этот раз это были переговоры с гетманом Богданом Хмельницким, который, ссылаясь на казачье право предоставления убежища, отказался выдать Акундинова, но обещал контролировать его действия.

В эти годы «Тимошка» делал попытки завязать отношения не только с запорожскими, но и с донскими казаками, но, по-видимому, успеха не имел: казаки были заняты азовскими делами.[191] Акундинов рассказывал казакам новую версию: он был якобы приговорен к смертной казни и бежал, а мать его — дочь Василия Шуйского — сослана в Сибирь и до сих пор жива.

Украина в это время вела освободительную войну и готовилась к союзу с Россией. Акундинов понял, что успеха ему и тут не добиться, и даже говорил, что он не домогается московского престола, а хотел бы помириться с царем Михаилом и вернуться на Русь. Однако, когда ему предложили это сделать, он уехал в Венгрию, а через некоторое время оказался в Стокгольме при дворе королевы Христины. Здесь, представляясь канцлеру Оксенштерну, «царевич Иоанн Шуйский» тоже рассказывает о знаке на своем теле, о многолетних скитаниях по Украине «под прикрытием чужого имени и чужого одеяния».[192]

В 1652 г. завязываются переговоры Москвы со Швецией, посылается несколько специальных посольств. Акундинов пытается скрыться от преследований в Нарве, Ревеле, потом в Кенигсберге и, наконец, уезжает в Голштинию. В 1653 г. упорного, но незадачливого самозванца выдают московскому правительству в обмен на разрешение голштинским купцам торговать с Персией через Россию.[193]

В 1653 г., после десятилетнего преследования, Т. Акундинов был привезен в Москву, допрошен, изобличен его действительной матерью Соломонидой Акундиновой, постриженной в свое время в монахини, и четвертован.

14 июня 1652 г. верный сторонник Акундинова Константин Конюховский показал на пытке: «Как был Тимошка у Хмельницкого и послышал о псковском смятенье, то начал просить гетмана, чтобы отписать об нем к шведской королеве, и Хмельницкий отказал потому, что у него ссылки с шведскою королевою нет, а напишет об нем к Рагоци.[194] А мыслил вор Тимошка упросить у королевы, чтобы ему позволили жить в Швеции подле русской границы, чтобы ему, спознався и сдружась с пограничными немцами, ссылаться через них с псковскими мятежниками. Теперь (т. е. после разгрома псковского восстания. — К. Ч.) Тимошка ни от кого помощи, кроме черкас, не чает».[195]

Показание Конюховского дало основание академику М. Н. Тихомирову сделать весьма интересное предположение. Он публикует выдержки из расспросных листов участников восстания, сохранившихся в архиве псковской Земской избы, из которых следует, что в Пскове в эти годы тоже бытовала какая-то легенда, близкая по своему характеру к интересующему нас типу. Восставшие неоднократно обсуждали вопрос о поисках помощи в Польше. На этой почве возник слух, зафиксированный в документах допроса крестьянина Трофима Володимирова 12 июня 1650 г.: государя на Москве будто бы нет, он у «литовского короля», ушел от бояр «сам шест тому недель с тринадцать», псковичи должны стоять против Хованского крепко, они будут за это пожалованы, «а государь-де будет с казаками донскими и запорожскими подо Псков на выручку вскоре». Расспрос 18 июня подтвердил тот же слух — царь в Литве; 23 июня — царь в городе «Аршеве».[196] М. Н. Тихомиров видит в этих слухах отражение деятельности Т. Акундинова.[197] Это предположение подтверждается как будто и сообщением Е. Болховитинова о том, что псковичи во время восстания получили письмо от какого-то самозванца.[198] И все же это предположение кажется нам рискованным.

Известно, что Акундинов пытался установить связь с псковичами не через Польшу, а через Швецию. Может быть, именно с этим и связана его неудача. Псковское восстание, так же как и новгородское, было вызвано разрешением шведам покупать хлеб в Пскове и Новгороде в компенсацию за невыполненные пункты Столбовского договора 1617 г. Одновременно возник слух, что шведы готовятся к войне, цель которой — захват Пскова, Новгорода и близлежащих земель. Поэтому восстание началось с нападения на шведов, приехавших за хлебом.

Акундинов был, вероятно, плохо осведомлен о причинах и ходе восстания, иначе он не стремился бы использовать посредничество шведов. Правда, путь из Украины через Польшу в это время тоже был закрыт. Если псковичи действительно получили его послание после того, как он побывал в Стокгольме, то они должны были отвергнуть его как шведского ставленника. В противном случае непонятно, что же помешало Акундинову самому появиться в Пскове? Он, казалось бы, жаждал связи с восставшими, псковичи ожидали прихода царя «из Литвы», и все же сговориться им не удалось.

Впрочем, в сообщении К. Конюховского есть одно существенное противоречие. Т. Акундинов приехал в Стокгольм только с 1651 г., когда псковское восстание уже было разгромлено. Следовательно, либо он рассчитывал на новое восстание, либо «ссылаться» с «мятежниками» он мог еще из Украины. В последнем случае он действительно мог восприниматься как «царь из Литвы» (т. е. Польши или районов польского влияния) и Б. Хмельницкий мог после переговоров 1649 г. помешать осуществить ему свои планы. Однако, если принять такое толкование, то все же остается непонятной попытка связаться с псковичами через шведов после разгрома восстания, носившего не только антиправительственный, но и антишведский характер.

И, наконец, предположение М. Н. Тихомирова вызывает еще одно, не менее существенное возражение. Так же как и другие городские восстания 1648–1650 гг., псковское восстание не имело отчетливого антицаристского характера. Все они были направлены главным образом против Б. А. Морозова и других Правителей (Плещеева, Чистого, Траханиотова и др.). Восставшие искали у царя защиты от притеснителей — бояр и дьяков. Псковичи писали Алексею Михайловичу челобитную, отказывались считать присланные им грамоты подлинно царскими и т. д. Известно, что московское восстание было прекращено обещанием удалить Морозова, выдать на расправу Плещеева и т. д. Началось же оно с толков — «государь-де молод, глуп», а все зло идет от Морозова и бояр.[199] Примерно такая же антибоярская и в то же время процарская формула была популярна и среди участников разинского движения на раннем его этапе (ср. речь С. Т. Разина на круге в Паншином городке). Все это очень хорошо объясняет и псковский слух о том, что царь ушел из Москвы в Литву и предполагает действовать против бояр и в пользу псковичей. Напомним, что еще в 1648 г. в Пскове ходили слухи о покушении бояр на молодого царя.[200]

В псковских расспросных речах 1650 г. не упоминается имя царя, но нет никаких оснований полагать, что подразумевался не Алексей Михайлович, а какой-нибудь его соперник. В противном случае имя этого соперника было бы обязательно названо — мы уже знаем, какую роль играет имя «избавителя» в процессе развития антицаристских настроений, легенд, самозванчества и т. д. Акундинов не выдавал себя за Алексея Михайловича, ушедшего от бояр; он называл себя царевичем из рода Шуйских.