Русская народная утопия (генезис и функции социально-утопических легенд)

ПРОБЛЕМЫ СТАТИСТИКИ СТАРООБРЯДЧЕСТВА

Среди большого количества вопросов, связанных с изучением старообрядчества, проясненных в последние годы, когда старообрядчеством стали заниматься целые коллективы петербургских, московских, новосибирских, екатеринбургских, сыктывкарских ученых, существует один и весьма своеобразный комплекс проблем, который не может быть разрешен в силу целого ряда исторических обстоятельств. Это — статистика старообрядчества на разных исторических этапах его развития.

Нельзя не признать значительности (даже в численном отношении) старообрядчества по всей России, особенно в районах, где помещичьи крепостные не составляли большинства, где преобладали государственные крестьяне, так называемые «однодворцы», т. е. крестьяне, одной из обязанностей которых была охрана русских границ «дикого поля», не говоря уж о казачьих районах, возникших в результате бегства крестьян в районы, где они самоосвобождались от крепостной зависимости. Весьма показательно также выделение более позднего, торгово-промышленного слоя старообрядцев, игравшего заметную роль в развитии экономики России в XVIII–XIX вв. — особенно в заволжской «поповской» среде или в общинах, признававших свою зависимость от «белокриницкой иерархии». Нельзя не признать роли старообрядчества в богословском изучении собственной истории и истории православия в целом, особенно дониконианском, вооруженности старообрядческой публицистики знанием старорусской рукописной традиции и христианства как такового в его восточном варианте (византийско-греческом, несторианском и т. д.). Все это обязывает современных исследователей быть максимально внимательными при изучении различных толков и согласий старообрядчества, причин их выделений и развития, причин компромиссов, на которые они шли, и одновременно, появления радикальных толков.

К сожалению, статистические сведения, которые были бы важны для общей оценки распространенности старообрядчества на разных этапах его развития, ненадежны и отличаются (вполне возможно) некоторым преувеличением. Тем не менее, не вызывает сомнения тезис о том, что старообрядчество играло значительную роль в развитии русского православия, разработке общественно-религиозных проблем, в их традиционном и древнем варианте (древлеправославная церковь). Как уже говорилось, изучение старообрядчества в последние годы явственно выяснило сплоченность старообрядцев, расходившихся в трактовке отдельных частных вопросов, но выработавших в целом единые нормы религиозного и религиозно-бытового поведения (значительную роль в этом играли «Кириллова книга» и «Книга о вере» и менее изученный свод предписаний бытового и религиозно-бытового поведения «Сын церковный»).[1029]

Реальные соотношения старообрядцев и прихожан, принявших реформы Никона и Алексея Михайловича, на разных этапах развития старообрядческого движения остаются в силу ряда причин неизвестными, несмотря на то, что с первых лет раскола этот вопрос вызвал напряженные эмоции обеих сторон. Так, несомненно, о массовом старообрядческом движении свидетельствует обращение первого послениконовского патриарха Иоасафа (вторая половина 1667 года). Весьма выразительно его название — «Всенародное воззвание патриарха Иоасафа и всего освященного Собора». Оно содержало увещевание ко всем православным от «новоявленных церковных мятежников» и их «льстивого учения». Всенародное увещевание сопровождалось призывом к царю Алексею Михайловичу отомстить всею «своею царскою силою непокорникам церковным и защитить от них правоверных».[1030]

Столь же эмоционально, хотя по вполне понятным причинам не употребляя выразительное и вполне высокопарное выражение «всенародное», оценивают начальный период старообрядчества «пустозерские сидельцы». Так, Аввакум писал о «тысячах тысящ» последователей староверия.[1031] Лазарь: «Есть в Великой Руссии и сто тысящ готовых умрети за законы отеческия».[1032] И, наконец, дьякон Федор называл старообрядчество «всенародным множеством». Эти эмоциональные формулы трудно перевести на язык статистики, но все они, включая высказывание патриарха Иоасафа, говорят о «множестве», о мощном движении сопротивления «нововерию».[1033]

Нам известно, что в XVII в. был развит подлинный террор. Конфессиональное непослушание рассматривалось как антиправительственная деятельность. Еще никто не сосчитал, сколько воинских команд было послано для наказания неприемлющих церковную реформу и сколько старообрядцев пострадало при этом. Ответом на безжалостные расправы были акты самосожжения, которые в ряде случаев принимали грандиозный характер. По крайней мере известно, что за вторую половину XVII века самосожглось около 27 тысяч старообрядцев, не желавших умирать от рук слуг антихристовых. Эта цифра имеет для нас тоже более эмоциональный характер. Статистические данные из нее вряд ли могут быть извлечены. География районов, в которых происходили самосжигания, имеет весьма внушительный характер, но тоже ничего не дает для статистических исчислений. Подводя итоги этому ужасному процессу, энциклопедический словарь «Старообрядчество: лица, события, предметы и символы» сообщает, что самосожжение, по имеющимся сведениям, началось в Поволжье в 1676–1683 гг. Затем волна «гарей» покатилась на северо-запад, к Онежскому озеру, Белому морю, и на восток. Одно из первых известий о самосожжениях в Сибири относится к 1679 г., когда на берегу Березы сгорело 300 человек (по другим источникам даже 1700 старообрядцев). Самосожжения были прямым ответом на посылку воинских отрядов для расправы с непослушными и непокорными. Старообрядцы предпочитали «жечься» и с молитвой на устах предстать пред Всевышним. Воинские команды расправлялись с непокорными разными способами, включая старинный и возрожденный способ расправы — сжигание в срубе. Оно упоминалось даже в знаменитых 12 статьях царевны Софьи, напуганной «хованщиной» и шире — стрелецким неповиновением никоновскому «нововерию». Действия воинских команд воспринимались как антихристовы расправы, как действия слуг («рожков») Антихриста.[1034]

Известный знаток старообрядчества, сотрудник министерства внутренних дел, имевший допуск к официальным документам, руководитель специальной статистической экспедицией по делам раскола П. И. Мельников-Печерский считал, что в 1850-ые гг. в России было по меньшей мере 12 миллионов старообрядцев.[1035]

Народнический ученый и публицист А. С. Пругавин, побывавший в нескольких среднерусских и севернорусских губерниях, также предпринял попытку выяснить состояние официальной статистики, касающейся старообрядцев. Он обратился к сведениям, которые должны были свидетельствовать о переходе старообрядцев в официальную церковь или по крайней мере в единоверие, учрежденное царским указом в 1800 г. для тех старообрядцев, которые готовы войти в подчинение Синоду, однако не оставляли при этом древние обряды. Сопоставление отчетов миссионеров за разные годы показало, что доверять донесениям миссионеров невозможно. Одни и те же старообрядцы, уже числившиеся единоверцами или перешедшими в официальную церковь, через несколько лет могли числиться как вновь обращенные. Так называемое единоверческое движение обнаружило свой показной характер.

А. С. Пругавин, столь критически оценив официальную статистику, однако пришел к весьма парадоксальному выводу: по его мнению, в 80-ые гг. XIX века в России было не менее 20 миллионов старообрядцев.[1036] Если иметь в виду результаты переписи 1897 г., согласно которой в России проживало всего 55 млн. русских, то нельзя не считать исчисление А. С. Пругавина явным преувеличением. Как мы уже отмечали, П. И. Мельников-Печерский количество старообрядцев в России во второй половине XIX в. оценивал в 12 млн. человек. Известно, что кроме русских, старообрядцы были среди коми (Верхняя и Средняя Печора, бассейн реки Вашки (Удора) и Верхняя Вычегда) и коми-пермяков (коми-язьвинцы), а также карел (тихвинские карелы), однако количественно эти группы были невелики и на общий результат вряд ли могли бы повлиять.

В 1999 г. была опубликована книга О. П. Ершовой, одна из глав которой посвящена внимательному анализу статистических материалов,[1037] касающихся старообрядцев и имеющих разное происхождение — сведения из губернской печати, из официальных отчетов губернской администрации и сведения, добытые различными комиссиями, специально направлявшимися в отдельные губернии для уточнения имеющихся данных. По свидетельству автора истории министерства внутренних дел Н. В. Варадинова, в 1826–1827 гг. министерство предприняло первую попытку собрать сведения о числе раскольников. Статистические сведения, далеко не полные и мало надежные, были собраны по 61 губернии. Сводная таблица демонстрирует некоторое представление о расселении старообрядцев в ряде губерний и дает возможность получить примерную общую цифру старообрядцев, расселенных в 61 губерниях (из существовавших к началу XX века 78 губерний). Варадинов отмечает, что некоторым цифрам нельзя доверять, так как они собирались тайно. Так, занимаясь Нижегородской губернией, Мельников-Печерский отметил, что по отчету начальника губернии в 1853 г. при общем числе населения в 1.164.010 человек по данным Н. В. Варадинова числилось 23.295 раскольников, а по духовным росписям 35.000. Мельниковым же определено число старообрядцев в 8,5 раз больше показанного гражданскими властями и 5 раз — представленного духовным ведомством. Кроме того, если учесть тайных раскольников, разница показаний окажется еще около 2 %.

Книга О. П. Ершовой весьма полезна, но и она не подсказывает возможного убедительного выхода из создавшегося положения. Вместе с тем, она еще раз убеждает в значительности старообрядчества как общественного и конфессионального движения. Классический же вопрос Пругавина остается без ответа — 2 или 20 млн. старообрядцев было в России к концу XIX века?

Вероятно, следует считать наиболее достоверным исчисление П. Н. Милюкова, опубликованное в его много раз переиздававшемся и дорабатывавшемся трехтомнике «Очерки по истории русской культуры».[1038] В издании 1994 г. эти его исчисления приводятся по «юбилейному» (1930) изданию. Очень важно, что это уже взгляд на ситуацию конца XIX века из XX столетия. П. Н. Милюков опирался не только на П. И. Мельникова-Печерского и А. С. Пругавина, но и на Юзова (псевдоним И. И. Каблица) и его книгу «Основы народничества»,[1039] подвергая резкой критике запутанную синодальную статистику. Он приходит к выводу, что к началу 1880-х гг. было не менее 10, а через десять лет не менее 13 млн. старообрядцев, включая хлыстов и «духовных христиан».[1040] По переписи же 1897 г. их значилось суммарно 21.357.028 человек. Если иметь в виду, что по той же переписи русских насчитывалось несколько более 55 млн., то нельзя не признать значительности распространения старообрядцев, особенно среди севернорусских крестьян и в Сибири.

Кроме ненадежности официальной синодально-миссионерской статистики надо еще иметь в виду, что преследования старообрядцев со стороны властей заставляли их таиться, избегать переписей, отказываться от паспортов, скрываться в скитах, зачастую недоступных контролю официальной администрации. Одним словом, кроме недостоверных миссионерских сведений, надо иметь в виду поведение самих старообрядцев, вовсе не способствовавшее точности их учета. Трудно сказать, каков мог бы быть выход из создавшегося положения. Период, когда старообрядцы не боялись себя официально обнаруживать, — это 1905–1917 гг., то есть со времени царского указа о свободе вероисповедования (17 апреля 1905 г.) до 1918 г., когда преследование церкви стало официальной политикой, а старообрядцы трактовались, как и некоторые сектанты, в числе наиболее опасных для новой власти. Период 1905–1917 гг. мог бы дать более достоверный статистический материал, эксплицируя который на всю предшествующую историю старообрядчества (с середины XVII в.), может быть, удалось бы разработать более надежные приемы подсчета и мы смогли бы получить если не точную, то хотя бы примерно более правдоподобную картину. Все сказанное относится и к проблеме социального состава старообрядцев на разных этапах развития старообрядчества.