Русская народная утопия (генезис и функции социально-утопических легенд)

«ПЕТР III» (1762–1773 гг.)

Десятилетие с середины 60-х до середины 70-х годов XVIII в. вошло в русскую историю как период подготовки крестьянской войны под руководством Е. И. Пугачева — самой значительной из крестьянских антифеодальных войн в русской истории. Великая крестьянская война XVIII в. была не только самой продолжительной, но самой популярной, а расправа с ее участниками — самой кровавой; она явилась высшим этапом крестьянских войн в России, наиболее мощным выражением феодального кризиса, охватившего русское общество. Свой расцвет переживают в это время и народные легенды о царях (царевичах)-«избавителях». О крестьянском движении в России во второй половине XVIII в., в том числе и движении, возглавленном Е. И. Пугачевым, написано очень много. Опубликованы и изучены сотни документов, хранившихся в центральных и областных архивах, рассмотрены отдельные этапы движения, роль и судьба Пугачева и его ближайших соратников, участие крестьян отдельных губерний, роль уральских работных людей, отзвуки восстания на территориях, не охваченных крестьянской войной (центральные губернии, север, Сибирь и т. д.); написаны обширные историографические обзоры, изучалось отражение крестьянской войны в литературе, фольклоре, живописи, ее влияние на общественную мысль и революционно-освободительное движение XVIII–XIX вв.[389] И все же, изучая развитие легенд об «избавителях» во второй половине XVIII в., мы постоянно сталкивались с весьма значительными трудностями. Заключались они прежде всего в колоссальном объеме фактического материала, в отсутствии свода документов, подобного сборникам документов о восстаниях под руководством И. И. Болотникова, С. Т. Разина, К. Д. Булавина и др., и, наконец, в том, что настоящая работа писалась одновременно с капитальной обобщающей трехтомной работой, предпринятой группой историков Ленинградского университета под руководством проф. В. В. Мавродина.[390]

Мы не ставим перед собой задачу демонстрации всех материалов, которые могли бы характеризовать развитие легенд об «избавителях» во второй половине XVIII в. — это было бы невозможно. Бурная деятельность Е. И. Пугачева и других самозванцев, использовавших легенду о Петре III-«избавителе» на протяжении нескольких десятилетий, вплеталась в бытование самой легенды, срасталась с ней, влияла на нее, способствуя то ее развитию, то затуханию. Нашу задачу облегчает наличие обстоятельных работ по истории самозванчества в эти десятилетия.[391]

Расцвет легенды о Петре III — «избавителе» приходится на время царствования Екатерины II и в основном она носила антиекатерининский характер. Хорошо известно, что движение Е. И. Пугачева отличалось четкостью социального состава участников и ясностью антикрепостнических настроений. Поэтому для этих десятилетий антиекатерининская легенда в сознании масс крестьянства, казачества и уральских работных людей была синонимом и персонификацией антикрепостнических идей и лозунгов.

В старой историографии да и в некоторых работах более нового времени[392] неоднократно ставился вопрос о том, почему именно Петр III был избран народом в качестве героя легенды, какие реальные черты его деятельности, характера, намерений и т. д. могли этому способствовать. Обычно приводилось два основания: попытка Петра III ограничить крепостнические устремления монастырей, права фабрикантов на покупку крестьян и большая, чем при Елизавете, терпимость к старообрядцам.[393] Эти доводы при ближайшем рассмотрении оказываются неубедительными. Именно Екатерина II, а не Петр III окончательно секуляризировала монастырские владения; она тоже ограничивала покупку крепостных частными фабриками и заводами, а что касается либеральных жестов и временных послаблений, то подобных примеров в деятельности Екатерины более чем достаточно. Кроме того, есть свидетельства, что идеализация Петра III началась еще до его вступления на престол и, следовательно, до того, как он предпринял шаги, которые считаются причиной его популярности. Наш опыт изучения легенд о царях (царевичах)-«избавителях» показал, что их образы в сознании народа исполнены обычно негативного содержания; они противопоставляются правящим царям, источникам социального зла, как некое, понимаемое в самых неопределенных сочетаниях социальное добро. Поэтому гораздо важнее в биографии Петра III то, что он был 19 лет официально назначенным наследником престола — цесаревичем, воцарения которого с нетерпением ожидали, на которого возлагали годами таившиеся надежды, приобретавшие реальные формы в зависимости от социально-политической ситуации в стране, и, наконец, особенно то, что он царствовал коротко и не успел (так же как не успел, например, Лжедмитрий I) дискредитировать себя в глазах народа (если верить его традиционному изображению, основанному главным образом на записках самой Екатерины и ее ближайшей соратницы Е. Р. Дашковой, надо было бы сказать: даже он, при всех своих качествах, не успел себя дискредитировать). Известную роль сыграло и то, что он был после длительного перерыва единственным наследником-мужчиной, единственным царевичем в условиях, когда социальная несправедливость и беспорядок в государстве объяснялись помимо всего прочего и тем, что у власти стоят женщины-царицы.[394] Напомним, что на протяжении полутораста лет не возникало ни одной легенды, героиней которой была бы царевна.

Совершенно так же, как в петровское время, вместе с распространением слухов о том, что императрица «неприродная», с осознанием ее правления как «бабьего» и уже поэтому, с точки зрения патриархального крестьянина, непригодного, начала развиваться и идеализация антагониста царицы — великого князя Петра Федоровича.

В 1742 г. Петр Федорович был объявлен наследником, и уже в 1747 г., т. е. за 14 лет до его коронования, в Тайной канцелярии расследовалось дело крестьянина Данилы Юдина, распространявшего «возмутительные письма», в которых с тревогой сообщалось о намерении придворных «извести великого князя Петра Федоровича».[395]

Через два года произошел эпизод, который дореволюционная историография, как и дело Мировича, была склонна трактовать как индивидуальное чудачество или фанатический монархизм. Некто Иосаф Батурин подстерег цесаревича Петра во время подмосковной охоты и, бросившись к его ногам, «предложил взбунтовать народ в его пользу». Батурин был схвачен и заточен в Петропавловскую крепость. В дальнейшем он проявил удивительное упорство. В 1767 г., т. е. через 28 лет, он уверял солдат Шлиссельбургской крепости в том, что Петр III «жив и гуляет, а через два года сюда возвратится». После этого его выслали в Большерецкий острог.[396]

В 1758 г. солдат Герасим Щедрин говорил: «Для чего-де не садится на царство великий князь Петр Федорович, и так все войско разбежалось от графов Шуваловых. Долго ль им войско разорять».[397] Дворовый Григорий Еремеев виновником несчастий называет А. Г. Разумовского: «Государь-де наш Петр Федорович приказал… каждому солдату прибавить по одному рублю на треть, а Алексей Григорьевич Разумовский давать не велел»; вторивший ему Петр Прокофьев утверждал при этом, что «Петр Федорович хотел Алексея Разумовского убить».[398] П. К. Алефиренко, приведя целый ряд подобных фактов, приходит к заключению: «Идеализация Петра I и Петра III была широко распространена среди крестьян во второй четверти XVIII в.».[399] В этом совершенно справедливом обобщении объединены два разнородных процесса: идеализация прошлого как одна из форм социальной и политической критики настоящего, персонифицировавшаяся в личности Петра I, и процесс формирования легенды о цесаревиче Петре Федоровиче-«избавителе», предшествовавшей легенде о царе Петре III-«избавителе».

У нас нет данных утверждать, что существовала вполне сформировавшаяся легенда о цесаревиче Петре. Однако идеализация Петра и противопоставление его Елизавете Петровне и ее фаворитам несомненны. Это облегчило формирование легенды о Петре III сразу же после его смещения с престола (28 июня 1762 г.) и особенно после его убийства в Ропше 7 июля 1762 г.

И действительно, уже в 1762 г. в правительственных документах зафиксировано распространение слухов о том, что Петр III жив, а вместо него похоронен кто-то другой (С2). Так, например, на Яике рассказывали о том, что Петр III не умер, как объявлялось в манифесте, а «украден», а вместо него «похоронен солдат, на него похожий».[400]

Видимо, слух о том, что Петр III спасся, распространился очень быстро. В том же 1762 г. он отмечен в сербской рукописи; а вслед за тем в Черногории появился самозванец, выдававший себя за покойного царя. События, связанные с ним, чрезвычайно интересны, но изложение их увело бы нас далеко от нашей темы.[401]

В мае 1763 г., т. е. меньше чем через год после убийства Петра III, в Тайной экспедиции разбиралось дело о доносе сержанта расквартированного в Петербурге Ингерманландского полка Н. Еремеева на сержанта того же полка И. Пяткова, который говорил, что «государь Петр Федорович жив». Когда Еремеев спросил: «Как жив? Он умер и погребен здесь!», — Пятков отвечал: «А ты разве не знаешь, за что ростовский архиерей расстрижен? За то, что он его фальшиво погребал». На допросе Пятков показал, что слышал об этом от гвардейского барабанщика Н. Бессонова.[402]

В том же году слухи о том, что Петр III жив и скрывается у яицких казаков, распространяются в Оренбургской губернии. Указом Екатерины от 19 марта 1763 г. отмечен любопытный факт. Поп из с. Спасского (Чесноковка тож) Иван Федоров и дьячок Федоров были арестованы «за то, что он в отправлении утренни и на молебне на эктении упоминал о здравии бывшего императора Петра III и говорил, якобы он здравствует, и оному дьячку Федорову да пономарю приказывал на многолетии петь о здравии его же, бывшего императора».[403]

В 1764 г. слух о том, что Петр III жив, получает дальнейшее развитие. Судя по официальным документам, крестьянин курского помещика Матвеева Даниила Тихонов был заточен в монастырь.

Он рассказывал, что видел в Курске Петра Федоровича, который теперь находится в Киеве.[404] В эти же месяцы легенда продолжает обсуждаться и в Петербурге — здесь солдат лейб-гвардии Семеновского полка говорил, что «государь Петр Федорович жив, а вместо ево погребли другово, а гвардия и лейб-компания желают быть опять государю»[405] (т. е. возникает сочетание мотивов С + D + G). В том же 1764 г., т. е. менее чем через два года после смерти Петра III, появляются первые два самозванца — Николай Колченко и Антон Асланбеков.

Таким образом, есть все основания считать, что к 1764 г. легенда сформировалась во всех своих основных моментах. Идеализация царевича Петра Федоровича, краткость его царствования, насильственное отстранение, а затем убийство, появление на троне очередной женщины-царицы «не прямого» и «не природного» происхождения — все это необычайно ускорило формирование легенды.

Если сопоставлять не реальный ход событий, а его осмысление в народном сознании, то убийство Петра III в истории легенды о нем должно быть приравнено не к угличским событиям 1591 г., а к расправе с Лжедмитрием I в 1605 г. Петр III воцарился как долгожданный царевич-«избавитель» и затем, так же как «царь Дмитрий», был свергнут недоброжелателями за то, что он хотел освободить народ от феодального притеснения (A1 + В1).