Академия Дивинат, или Принцесса для Темного

42. С чего все началось? Диана

— О боги!

Крик вылетает резко, как стрела из лука с туго натянутой тетивой. Новый кубик льда обжигает ягодицу жаром и адским холодом одновременно. Болезненное ощущение, тесно переплетенное с мучительным стыдом, пронзает грудь, живот, и ударом увесистого кулака бьет по голове.

Клянусь всеми богами — и темными, и светлыми, — даже удары плети Хаоса не были такими чудовищно жгучими. Они не уносили в бездну боли и странным образом сочетающегося с ней удовольствия. Они лишь приказывали молчать, ведь за один крик прибавлялся лишний удар.

А сейчас не было никаких сил, чтобы сдерживать крики, стоны, неприличные вздохи… Пытки страшнее в моей жизни еще не было.

Больно и приятно. Холодно и жарко. Стыдно, но вызывает интерес.

Это до чертиков губительное противоречие лишает разума.

— Дей… — еле слышный шепот срывается с губ, и подушка словно бы поглощает его в себя, не давая ему коснуться ушей мужчины. — А можно я лучше умру от простуды? Всяко лучше, чем испытывать все то… что я испытываю.

Ответом послужило мягкое касание подушечек пальцев к бедру, где совсем недавно прочертил морозную дорожку кубик льда. Осторожно погладил в успокаивающем жесте, пуская теплые волны, плавно растекающиеся по всей ноге.

— Перетерпи, Ди, — говорит негромко, продолжая поглаживать бедро и в то же время чертя льдом незамысловатый рисунок чуть выше колена. — Скоро станет легче. Честно.

Боль постепенно утихала под этим преисполненным силы поглаживанием, но не исчезала насовсем, не позволяя расслабиться. Стискивать зубы уже не приходилось. Да и это простое действие затрачивало непозволительно много энергии.

Я просто дышала. Глубоко и как можно тише.

— Могу спросить тебя оних? — спокойный голос доносится до едва не проваливающегося во тьму сознания, и широкого шрама, рассекающего бедро, немного ниже мягкого места, касаются сильные, но проявляющие поразительную нежность пальцы. — Только если это будет уместно. Не хочу давить на тебя. Поэтому, если этот вопрос под запретом, скажи мне прямо сейчас, и я больше не буду затрагивать эту тему.

Я постаралась вздохнуть тихо, так, чтобы он не понял, что мое сердце задрожало так же сильно, как и всегда, когда речь заходит о шрамах.

Они были моей слабостью. И я скрывала ее за наглухо закрытой одеждой, как и все люди скрывают свои слабости за всевозможными масками. Не от всех получилось ее утаить. Не считая Дея, семьи, королевских учителей и нескольких приближенных ко двору чернокнижников, мои изъяны видела лекарь, мадам Джослин, которая провела осмотр в мой первый учебный день. Она сделала это молча, постаравшись не акцентировать внимание на длинных, широких, уродливых рубцах. Я была благодарна ей за тактичность, как и за последующее молчание. Но после осмотра чувство, что тебя снова ранили, сохранилось и тревожило какое-то время.

С Деймоном было иначе. Он видит эти шрамы уже не в первый раз, а я не в первый раз не испытываю того стыда и гнева, что появлялись после порки. Его взгляд не осуждал — ублажал. Изучал не из-за нездорового любопытства, а лишь с намерением понять и запомнить.

Иногда смотрел с еле различимой злостью и виной, будто ругал самого себя, что не смог предотвратить появления этих ран. Но эта вина была неуместна: никто, кроме меня, не мог остановить издевательств со стороны родителей и наставников.

Я поняла это слишком поздно.

— Диана, — шепнул он, когда молчание затянулось настолько, что начало приобретать черты неловкости.

Я повернула к нему голову.

— Что бы ты хотел узнать?

Скрывать больше не хочется. От него ничего не хочется утаивать. И пусть я совсем лишусь иголочек, защищавших меня все это время, я знаю, что он не позволит мне остаться без защиты. Мы теперь муж и жена, и я должна в полной мере осознавать серьезность и груз этой супружеской силы. Должна быть собой в браке, без масок и притворств. Начать стоит именно с этого — раскрытия слабостей.

— С чего все началось, — полушепотом сказал Дей. — Какова причина постоянных порок?

Я не удержалась от того, чтобы хмыкнуть.

Не было ни одной веской причины для подобных издевательств. Я их не заслужила — это я знала наверняка.

— Такая мера воспитания не проявляла себя, когда я была маленькой, — сказала глухо и с трудом. Прикрыла глаза, но все равно чувствовала, что мужчина смотрит то на мое лицо, то на шрамы. — Лишь с возрастом, когда началось мое обучение и подготовка к наследованию престола, я узнала, что отец питает нездоровую тягу к наказаниям. Мне было лет семь, возможно, когда король впервые вынул из брюк ремень и несколько раз обжег им мою спину…

— Подожди, — резко оборвал Дей.

На меня вдруг нахлынуло судорожное напряжение — воздух словно заискрился после этих слов, слабо ударяя незримыми искрами по голому телу. Я распахнула глаза, оторвалась от подушки, приподнявшись на локтях.

Деймон смотрел в стену, крепко сжимая кулаки. Грубоватое скуластое лицо было искажено злостью и ненавистью. Такой ненавистью, которая могла сжечь с приличного расстояния. Такой, какая отличалась от моей, но имела небольшие схожие черты.

— В чем дело? — спросила тихо, хотя на деле догадывалась, какова причина подобной реакции.

Но я не могла молчать и изводить тишиной и себя, и его. Лучше говорить — все, что угодно. Только не молчать. Не сейчас.

— Ни в чем, — в его голосе прорезалось спокойствие, не соответствующее истинным эмоциям. Пересилив какое-то чувство, он посмотрел на меня. — Все нормально, если не обращать внимания на острое желание четвертовать Рогира и пришпилить его поганые руки к его голове.

Холодная дрожь пронзила все существо от этой неприкрытой угрозы, произнесенной совершенно невозмутимым тоном.

Я столько раз думала о том же самом, о том, как сладка будет месть в самом конце, когда я заполучу корону и трон… Но так странно и так непривычно осознавать, что на моей стороне есть человек, разделяющий мои желания. Считающийся с моим мнением. Не пытающийся остановить меня, а напротив, стремящийся помочь.

Это приятное чувство, когда тебя кто-то поддерживает, бесценно. Его хочется испытывать снова и снова. Ощущать наравне с собственной силой.

— Я знаю короля Дерил-де-Лоя давно, но никогда не задумывался о своей ненависти к нему, — признался Деймон. — Возможно, она возникла еще задолго до нашего с тобой знакомства. Еще тогда, когда я юнцом понял, что они творят со своими подданными.

— Не только с ними. Они не приемлют изъяны, но с легкостью награждают новыми недостатками и слуг, и собственных детей. — Я замолкла на миг, несмело переворачиваясь на спину после немой просьбы и кивка Деймона. Он достал еще один кубик льда, придвинулся ближе. — Лицо и прочие открытые участки тела были неприкосновенны. Но все, что можно скрыть одеждой, оказывалось для отца холстом, который он без зазрения совести усеивал краской.

Лед прижался к шее, вынуждая затаить дыхание. Рука против моей воли метнулась к запястью мужчины. Я сжала его — несильно, просто чтобы понять, реален ли он. Действительно ли он сейчас здесь, разговаривает со мной, предпринимает очередную попытку узнать получше.

В последнее время все так хорошо — даже слишком, — что становится страшно: как бы все это не оказалось сном.

— Я была прилежной ученицей, — выдавила из себя, когда кубик скользнул к ключицам.

Смотрела прямо в глаза — такие глубокие, что в них можно затеряться. Без единого проблеска света. Но почему-то этот факт не страшил. Лишь будоражил сознание. Его тьма была притягательной и жаркой, спокойной по отношению ко мне и безопасной.

— Я училась усердно, прикладывая все силы. Но этого было недостаточно. Отец заставлял учителей хлестать меня лошадиным хлыстом, если я говорила невпопад или мои ответы не совпадали с правильными. Порой он и сам вмешивался. Только он. Церрия не позволяла себе ничего, кроме грубости и пощечин, обычно легких, не оставляющих ничего, помимо быстро сходящей красноты. Но так было до тех пор, пока мой брат не изуродовал мне лицо.

Я замолкла ненадолго, чтобы перевести дыхание. Опустила взгляд на мужскую руку, замершую под грудью, прямо у одного из шрамов. Кажется, его я получила, когда случайно столкнулась в коридоре с отцом. Или когда Теодор сломал диадему Далины, нашей сестры, а обвинил в этом меня. Уже и не помню. Но каждый рубец — абсолютно каждый — имел свою маленькую жестокую историю.

— После этих незаживающих шрамов на лице моя жизнь кардинально изменилась. Не было ни сочувствия, ни жалости, ни понимания. Меня вычеркнули из семьи так быстро, что я не успела осознать всю унизительность и драматичность ситуации. Мне было четырнадцать, когда весь смысл моей жизни почернел вслед за моим глазом.

Неосознанно коснулась пальцами лица, провела по двум небрежным полоскам, все еще хранящим воспоминание о невыносимой боли, которую принес клинок Хаоса. Стоило ему оставить эти позорные следы, как мой левый глаз утратил насыщенный фиолетовый цвет и стал таким же черным, как и глаза всех моих родных. Это было чудом, что я не ослепла. Я видела четко, как и раньше. Но какое-то время мне казалось это проклятием, а не подарком судьбы.

Уж лучше бы я лишилась зрения. Раз и навсегда. Чтобы больше не видеть лицемерных лиц вокруг себя. Чтобы не смотреть в насмехающиеся глаза брата и сестры. Не видеть презрения на лице отца. Равнодушия на лице матери.

— Больше родителей ничего не сдерживало, — шепнула с придыханием и почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Непрошенные и нежеланные. Но прогнать их не получилось. Я просто сморгнула их, а потом снова, стараясь не обращать внимания на то, как больно они обжигают щеки.

А лед так и продолжал жечь кожу у ребер, не сдвигаясь ни влево, ни вправо, ни вниз…

— Обычная плеть сменилась на ту, что создал Хаос. Следы больше не сходили с моего тела. Оставались и долго испепеляли болью, напоминая, что я недостойна трона.

— Черт возьми. Диана… — глухой взволнованный голос нещадно ударил по голове, и я посмотрела на Деймона замыленным взором.

Столько жалости таилось в его взгляде, что я не сдержала нового потока слез. Они потекли по лицу, крупные и горячие, омывая его так, как уже давно не омывали.

— Иди сюда…

Дей бросил остаток кубика в ведро, притянул меня за локти и стиснул в объятиях. Сильных. Нужных. Спасительных объятиях.

Это беспощадно подогрело неуправляемые эмоции, и они задушили меня всхлипами и слезами. Впервые за последние месяцы я позволила себе разрыдаться. Впервые выплескивала боль не сожалея. Впервые кто-то оказался рядом и принимал эту боль. Не отталкивал, обнимал, утешительно поглаживая по волосам и спине. Впервые я ощущала себя нужной, любимой и защищенной.

Все это время мне нужно было только это — чтобы меня выслушали. Чтобы узнали мою правду. И утешили. Хотя бы немного…

Дей что-то шептал, что-то ласковое, но не все удавалось разобрать за непрекращающимся плачем и дрожью, пронзающей тело, как стрелы пронзают дичь. Сердце бешено билось о грудную клетку, принуждая сильнее вжиматься в широкую, нервно вздымающуюся грудь мужчины. Обнимать его крепко-крепко, в поиске некой легкости и избавления от бремени воспоминаний.