(Не)настоящий парень

Глава 9

Декабрь Ида

— Мне конец.

Я повторяю эту фразу, поднимаясь по лестнице, повторяю, пока стягиваю шарф и отряхиваю шапку от снежинок, мгновенно превратившихся в крупные капли.

— Мне конец. Мне конец. Мне конец, — применяю разные интонации, но суть от этого не меняется. Конец он и есть конец.

Стягиваю промокшие сапоги, кидаю сумку и зажатый в руке телефон на тумбу.

— Что ты там бормочешь? — выглядывает из комнаты Ангелинка.

— Мне конец! — уже в полную силу говорю я, прочувствовав всю глубину собственного отчаяния.

— А где начало?

— Что? — смотрю на нее невидящим взглядом.

— Что?! Я тоже ни черта не поняла, говори нормально!

Я набираю побольше воздуха в лёгкие, чтобы хватило на длинный эмоциональный рассказ, но выходит только озвучить главное:

— Родители. Едут.

— Огурцы привезут?

— Господи, Геля! — я плюхаюсь на пуфик и издаю самый протяжный стон из имеющихся в арсенале. Закрываю глаза ладонями и тру их, не заботясь о размазанной туши.

Мне конец. Конец!

— Да шучу, просто разрядить атмосферу хотела. Ты капец напряжённая.

Геля подходит ближе, поднимает упавшую на пол шапку, отряхивает от влаги и уносит в комнату на сушилку. Через несколько секунд возвращается и впивается в меня острым взглядом.

— Ну, рассказывать будешь или ещё в стену повтыкаешь? — складывает руки на груди.

— Мама звонила, — хрипло говорю я. — Слово за слово… и вот я уже «лохушка, которой попользовались, а ведь она предупреждала!».

— Та‑а‑ак… яснее не становится. Кто попользовался?

— Вова, — изучаю дурацкий красный ромбик на обоях, кажется, даже не моргаю.

— Вова?.. А! Твой псевдо‑парень? А с чего такие предъявы? — Геля опирается на стену и складывает руки на груди.

— Слишком долго он «у родителей» был, — вздыхаю я. Откидываю голову назад, упираясь затылком в стену.

— И что?

— Мама решила, что он меня кинул. Уехал, завел там себе кого‑то, а я тут наивная дурочка жду его.

— А это плохо? — осторожно спрашивает подруга. — То есть, ты же все равно рано или поздно с ним бы «рассталась», а так и придумывать ничего не нужно.

— А это ещё и не все, — морщусь я, зажимая онемевшие от холода ладони между коленями. От остановки шла без перчаток, зажав телефон в руке, не в силах даже убрать его в сумку. — Мама разошлась. С лохушки мы скатились до неудачницы, с неудачницы до сопли зелёной, ничего не смыслящей в жизни. А там и сестру в пример мне поставили и мужа ее, и про соседа, взявшего на себя раскручивать бизнес своей семьи, не забыли. И про мое место в жизни напомнили.

Я замолкаю на секунду, проглатывая неприятный ком, ставший поперек горла, и снова набираю побольше воздуха в лёгкие. В голове так и стучат слова мамы: выше головы не прыгнешь; рождённый землю копать, с лопатой в руке и помрет; я же тебе говорила.

Я же тебе говорила? А я тебе говорила! А я ведь говорила!!!

— Короче, я так разозлилась, что она мне и слова не даёт ставить, и что за последнюю идиотку держит, и ляпнула… Что Вова возвращается на днях. И что мы съезжаемся.

На последних словах я замолкаю и вглядываюсь в лицо подруги. Она выглядит слегка озадаченной. А ведь это не конец истории.

— Мдам… — изгибает она бровь. — И что…

— И они приедут погостить. На пару дней. А ты съехала.

— Ка‑пец.

Геля разворачивается на мысках и скрывается в кухне. Слышен звук хлопающих ящиков, звон стаканов. Я собираю себя из бесформенной массы на пуфике в подобие человека и плетусь за ней. Я и сама все ещё в шоке. И от того, как обернулась моя ложь, и от собственной дурости.

Нельзя было так долго использовать одну и ту же легенду. Могла и догадаться, как звучит со стороны это «уехал к родителям, когда вернётся, не знаю». Могла бы вообще ничего не придумывать! Могла не нанимать парня, не врать об отношениях, а сказать прямо: та жизнь не для меня, как ты не поймёшь, мама?! Но я никогда не умела отстаивать свою свободу. Даже на филфак поступила втихаря и сообщила родителям об этом постфактум. Они отвезли меня к общежитию сельскохозяйственного института, а я на метро добралась до педагогического. Правда раскрылась быстро, понятное дело, я выслушала лекцию «ну и куда ты потом с таким образованием, коровам Тургенева читать?», пережила пять лет нападок и ударила их под дых еще раз, найдя себе здесь квартиру и работу.

Думала, однажды мама смирится.

Но это совсем не в ее стиле. Вот загнобить родную дочь до полной капитуляции — это пожалуйста. Но чем больше напор, тем сильнее мое сопротивление. Мама не понимает, что кое‑что я унаследовала и от нее. Помимо рыжих волос.

И это упрямство — моя единственная сильная сторона. Ещё отличная память, но в борьбе за свой выбор и возможность жить своей жизнью это бесполезная штука. Только мешает, подкидывая неприятные воспоминания, которые ломают дух, как сухую тростинку.

Вот и сейчас я чувствую себя поломанной.

И в отчаянии.

— Как знала, что пригодится, — кряхтит Геля, прокручивая штопор в бутылке вина. — Хорошо, что с корпоратива утащила.

Пробка поддается, выскальзывая из горлышка с громким «чпок», подруга тут же разливает золотистую жидкость по бокалам и подталкивает один ко мне. Сажусь за стол и берусь за тонкую ножку фужера. Дешевое стекло, фикспрайс, сто рублей. Из набора осталось всего два бокала, остальные ещё на праздновании новоселья приказали долго жить.

Прикрываю глаза, делаю выдох и опрокидываю в себя вино залпом. Немного легчает.

— Ой‑ей, полегче, — отбирает у меня пустой фужер подруга и наливает в него ещё. — Вино‑то дорогущее, прочувствуй вкус.

— Ничего не чувствую, — шепчу я.

— Ну да, понятное дело, — кивает Геля и снова придвигает ко мне бокал. — Так и что делать будем?

— Слышала, из удлинителя отличные петли получаются. Даже мыло не нужно, — делаю два больших глотка и, наконец, ощущаю тепло, разливающееся от желудка по венам.

— На твое счастье нет у нас ни одного удлинителя, — Геля садится напротив и задумчиво хмурится. — А все острые предметы я заберу с собой.

— Куда с собой?

— Пока не знаю. Перекантуюсь у кого‑нибудь, пока вы тут счастливую молодую семейку разыгрывать будете.

— Кто? — хриплю я.

— Ты и твой коммерсант татуированный. Вариантов же нет, надо опять нанимать его?

— У меня нет денег, — отчаянно шепчу я. Опрокидываю в себя остатки кислого вина и роняю начинающую кружиться голову на столешницу.

Щеке становится прохладно, какое облегчение.

— У меня есть. Премию за ноябрь дали. На твое счастье, я не нашла пальто мечты, так что…

— Будешь ходить голая зимой? — с трудом выговариваю я, ковыряя пальцем трещинку в столешнице перед глазами.

— Буду ходит в трехлетней куртке, как лохушка. Но что не сделаешь ради подруги.

— Я люблю тебя, — скольжу щекой по поверхности стола, чтобы заглянуть Ангелинке в глаза. Язык уже знатно заплетается. Я сегодня не успела пообедать, и вино всосалось в кровь мгновенно.

— Ещё бы! — фыркает она, откидываясь на стуле с бокалом. — Давай звонить. Ты номер‑то его не удалила?

— Кого? — пьяно соображаю я.

— Своего парня, алё! Погоди, у меня там гречка есть, закуси сначала, а то тебя уже размазало, два слова не свяжешь.

Геля встаёт, скрипя ножками стула по полу, и начинает греметь кастрюлей.

Я снова принимаю вертикальное положение, убираю с лица налипшие пряди, вытираю размазанную тушь под глазами. Надо собраться. Сейчас предстоит непростой разговор. Хотя хуже того, что уже состоялся часом ранее, вряд ли что‑то может быть.

Впрочем, на следующее утро я уже так не думаю. * * *

О, Господи.

— Ну, ты как? — дверь в комнату тихонько открывается, в проёме появляется свежее лицо Ангелины, и я морщусь.

Как ей это удается, а? Словно гравитация, время и алкоголь сговорились не трогать это идеально созданное человеческое существо. В отличие от меня.

Вглядываюсь в зеркало напротив кровати и в очередной раз пытаюсь растереть след от подушки на лице. Спала, как убитая, даже не ворочалась. Зато, как только открыла глаза, все, что было вчера, обрушилось на заспанный мозг отрезвляющей волной.

Я действительно начала вчерашний разговор с «ты мне так ну‑у‑ужен»?

О, Господи.

Нет, лучше не вспоминать.

— Тебе, правда, надо сегодня на работу? — кидаю умоляющий взгляд на подругу. Мне бы не помешала моральная поддержка на встрече с отменным жиголо.

— Слушай, надо план по продажам закрывать, кровь из носа. Может ещё и завтра придется поработать, — Геля опирается на письменный стол позади и прочесывает блестящие волосы рукой.

За несколько месяцев, что она работает, слова «план продаж», «темп роста» и «допники» стали почти такими же обиходными, как «ужинать будешь?». Думаю, она и сама не ожидала, что у нее так пойдет на этом поприще, но теперь, с присущим ей азартом, притормозить не может. У нее отлично получается, работодатель ей более, чем доволен, она обрастает постоянными клиентами и премиями. Почему бы не поработать на выходных, действительно?

— Все мое тело сопротивляется и не хочет туда идти, — жалуюсь я, так и не встав с постели.

— Да ладно, все будет нормально, — слабо утешает она. Помнит наш вчерашний разговор с парнем напрокат, да. Такой позор.

— Нет, не будет, — кладу подушку на колени и утыкаюсь в нее лицом. Все равно оно уже помято. — Он смеялся в трубку.

— Но на встречу‑то согласился?

— Ага. Между моими «ты такой классный» и «кстати, ты не вернул мне контейнеры».

Ненавижу телефон и мой теряющий весь словарный запас мозг под алкоголем и волнением.

— Все будет хорошо! — горячо убеждает меня подруга. — Судя по тому, как твои прикипели к парню после одной только встречи, он действительно профи. Отыграете для родаков концерт в трёх актах и выдохнешь со спокойной душой. Главное, чтобы ценник чувак не задрал.

— Главное, не смотреть ему в глаза, — бурчу в подушку.

— О, боже, я сейчас позвоню на работу, скажу, не получается сегодня выйти, — цокает подруга. — И пойду с тобой.

— Да не надо, — через силу говорю я. На самом деле, я бы не отказалась, чтобы Ангелинка со своей непробиваемой уверенностью прикрывала мне тылы. Или вообще все сделала за меня. Но это капец эгоистично. Я справлюсь. Справлюсь.

— Помни, Идончик, если делать морду кирпичом, тебя никто не прошибет! — напутствует подруга, прежде чем пойти собираться на работу.

А я укрываюсь одеялом с головой и притворяюсь мертвой столько, сколько позволяет мне напоминалка на телефоне.

Погода сегодня — чисто питерская. Подстать настроению. На градуснике всего минус шесть, но ощущается, как все минус двадцать, ветер проникает под пуховик и вымораживает прикрытые джинсами ноги, колет щеки, бросает в лицо мокрый снег. Шапка намокает ещё до того, как я спускаюсь в метро, приходится ее стянуть и прикрыть волосы капюшоном, плотно завязав под подбородком. Ну и видок у меня должно быть!

Кофейня встречает ударившим в лицо теплом и запахом сладкой выпечки. Кожу покалывает от контраста с улицей, а нос начинает чесаться. Стягиваю задубевшие на руках перчатки, развязываю окоченевшими пальцами завязки на капюшоне и сбрасываю огромную куртку. Пожалуй, сегодня я не буду жмотиться и возьму огромный стакан обжигающе‑горячего кофе.