(Не)настоящий парень

Глава 26

Ида

— Апф-ф-ф, апф-ф-ф, — я заливаюсь смехом и пытаюсь оттолкнуть белобрысую голову от своего живота. — Апф-ф-ф, — выдувает воздух мне в пупок.

— Прекрати, — упираю ладонь в его лоб. — Хватит слюнявить меня!

— Нет, не хватит. Апф-ф-ф, — продолжает щекотную пытку.

Я громко хохочу, пытаясь увернуться, но кровать — слишком маленькое пространство для маневра. Простынь под нами вся сбита, подушки валяются на полу.

Одежда — необязательный атрибут на нашем маленьком празднике, длящимся уже добрый час.

— Да хватит, — почти задыхаясь от смеха, переворачиваюсь на живот.

— А так даже лучше, — хрипит бессовестный Вова, накрывая меня своим телом, и вгрызается зубами в лопатку.

Я громко взвизгиваю, но тут же получаю нежное прикосновение губ к месту укуса.

И крик переходит в стон.

— Какая же ты громкая, боже, — отодвигает волосы с плеч и шепчет мне на ухо, не забывая обслюнявить и его.

— Какой же ты языкастый, — смеюсь, утыкаясь носом в подушку. И краснею.

Кажется, у меня новый фетиш.

— Знал, что оценишь, — выдает он самодовольно.

Вгрызается в мочку уха, следом в шею, переходит короткими поцелуями на щеку.

Запускает длинные пальцы мне в волосы и разворачивает голову чуть в свою сторону, чтобы добраться до губ. Сладко-пьянящий поцелуй ничуть не уступает миллиону тех, что были «до». В груди распирает от трепета, жар топит низ живота. Вова разводит коленом мои ноги, крепче жмется оживающим парусом. Еще раз, серьезно?

Плотный туман в голове, лишающий зрения и звуков, кроме пульса в ушах и дыхания, рассеивается под шумом снаружи. В дверь стучат. Деликатно, но ощутимо.

Блин, блин, блин.

Мы с Вовой застываем, как сурикаты в «сторожевой» позе. Головы обращены на дверь, спины напряжены. Следующая стадия — притвориться дохлыми опоссумами, потому что открывать кому бы то ни было в образах Адама и Евы — просто вышка.

Когда они вернулись, боже? Как много слышали? Черт, одежда!!!

Я дышу, как астматик, пытаясь утихомирить разогнавшийся пульс. Сердце стучит так громко, что кажется, его слышно за дверью. Я покрываюсь липким потом и все жду повторного стука. Он будет означать неизбежность встречи с тем, кто по ту сторону.

Но стук не повторяется, под дверью мелькает тень, слышатся удаляющиеся шаги.

Че-е-ерт.

— Думаешь, поверят, что мы тут спим?

— Думаю, завтра не избежать серьезного разговора с мамой, — выдыхаю в подушку. — Ну какого хрена мы устроили этот стриптиз по всему дому?

— Просто фурия проснулась, — шепчет неугомонный парень, снова слюнявя мне плечо. Щекотно.

— Хорошо бы ей и завтра не спать, когда мама из меня всю душу вынимать будет.

— Хорошо бы ей и сейчас не спать, — тычет в меня своим неугомонным якорем, снова закусывает мочку уха.

По шее, вопреки страху перед завтрашним днем, бегут мурашки, из легких вырывается тихий стон, ноги сводит. Вова настоящий чертяга, как с ним не быть фурией?

— Только тихо. — закрывает мне рот ладонью, тянется к джинсам на полу. — Не хочу травмировать детскую психику. * * *

Утро радует ясной погодой. Хотя не так, чтобы радует. Солнце будит меня с рассветом, привычно тревожа глаза. Мне бы в комнату плотные шторы, но чего уж теперь, когда я здесь не частый гость. Тело ощущается далеко не сразу, наливается тяжестью, отдается отголосками бурной ночи. Я в невыгодном положении: балансирую на краю кровати, колени свисают над полом, удерживает меня от падения только крепкая мужская рука и колено, прижимающее одну из ног. Я спала на редкость крепко, но от этого только хуже, тело буквально окаменело. Встать с постели красиво не выходит: я аккуратно сбрасываю с себя руку Вовы и тут же валюсь на пол, соскальзывая вниз головой. Выпутываю ноги из одеяла и конечностей отлично спящего парня и ползу к чемодану. Хорошо, что есть запас вещей, не придется позорно мыкаться по дому, сгребая свою одежду.

Блин, какое позорище.

Тихонько приоткрываю дверь, готовая поступью ниндзя совершить операцию по устранению бардака, но тут же натыкаюсь взглядом на аккуратно сложенную стопку вещей у двери. Прекрасно. Куда более неловко?

Заношу одежду в комнату и оставляю на стуле. Сама направляюсь в ванну. План «как избежать маминых порицательных взглядов и дико неловкого разговора» в голову так и не приходит. Ни пока я спускаюсь вниз, ни пока моюсь, ни пока крадусь на кухню, мечтая о кофе.

А там, время, отведенное на мыслительный процесс, и вовсе заканчивается, потому что мама уже не спит.

— Доброе… утро, — через силу здороваюсь я.

Мама не оборачивается, продолжая намывать чайник под струей воды.

— Доброе, — кидает из-за плеча. По ее тону никогда не поймешь, это недовольное «доброе» или осуждающее? А может, нейтральное и мне повезло?

Но потом она поворачивается, и все становится очевидным: недовольно осуждающее. Да.

— Я сразу извинюсь, — работаю на опережение. — Это случайно вышло, мы не успели убраться.

— Я так и поняла. — вытирает руки полотенцем, стараясь выглядеть невозмутимой. — Но предпочла бы, чтобы под нашей крышей вы такие выверты не устраивали.

— Я понимаю, — тянусь за отполированным чайником, наливаю туда воды.

— Вова строганину ест? Григорьевы дали, — достает из морозилки кусок мяса в пакете.

Серьезно, никаких нравоучений? Про мясо разговаривать будем?

— Если не рассказывать ему из чего это — съест, — пожимаю плечами, ставя чайник на огонь. Все еще жду подвоха.

— Еще сало есть, он любит, — продолжает гастрономический разговор мама, выкладывая из холодильника запас продуктов на немаленькую семью.

— А кофе есть? — спрашиваю, открывая верхний ящик. Родители не заядлые кофеманы, но может, завалялось?

— Нет. Вова кофе любит?

Понятия не имею, на самом деле. Есть любит. Много. И пиво. Это чуть ли не единственные мои познания о нем. Если так подумать, то я ничтожно мало знаю о Вове, просто ничтожно.

— Ага, — киваю я, пытаясь не выдать своего замешательства.

— Сказала бы, я бы купила, — отчитывает меня мама.

— Ничего страшного, попьет чай, — достаю заварку.

— Сгоняй к Григорьевым, у них точно есть.

— Нет уж, — фыркаю я.

— И как он с тобой живет? — говорит философски. — Ты хоть готовишь?

— Конечно я готовлю, мам, — она вообще в меня не верит? — И вообще, прекрасно мы живем! — раздражаюсь.

— Ну и хорошо. Хороший мальчик, держись за него, — берется нарезать хлеб.

Серьезно? Я думала, он ей не особо нравится. Даже ждала, что, пообщавшись с ним теснее, окончательно выскажет в его сторону «фи». Татуировки, алкоголь, острый язык — вовсе не парень-мечта для родителей.

— Знаешь, Зин, — продолжает она. — Мне мама всегда говорила: есть два типа мужчин — для огорода и для хоровода. И особо подчеркивала, чтоб с умом себе первого искала. Вот папа твой — для огорода, Пашка Галкин — тоже. А Вовочка он скорее второе. Но знаешь, что я с возрастом поняла? — отрывается от нарезки и поднимает на меня глаза. — Таким, как ты, и нужны для хоровода.

Это очередное завуалированное унижение? Не понимаю.

— Как я? — глотаю сухой ком.

— Не таким костным, как мы, — объясняет, но я все равно не понимаю, только стою, слушаю и не моргаю. — В этом мире женщине слабой быть нельзя. Посмотри на меня, на бабушку свою: всю жизнь все под контролем — и дом, и дети, и муж, и хозяйство.

Все на своих плечах. Это мужчине в жизни достаточно одного: правильно жениться.

Женщина всю свою жизнь создает сама, а это огромный труд, нужна большая сила.

Вот за Галку я никогда не переживала: у той хребет мой, характер пробивной. А в тебе этого нет. Я все пыталась тебя воспитать, закалить, научить, примером показать, но ты только больше гнулась в другую сторону. И я всегда боялась, что жизнь тебя больно побьет. Знаешь, за детей всегда переживаешь больше, чем за себя, это ты еще поймешь, когда свои будут, — отмахивается словно сама от себя и продолжает. — Но в итоге ты нашла свое место. И не нужен тебе тот огород, в котором мы родились, мы и помрем. Так что держись за свой хоровод, ты с ним сильнее.

Мама замолкает и снова принимается строгать бутерброды. Свистит чайник, и только он выводит меня из ступора. Откровения мамы — как ведро ледяной воды по утру. Значит, всю мою жизнь она пыталась сделать меня по своему подобию, и все ее придирки — часть этого не слишком мудрого плана. Не знаю даже какие эмоции вызывает у меня это открытие. Радость, что меня все же любят? Или горечь, что так неумело?

Снимаю чайник с плиты, выставляю чашки рядом. Мысли никак не вернуться к насущному, я все обдумываю мамины слова. Теперь она видит меня другой, понимает, что эта жизнь, их жизнь, попросту не для меня, и я уже вовсе не слабый ребенок.

Правда, понимает?

Бросаю на нее очередной взгляд, мама выглядит как всегда — спокойно и сосредоточенно. Как долго она к этому шла? Кто открыл ей глаза? Неужели Вова стал тем самым катализатором?

Теперь все изменится?

— Дочь, собери волосы, — не отвлекаясь от приготовления завтрака, говорит мама.

В очередной раз напоминая о своих строгих правилах.

— Мне так удобно, — возражаю я. Получаю порицательный взгляд исподлобья, но смело его выдерживаю. Конец тирании, мне больше не страшно. И руки почти не дрожат!

— Дома растрёпанными не ходят, — пытается продавить меня своими жизненными утверждениями.

— А я хожу, — отвечаю легкомысленно, ставя чайник обратно на плиту. — И Вове нравится, — добавляю слабовольно. Раз он для нее стал таким авторитетом, то и для меня будет отличной ширмой.

Мама многозначительно вздыхает, поджимая губы, но больше ничего не возражает. Мы молча продолжаем готовить завтрак.

— Я больше не могу, — врывается на кухню сестра с орущим младенцем. Она выглядит ещё более растрёпанной, чем я, с глубокими синяками под глазами и почти безумным взглядом. — Мам, возьми его, — делает решительный шаг.

— Нет, — просто отвечает мама. Даже голову не поднимает, не отрываясь от приготовления бутербродов.

Лицо сестры искривляется, мне кажется, я впервые вижу ее почти на грани слез.

— Пожалуйста! — громко просит она.

— Мы с тобой это уже обсуждали, Галь. Ещё когда вы за третьим решили идти, — отстраненно говорит мама, делая шаг к холодильнику. — Это только твоя ответственность, и ты должна ее нести.

О, боже. Суровое воспитание коснулось не только меня, как же я раньше этого не замечала! Не только из меня мама пыталась сделать суперженщину, сестре досталось не меньше, а может и больше, потому что в ней мама видит тот самый хребет.

— Мне нужно поспать, — затихает Галя, укачивая малого из стороны в сторону, он тоже немного затихает.

Мы обе прожигаем маму взглядами, но она остаётся непреклонной. Убирает продукты в холодильник, ставит на плиту кастрюлю с водой. Серьезно? В ней даже не дрогнет ничего? Даже у меня сердце щемит при виде сестры, хотя я все ещё злюсь на нее.

— Давай его мне, — не выдерживаю, наконец. Делаю шаг к Галке и протягиваю руки.

— Правда? — неверяще спрашивает она.

— Да, я побуду с ним, иди, поспи.

— У него колики, — объясняет она, словно это должно меня переубедить.