(Не)настоящий парень

Глава 23

Ида

Дом — это солнце в глаза с рассветом. Это запах сирени через открытую форточку.

Это шум посуды и крики мамы «встаём!» раньше будильника.

Яйца на завтрак, парное молоко в огромной кружке. Шум папиной газонокосилки и гул проснувшейся живности во дворе.

Дом — это сладкий сон в любое время года. И чувство полной защищенности.

И я так скучала по этому.

Я просыпаюсь, словно только закрыв глаза, но сразу с улыбкой. Тело затекло, и правую сторону я отлежала, но такой отдохнувшей я себя давно не ощущала. В глаза бьют солнечные лучи — они всегда заглядывают в мою комнату первыми — и даже сквозь прикрытые веки я чувствую тепло на лице. Подушка пахнет маминым порошком, одеяло греет не хуже печки. Я в объятиях мужчины.

Последняя мысль пронзает полусонный мозг и сразу трезвит.

Не верю, просто не верю.

Распахиваю веки и натыкаюсь взглядом на волосатую руку, пригвоздившую меня к постели. А вот и причина затекшего тела, вовсе не сладкий сон. Затылок опаляет ровное дыхание, горячая нога вклинивается между моими, крепче прижимаясь к бёдрам сомнительной выпуклостью.

О, Господи!

И как… что… боже!

Оцепенение держит меня ровно до момента, когда третья нога, упирающаяся в самую мягкую часть моего тела, не начинает дёргаться.

Я отбрасываю с себя тяжеленную руку и принимаюсь истерически выбираться из-под одеяла.

— Где пожар? — хрипит наглец в моей постели, приоткрыв один глаз.

— Ты что здесь делаешь?

— Замёрз, — переворачивается на спину, потягивается.

Одеяло встаёт парусом ровно посередине, и я тут же отвожу взгляд, чертыхаясь.

Да что за мутант, мамочки?

— Ты не мог бы… — слабо мямлю, потирая лоб ладонью. — Не светить тут…

— Утро, Заюш, — улыбается, гад трехногий, закладывая руки за голову. — И теплая женщина под боком. Я не виновен, — подмигивает.

Краснее я уже не стану, да?

— Это неприемлемо.

— Это физиология.

— Я про твое ночное вторжение!

— У тебя сквозит от окна.

— Боже, — обращаю свой взгляд к потолку. — Нечего было геройствовать, лег бы сразу на кровати, — перебрасываю ногу через Вову, спускаюсь на пол, стараясь не смотреть туда, куда приличные девочки и не должны, поправляю пижаму. — Сегодня ночью сама на полу лягу.

— Как скажешь, — бубнит он. — Любой каприз за ваши деньги.

Бросаю взгляд на лицо нахала и тут же смущаюсь. Вова откровенно изучает мои ноги в задравшихся шортах. Скользит выше, оценивая изгиб в пояснице, лопатки и, наконец, достигает глаз. На мой вопросительный взгляд распахивает глаза.

— Что? Люблю кактусы!

— Ага, — конечно, кактусы не могли не впечатлить этот парус. — Надеюсь, сегодня ты не уклюкаешься в слюни и не станешь повторять вчерашний фокус, — говорю с суровым выражением лица.

— Надейся, — хмыкает он, кидая взгляд на вырез майки, когда я поворачиваюсь.

Все тело зудит от этих его взглядов. И жарко, боже, здесь ужасно жарко, какой нафиг сквозняк?!

— Отвернись, я переоденусь, — указываю пальцем на стену.

Светить своими кактусами по всему дому не вариант, тут чужие мужья и дети с несформированной психикой. А судя по оживлению за стеной, скоро и нас будить придут.

Вова закатывает глаза и нехотя поворачивается на бок, укутываясь в одеяло.

— Чтоб ты знала, у меня очень живое воображение, — кидает он из-под одеяла.

— Не сомневаюсь, — вытаскиваю из чемодана старую толстовку и спортивные штаны, скидываю пижаму.

Лифчик, где, блин, чертов спортивный лифчик? Роюсь в чемодане. Помню, что нижнее белье в отдельный пакет складывала. Ой, это не мое белье. Заливаюсь краской, натыкаясь на огромные семейники в сердечко. Боже, это человек-трусы-оркестр.

Цепляюсь взглядом за лифчик, сброшенный вчера на стуле, вспоминаю, что раздевалась в ногах спящего псевдо-джентльмена. Точно.

Упаковываюсь в плотный эластан, принимаюсь за штаны.

— Дети, утро, — раздается стук в дверь и папин бодрый голос.

— Мы проснулись, — отвечаю я, прыгая в одной штанине.

— Как зять, жив?

— Более чем, — кричу я, спотыкаюсь и валюсь на кровать.

Слышится подозрительный хруст и сдавленный стон человека под одеялом.

— Ну, не буду мешать, — смеётся папа за дверью.

— Матерь божья, — Вова откидывает одеяло и сбрасывает с себя мои ноги. — Вредительница, — зажимает рукой самое ценное и скатывается с кровати.

— Прости, прости, — шепчу, прикрывая рот рукой. — Я случайно.

— Так и сломать можно, — кривит лицо полусогнутый раскрасневшийся Курт.

— Может тебе холодное приложить? — предлагаю я.

— Можешь подуть, — поднимает на меня лицо с острой улыбочкой.

Гад!

Швыряю в него подушку.

— Ай! — отбивает ее своим лицом. — Ещё и синяк поставишь!

— Заслужил! — складываю руки на груди. Блин, я же ещё и полуголая тут перед ним. — Отвернись давай, — тянусь к одеялу.

— Не-а, — глаза Вовы загораются, как лампочка в новогодней гирлянде. Он хватает меня за ноги и начинает стягивать с постели. — Ме-е-есть!

Я уворачиваясь, бью пятками воздух, но он цепкий, зараза! Прокатываюсь по одеялу и оказываюсь коленями на ковре, прямо в руках полуголого Вовы. В глаза бьют жёлтые уточки прежде, чем комната плывет, и меня прижимает к жёсткому ворсу. Я тянусь за подушкой у головы, чтобы ударить коварного мерзавца по его наглой улыбающейся морде или хотя бы прикрыться, но тот вовремя реагирует и откидывает ее рукой в угол комнаты.

— Атака! — кричит мой псевдо-парень, принимаясь щекотать мне ребра.

Я громко верещу, выгибаюсь и колочу его коленями, потому что это невыносимая пытка! Вова хватает мои ноги и заводит себе за спину, прижимая локтями. Самый настоящий черт с рогами, устраивает тут пытки! Начинаю судорожно смеяться, давясь воздухом, глаза наполняют слезы и образ татуированного парня расплывается, становясь нечетким пятном с вкраплением жёлтого.

— А-а-а-а, хватит! Хватит! — прошу я, не в силах глотнуть воздуха.

— Муахаха! — злодейски смеётся он, но останавливает его только настойчивый стук в дверь.

— Вас на весь дом слышно! — недовольно кричит сестра.

Блин, блин, блин.

Я захлопываю рот, хотя истерическое всхлипывание ещё вырывается, Вова убирает пальцы с ребер, перемещая ладони на мою талию.

— Ты что творишь, — шиплю я, пытаясь придать лицу серьезное выражение.

— Играюсь, — улыбается, наклоняясь ниже.

— Второе правило…

— Касается только рта, не так ли, — ложится на меня.

— Нет! — возражаю я, чувствуя его кожу на своей, и как спирает дыхание.

— Я все запомнил, — говорит тихо.

— И все равно нарушил оба, — шепчу, кидая взгляд на его губы.

— Ты серьезно говорила вчера? — спрашивает серьезно.

— Что? — выдыхаю.

— За столом… — заводит руки мне за голову, дышит в щеку.

За столом… за столом… Господи, про что он?

— Ты про что? — хлопаю глазами.

Как же жарко под ним, с ним, возле него. Как же тянет все внутри, подрагивает.

Совсем не до мыслительных процессов.

Он врезается в меня потемневшим взглядом и жарко выдыхает.

— Не важно, — отталкивается от пола и садится у моих ног. На лице мелькает тень раздражения или злости, но быстро сменяется знакомой ухмылкой. — Так что, завтрак в пансион включён?

Вот и всё, наигрался. Вова

Иногда мне хочется все бросить.

Нет, не иногда, а вот в такие моменты. Послать к черту призрачный образ отца, красноречиво выставив ему в морду средний палец. Забить на его слова, сказать самому себе: успокойся, ты ничего не обязан ему доказывать. Схватить девчонку, от которой сердце до глотки подпрыгивает, и наобещать ей с три короба: небо в алмазах, рай в шалаше. И все это сделать. Потому что, черт возьми, хочется.

Хочется засыпать под одним одеялом, просыпаться от смеха, зависать на ее улыбке, а потом сводить с ума неуместными поцелуями, пока она не зальется краской.

И чтобы грудь разрывало от этого странного чувства — тоже хочется.

Кажется, это так просто. Но ни черта.

Потираю грудную клетку, осматривая в окно бескрайнее поле и густой лес за ним.

Солнце заливает темную землю, переливается в боках огромной теплицы и добирается до меня. Хочется привычно спрятаться за темными стеклами и наблюдать за миром из-за ширмы, но прятаться сейчас, вроде как, не от кого.

Ида убежала вниз, едва натянув одежду, я остался собрать себя в нужный образ.

Внутри зажало какой-то нерв и предательски тянет, вызывая необъяснимое чувство пустоты, расширяющееся, как сосуд с водой на морозе. Ее слова — горячие, шепотом — все еще режут меня пополам. То ли привиделось, то ли отнекивается теперь — все равно при прочих производных, потому что никто еще так не шептал, потому что на краткий миг все откликнулось.

Прикрываю глаза, набираю побольше воздуха, давай, шар, сдувайся. Возьми себя в руки, чувак.

Прижимаюсь к холодному стеклу, скольжу взглядом по горизонту, щурюсь от солнца.

Внизу огромный беспородный пес выбегает из-за угла дома и бросается рыть землю возле сарая. В открытое окно слышна брать отца Иды и то, как псина лает, бросаясь дальше скакать по участку. Лохматый зверь достигает курятника и начинает крутится волчком в ожидании хозяина. Настоящая жизнь пробирается под кожу, теребит мысли. Здесь совсем другой мир, другой воздух, другая жизнь. Здесь забываешь о своем поддельном мирке и чудится, что есть еще шанс вырваться на свободу. Может и правда есть? Вот же, рукой потянись.

Напяливаю теплый бомбер, прячу руки в огромный карман. Выхожу из комнаты.

Дом кипит жизнью. С первого этажа доносятся громкие голоса, топот, крики детей.

А в комнате Иды на удивление неплохая звукоизоляция. Надо запомнить.

Усмехаюсь собственным мыслям, в голове мелькают обнаженные картинки и звуки, сопровождающие их. Бледная кожа под пальцами, тонкая талия в руках и лопатки. Да.

Острые на красивой спине. Пройтись бы по ним губами. От образов перед глазами все резко восстает. Я же не железный, в конце концов, и благородства во мне — с грош.

Особенно сейчас, после сцены на полу.

Трусиха.

Спускаюсь по лестнице в гущу событий. По гостиной бегают два мелких пацана с пластмассовыми бластерами. Орут, крушат все на своем пути и даже не притормаживают при виде меня. Одна рыжая макушка больно врезается мне в живот, и я сгибаюсь пополам. Меня в этой семье прикончат, точно.

— Никита! — раздается громкий вопль матери сорванцов. Младенец на ее руках тут же принимается истошно орать. Бог ты мой, вот уж радости родительства, сумасшедший дом. — Что я сказала!

Пацан у моих ног округляет глаза и снова срывается с места. Второй с громким звуком пальбы — следом за ним. Сестра Иды громко стонет и принимается судорожно укачивать самого мелкого на руках.

— Принести качели? — галантно предлагаю я. Хотя уместнее пистолет, честное слово.

— Да не, — отмахивается она. — Скоро кормить его, потом, дай бог, даст поспать.

Ненавижу эти колики, ничего не помогает, — делится наболевшим. Женщины всегда дают мне слишком много информации, все, кроме одной закрытой наглухо рыжей фурии.

Хочется посоветовать нервной женщине успокоиться и не орать при ребенке, глядишь, поможет, но судя по ее широкому рту, это задача со звёздочкой.