(Не)настоящий парень

Глава 24

Ида

Так бесить — это тоже искусство.

С каких пор я стала ненавидеть это его «Трунь»? Может, когда поняла, что он так со всеми, и наш договор далеко не эксклюзив?

Гад гадский.

Провожаю его до душа, сама иду наверх. Где-то в шкафу должны валяться мои старые вещи, которым не нашлось место в чемодане для общаги. Например, бандана с Нирваной. Хоть что-то, чтобы Вова не свалился к концу дня с солнечным ударом.

Спускаюсь вниз как раз, когда мой ненастоящий парень выходит из ванной в одних штанах. Расписанный чернилами торс поблескивает влагой, мокрые волосы зализаны назад. Именно в этот момент в гостиной появляется сестра, в кои-то веки, без ребенка на руках.

— О, а я вас как раз звать собиралась, — впивается взглядом в Вову, беззастенчиво рассматривает.

Так и хочется ей глаза прикрыть той самой банданой в моих руках. Бесстыдница.

— Ван моммент, — широко улыбается ей Вова. — Только оденусь, чтобы никого не смущать.

— А никто и не… — хитро улыбается Галя. — Смущается, — наклоняет голову чуть вбок, продолжая скользить взглядом по дракону на животе у Вовы.

— И все ж, — подмигивает ей паршивец и идёт к лестнице.

Огибает меня, даже не взглянув, поднимается наверх.

— Ох ничего себе, — приглушённо охает сестра, когда наверху хлопает дверь. — Вот это он расписан!

— Ага, — строю постное лицо и прохожу через гостиную.

— Он сидел?

— Что? — я даже притормаживаю.

— Просто зачем человеку добровольно с собой такое делать? — округляет она глаза.

— Потому что хочет, Галь.

— Но это же…

— Его дело. И мне нравится, — ставлю точку в разговоре и прохожу на кухню.

Никогда раньше не замечала, но она такая ханжа!

На кухне мама уже заставляет стол салатами из холодильника, разогревает на плите картошку с мясом. Пол утра мы с ней пололи сорняки, потом кормили живность, пока Галка с детьми возилась в доме. Хорошо, что обед наступил так быстро, потому что по мнению мамы, я, конечно же, все делаю не так. Вплоть до того, что не с той стороны засыпаю корм свиньям.

Ставлю чайник, расставляю чашки на столе — это моя негласная обязанность с детства. Сестра вот, тарелки всегда расставляла, я чай делала. Сейчас, правда, на ней присмотр за тремя неугомонным детьми. Никита с Ильёй уже сидят за столом и сражаются на вилках, громко рыча. Никто им не делает даже замечания, видимо, привыкли к такому.

Мелкий лежит в электрокачелях возле ног сестры и мирно сопит даже под этот нескончаемый шум, я улыбаюсь, радуясь, что подарок все же используется.

К тому времени, как появляется Вова, все уже сидят за столом.

— Ну что, как оно? — интересуется у него папа, накладывая себе мясо.

Он не любит стоять в стороне, когда надо работать, но под зорким наблюдением мамы, ничего тяжелее костра нынче не делает.

— Шайтан-машина! — смешно поднимая палец вверх, говорит Вова.

— А то! — поддакивает папа. — Щас мы с Пашкой в две лопаты за тобой…

— Никаких тебе лопат! — отрезвляет мама. — Паша сам справится, да?

Муж сестры молчаливо кивает, во всю занятый обедом. Идеальное напоминание, что противоположности сходятся. Сестру вот, наоборот, и рад бы иногда заткнуть, но не получается.

— Вова, а, Вова, — словно в подтверждение моих слов, начинает она. — А что значат твои татуировки?

Так и знала, что не оставит эту тему!

— Каждая приходится на разный этап жизни. Какие-то по дурости сделаны, какие-то, чтобы помнить, — без увертываний, отвечает он, не отрываясь от накладывания еды в тарелку.

— Что помнить? — ставит локти на стол и наклоняется вперёд, словно увлеченная разговором.

— Кто я.

— Как интересно, — Галя откидывается на стуле и берется за вилку. — Я бы, конечно, не решилась. И вообще, мне кажется это странным, навсегда оставлять отпечаток на своем теле. То есть, не зря же нас природа создала чистыми.

— По этой логике нельзя и операции на теле делать, ведь останутся шрамы, а это отпечаток, который природа не заложила, — парирует Вова, спокойно нагружая тарелку едой. — И красить волосы, стричь, брить. Природа же заложила их рост, — дарит острую улыбочку сестре.

Галя тут же сдувается, припоминая, очевидно, свои шрамы от кесарева, попытки осветлиться в шестнадцать и гладко выбритого мужа, которого гоняет при малейшей растительности, проявившейся на лице.

Как он, черт возьми, это делает!? Как находит эти болевые точки и нажимает на них, не давая себя на растерзание?

— Ба, положи перо, — прерывает тишину за столом Илья.

— Не перо, а пюре, — исправляет его мама.

Кладет ему на тарелку три картошины и давит их вилкой. Не припомню, чтобы нас в пять лет так обслуживали за столом. Но видимо, внуки имеют больший кредит доверия.

— Сейчас отдохнем после обеда часок, потом ещё пару бороздочек сделаем, а вечерком можно и шашлычок устроить. Да, мать? — уводит на позитив папа.

— Я поставлю свинину размораживать, — кивает мама.

Я кошу взгляд на Вову, он занят едой, в разговоре больше не участвует. Никаких показательных обнимашек, подмигиваний, флирта. Вообще ощущение, что он забыл о моем присутствии.

Это вызывает странное чувство.

То есть да, я сама обозначила, что мы должны подводить родителей к нашему расставанию, меньше тискаться и не так яро выражать восторг в компании друг друга… но это все равно неприятно. Я привыкла уже к его бесцеремонному вторжению в мое личное пространство. К его категорическому нарушению правил. Его близости.

От одних только воспоминаний о его пальцах на мне — берет озноб, который не прогнать теплым свитером.

А сейчас он словно на другой планете от меня. На противоположном конце космоса.

Не мой. * * *

Протираю тарелки, ставлю в сушилку. Окно на уровне глаз располагает к неспешному труду. Там видно поле, лес, кур, бегающих по загону, но я, конечно, смотрю вовсе не на эти блага Прудов.

На Вову.

Естественно.

Весь день, бегая по маминым поручениям, я, то и дело, кидала взгляд в сторону поля. Вот он пашет борозду к лесу, обнажив расписанные чернилами руки, вот неспешно идёт назад, поправляя мою бандану на голове. Перебрасывается парой слов с Пашкой, раскидывающим удобрения в траншеи, смеётся над шуткой отца, заливая в себя бутылку воды.

А сейчас он без майки.

Опасно.

Дело к вечеру, ветер ещё совсем не летний, а он, наверняка, весь взопрел, — заболеть проще простого. Я хмурюсь, ставлю последнюю тарелку на место и вытираю руки. К ужину все готово, маме я помогла, папа уже вовсю орудует над костром. Можно отлучиться, чтобы дать подзатыльник одному балбесу.

— Ты совсем из ума выжил! — налетаю на него, едва встречаемся на «берегу» поля.

Он выключает электроплуг, стягивает с головы бандану и протирает ей свое лицо.

И только после этого удостаивает меня взгляда. Вопросительного такого, с одной приподнятой бровью.

— Оденься! Застудишься, — упираю руки в бока и громко фырчу. Ну что за раздолбай! Первое правило весенних работ — не перегреваться, второе — не переохлаждаться. Завтра же с насморком сляжет!

— Жарко вообще-то, — отводит взгляд в сторону, складывая в руках головной убор с моего плеча. — Я тут, знаешь ли, не променад по набережной устраиваю, — колко комментирует.

Это ещё тут при чем?

— Я в курсе, — приглушённо шиплю. — Но, если завтра ты сляжешь с температурой, меня не вини! — круто разворачиваюсь на пятках, так, что коса в лицо бьёт, а земля под ногами в стороны рассыпается, и вышагиваю к дому.

На пути вырастает папа.

— Не боись, дочь, спасу работничка! — весело подмигивает мне.

— Да пофиг, — говорю от злости и шагаю дальше к дому.

Но не пофиг, конечно. Если этот идиот заболеет, придется его лечить, а это минус работник на участке. Два. Потому что мне придется за ним ухаживать. И тогда ради чего все это затевалось?

Так бы и врезала ему по его равнодушной морде!

Захожу в дом, громко хлопая дверью. Раздражена. Злюсь. Бесит!

Мимо пробегают два громких сорванца, разнося по дому нецензурные крики.

Захожу в комнату, сестра сидит в кресле, укачивая мелкого на руках, и смотрит в одну точку на стене.

— Там твои… такими словами общаются, — говорю ей.

— От меня его и услышали, — устало говорит она. — Быстрей бы старший в школу пошел, честное слово, сил уже нет их разнимать.

— А чего ты их в садик не водишь?

— Тамара Петровна на больничном. Умудрилась ногу сломать, прикинь. Лежит дома теперь, балду гоняет, а мы тут мучайся с этими, — кивает на пролетающих мимо детей. — Могла бы и выйти, нога — это не болезнь вообще.

Я закатываю глаза и разворачиваюсь в сторону кухни. Все у нее вокруг виноваты.

Вот интересно, она и раньше была такой, просто я не замечала, или это третий ее так подкосил?

Мама на кухне как раз нанизывает мясо на шампуры, я мою руки и присоединяюсь к ней. Медитативное занятие в тишине меня немного успокаивает.

Хотя, кого я обманываю, раздражение все ещё плещется густой жижей на дне моего самообладания. Знать бы ещё от чего.

Мы выходим во двор с целым тазом мяса, папа как раз обдувает угли. Ни Пашки, ни Вовы на горизонте нет. Культиватор и садовые инструменты уже убраны, солнце как раз стало скрываться за домом. Ещё светло, но необычная для мая жара пошла на спад.

Надеюсь, Вова последовал моему совету и приоделся.

Хотя по фиг. Да.

Но взглядом все равно ищу его силуэт. Может, он уже в доме, моется, после тяжёлого трудового дня? Или в сарае утварь расставляет?

— А где Вова? — не выдерживаю и спрашиваю у папы.

— В погреб послал его с Пашкой. У меня там перцовая настойка припрятана, чтоб разогреть иммунитет твоего задохлика, — весело говорит он.

В погреб. Вову. Черт возьми.

Бросаю шампуры обратно в миску, вытираю на ходу руки о фартук и бегу к подвалу. Но поздно. Вова уже выбирается оттуда весь в пыли (явно зарулил не в тот закоулок), бледный (встречи с мышами не избежал) и с круглыми от страха глазами (свет, видимо, Пашка там не включал, знает же погреб как свои пять пальцев).

Пашка, к слову, вылезает следом с бутылкой ноль семь, на которой корявым почерком папы написано что-то, отдаленно напоминающее «перцовка». Закрывает дверь на щеколду, похлопывает Вову по спине, отчего последний слегка пригибается к земле.

— Следующая экскурсия завтра, — бодро оповещает муж сестры.

— Я, пожалуй, пропущу, — хрипит Курт.

Находит меня взглядом и передаёт им всю боль, которую сейчас испытал.

Бедный. Надо было его предупредить, чтобы не совался туда со своей фобией. Хотя мог бы и сам догадаться, откуда папа в прошлый раз целую банку грызунов притащил!

Пашка оглядывает нас двоих скользящим взглядом, усмехается и топает за угол дома к родителям. Мы с Вовой остаёмся наедине. И это странно. Весь день сегодня — странный.

Между нами повисает тягучее молчание, я даже не знаю с чего начать. Обняла бы его, дав выпустить воздух из напряжённых лёгких, но не решаюсь. Делаю несмелый полушаг вперед, а потом снова назад, качнувшись. Закусываю щеку изнутри.

Наверное, ему моя поддержка и не особо нужна. Он же не делает этот шаг навстречу, даже не смотрит на меня, теребя пальцами переносицу.