(Не)настоящий парень

Глава 25

Ида

Я просыпаюсь от стука в дверь и зычного папиного голоса.

— Подъем, молодежь!

Высовываю из-под одеяла нос, потягиваюсь, разминая затекшее тело. Нигде не сплю так глубоко и неподвижно, как дома. Чудеса свежего воздуха и физической активности.

Широко зеваю и разлепляю, наконец, глаза.

Сегодня солнце скрылось за неплотными тучками, потому и не разбудило меня с рассветом. И в комнате отчего-то кажется прохладно и неуютно, знаменуя падение температуры за окном.

Высовываю из-под одеяла ногу и тут же прячу ее обратно. Разворачиваюсь на спину, подтягивая одеяло повыше, прячу под него руки. Я недостаточно закалена для резкого подъёма, прошли те времена, когда возле кровати у меня ночевали теплые вязанные носочки и махровый халат, спасающий от сырости не протопленного дома.

Снова прикрываю глаза, пытаясь настроить себя на неминуемый исход и просчитать, что же такого уютного есть у меня в чемодане, чтобы не терять драгоценные минуты тепла собственного тела. И тут меня осеняет. Вова!

Цепочка пробуждения весьма проста: чемодан, одежда, моя, мужская, ее владелец. Почему я в постели одна?

В голове тут же прокручиваются эпизоды прошедшей ночи. Пьяные откровения, трезвые поцелуи. Или все было наоборот? Теплые объятия, громкое сердцебиение.

Чувство безосновательной эйфории.

Ну и куда эта пьянь могла деться из теплой постели после всего этого? Не побежал же босым до автобусной остановки, сбегая от собственных слов?

Кидаю взгляд на пол, да нет же, вот его носки — верная метка территории — пасутся аккурат посреди комнаты. Штаны в черноземе — чуть дальше на стуле.

Чемодан разворочен, но все ещё забит его черными футболками.

Мог, конечно, бежать и налегке.

Ничему не удивлюсь.

А мог и не вспомнить вообще ничего из вчерашней ночи на фоне великого бодуна.

Похмеляется сейчас внизу папиным рассолом, размышляет так ли ужасны были те мыши, как сегодняшний отходняк.

И это полный отстой.

На фоне мрачных мыслей — хорошего я привыкла не ждать — вылезаю из кровати, ныряю в толстовку и теплые штаны и иду вниз.

Дом, как всегда, кипит жизнью, запахами и звуками. Душераздирающий детский крик уже не смущает, как и орущие племянники, сбивающие с ног, едва я появляюсь на первом этаже. На кухне мама уже готовит завтрак, Галя меряет пространство шагами, укачивая самого мелкого бунтовщика на руках, никого из мужчин не видно.

— Долго спите, — вместо доброго утра приветствует мама.

Я только пожимаю плечами и иду к холодильнику.

На столе уже бутерброды и ряд расставленных чашек. В пустые тарелки мама разливает молочную кашу. Я достаю сливочное масло. Берусь за чайник, разливаю заварку, тянусь к сахарнице, поглядывая в окно. Вижу папу и Пашку. Свое пьяное счастье — нет.

Если он реально сбежал — догоню и убью.

— Доброе утро, — опаляет ухо горячее дыхание.

В нос забивается острый запах эвкалипта, кожа покрывается мурашками, когда мужские губы касаются шеи. Вова стоит сзади, прижимается теплым телом ко мне, собственнически обхватывает талию.

Я вся вспыхиваю. Жар точечно поселяется внизу живота и мгновенно охватывает каждую клетку. Это безошибочно не наигранное действие. В каждом движении — удар электричества, каждом выдохе — невысказанное обещание. Холодным, в сравнении с моей пылающей кожей, носом Вова потирается о чувствительное место под ухом и тихо урчит. Я перестаю дышать, сраженная такой интимной лаской среди столь будничного утра.

Цепенею с сахарницей в руках и прикрываю глаза. Да, хочу застыть в этом мгновении, утонуть в нем с головой. Обмануться собственными эмоциями, потому что он не может чувствовать так же. Это слишком хорошо.

— Выспалась? — спрашивает, не выпуская меня из теплого плена.

Вторая рука присоединяется к первой, захватывая в цепкий кокон, Вова покачивает меня в нем, прижимаясь подбородком к макушке. Сейчас его рост кажется идеальным для моего тела. Как ключ созданный точно по замку.

— Весьма, — отвечаю охрипшим голосом. — А ты? — ставлю сахарницу на стол, кладу ладонь поверх его рук.

Его кожа прохладная и чуть шершавая. Но более прекрасных ощущений я не испытывала.

— Больше ни капли в рот, — тихо смеётся он. — Оживал под душем целую вечность.

Кстати, спасибо за аспирин, — целует в макушку, выпускает из своих объятий.

Я разворачиваюсь, хотя мне и страшно. Что будет в его глазах? Привычная роль или тот, кто жался ко мне этой ночью?

Наши глаза мгновенно встречаются. Мы ведём немой диалог.

Я его спрашиваю: это все настоящее?

А он отвечает: если не поздно.

Зелень в глазах напротив совсем другая: не привычный солнечный луг, а морское дно под толщей лазурной воды. Насыщенная, мягкая. И улыбка на красивых губах — редкое удовольствие искреннего тепла. Он поднимает руку и подносит её к моему лицу. Я вся сжимаюсь в ожидании его фирменного жеста, который непременно испортит момент. Но этого не происходит. Тонкие пальцы обводят мне щеку, уводят упавшую на лицо прядь за ухо.

— Непослушные, — улыбается до лучиков возле глаз. — Люблю их.

Эти слова отзываются сотней порхающих насекомых в животе и россыпью сладких мурашек. Это он о волосах, да. Но… черт, хорошо.

— Садитесь уже, — врывается в наш уютный мирок голос сестры.

Она обходит нас и кладет притихшего Святогора в качели. Ненавязчивая детская мелодия отлично вписывается в наши слаженные движения: повернуться, отодвинуть стулья, опустить на них, переплести пальцы под столом. Смущённо переглянуться, не в силах стереть улыбки с лица.

— Чай, Зина! — с укором напоминает о незаконченном деле мама.

— Посмотрите, кого я привел поздороваться! — раздается бодрый голос отца за спиной.

И я затылком чувствую, что на этом мой краткий миг эйфории закончен.

Моя спина непроизвольно напрягается, вытягиваясь в жёсткую струну, хотя ещё секунду назад мягкие поглаживания моих пальцев срабатывали успокаивающе.

Вова не разделяет моего напряжения, потому что не обращает внимания на то, что происходит вокруг нас. Он все так же сжимает мою руку, придвигает стул ближе ко мне и касается моего плеча своим. Он улыбается и подмигивает мне, и это могло бы сработать, если б не действия за спиной.

— Приветствую! — раздается сзади слегка гундосое.

Я издаю непроизвольный стон и закатываю глаза. Так и знала, так и знала!

Следует два стука обуви о пол, словно вошедший сгоняет с ботинок грязь. И лёгкое покашливание. Классический Григорьев.

Какие черти его к нам занесли?

— Димочка, здравствуй, — добродушно расплывается мама в улыбке. Выходит из-за стола и направляется к незваному гостю.

Сестра остаётся сидеть напротив нас за столом, но с такой улыбочкой, что лучше б тоже бросилась в объятия моего школьного приятеля. Она всегда называла Димку не иначе, как Феня с Фермы, обидно протягивая гласные на деревенский манер и смеялась, бросая в нас «тили-тили-тесто, жених и невеста». И я бесилась ровно до того момента, как застала ее саму за непристойностями с тем самым Феней, но у меня хватило такта никогда ей об этом не говорить. А сейчас она сидит, кидает на меня ехидный взгляд и с таким предвкушением улыбается, словно при ней разворачивается грандиозное действо: не иначе, как принц Гарри бросает свою Меган Маркл.

— Мама это… молоко козье передала, вы просили, — громко оповещает Димка, словно прямо мне в спину.

Я предпочитаю его игнорировать. Даже не поворачиваюсь. Много чести! Во-первых, с тех пор, как он с потрохами заложил меня родителям, знатно приукрасив мои целовальные подвиги, он мне больше не друг. Во-вторых, он твердо уверен, что я сохну по нему, как долбанная Джульетта, которой не досталось яда с его губ (тоже мне Ромео местного разлива). А, в-третьих, он меня бесит. Причины можно посмотреть выше.

Но главная — сидит сейчас рядом со мной. Мое идеальное прикрытие, мой почти настоящий парень.

— Спасибо, Димочка, — лепечет мама сзади. — Погоди, я сейчас вам яиц соберу. Ты пока посиди.

Ставит на стол двухлитровую банку с молоком, хватает пластиковый лоток и выходит через заднюю дверь во двор. Вова провожает ее взглядом и, не обращая внимание на появившегося гостя, тянется к бутерброду. И как в него с похмелья еда лезет?

Он откидывается на спинку стула, по-прежнему поглаживая большим пальцем тыльную сторону моей ладони, и пихает в рот батон с колбасой, запивая все чаем.

Сзади слышны тяжёлые шаги, и через мгновение над нами вырастает тень.

— Привет, Зинок, — личное обращение игнорировать не получается, так что я нехотя оборачиваюсь на Димку и кидаю ему равнодушное «привет».

В глаза сразу бросается его яркая, тщательно отглаженная рубашка, натянутая на животе, как на барабане. Господь всемогущий, он стянул флаг Камеруна и пришил к нему пуговки! В жизни не видела на нем более нелепого наряда. А что на его лице?

Что за куцая бородка, стремящаяся подчеркнуть круглое лицо?

— Давно не виделись, — уверенно улыбается он, игнорируя присутствие моего парня.

— Ага, — кидаю я и снова сосредотачиваюсь на своей чашке чая. Готова кипяток глотать, лишь бы не пришлось с ним разговаривать.

Вова, наконец, оживает и поворачивается на вторгшегося в наше личное пространство соседа. Кидает на него оценивающий взгляд снизу вверх и изгибает губы в насмешливой улыбке.

— Вова, — протягивает первый руку для приветствия. Ему приходится развернуться боком и выпустить мою руку из своей и мне это не нравится. Я только начала привыкать.

— Дима, — следует крепкое пожатие. Чересчур. Я вижу, как белеют кости на ладони Вовы, но он не издает ни звука, удерживая на губах острую улыбочку.

Начинается. Меряться силой — это почти, как писюнами, только брутальнее.

— Друг Зины, — вырывает, наконец, руку Вова.

— Друг детства, — самоуверенно закладывает пальцы в шлёвки на джинсах Димка, выпячивая и так заметный живот.

— А-а-а-а, — понимающе тянет мой ненастоящий (или уже настоящий?) парень. И кидает на меня смеющийся взгляд. «Да-да тот самый» — передаю я взглядом.

Хотя по Димке не скажешь, что мы одного года выпуска, за время, что мы не виделись, он значительно раздобрел.

— Наслышан, — улыбается еще шире Вова.

— Ещё бы, — самоуверенно фыркает «друг детства».

Губы Вовы подрагивают от едва сдерживаемого смеха и мне вдруг тоже становится смешно. Ну смешно же! Я хрюкаю, пытаясь сдержать первый смешок, но последующий все равно вырывается из меня громко и неприлично. Я прикрываю ладонью рот, но и это не спасает. Вова рядом тоже прыскает от смеха и упирает носом в мое плечо, чтобы хоть немного успокоиться. Я разворачиваю голову и упираюсь в его лоб в тихих конвульсивных подёргиваниях. Но все эти хитрости бесполезны, мы начинаем громко и совершенно неприлично хохотать.

— Не понял, — раздается над головой гундосое, вызывая очередной взрыв смеха.

Боже, мы наверняка выглядим, как сумасшедшие. Но до чего нелепая ситуация!

До чего нелеп Димка в своей Камерунской рубахе и его позиция альфы на чужой территории, особенно учитывая, какие истории слышал от меня Вова о нем.

Хлопает дверь, оповещая о возвращении мамы, скрипит отодвигаемый неизвестно откуда взявшимся Пашкой стул, племянники с громким грохотом носятся по лестнице, а мелкий заходится в громком плаче.