Один человек и один город

Часть 3.23

Не то чтобы с Хэнком за это время случится какая-нибудь неприятность, нет. Лил его не обидит. Да и Фелипе тоже. Хуже, если начнут расспрашивать: тут и когда молчишь, и когда отвечаешь, вероятность усугубления ситуации — одинаковая. А так есть шанс, что папаша Ллузи ещё не успеет проснуться. Что касается девчонки…

Им хватит этого времени. Обоим.

— Сеньора, если понадобится, я отработаю. Две смены подряд или сколько назначите.

— Очень надо, стало быть… Ладно. Но до обеда смотри у меня! Ни шагу за границу лагеря. Я брата попрошу, он периметр проверять будет.

Что ещё за брат?

— Не ожидал? Ну так вот, имей в виду: мой братец… Не родной, сводный по двоюродной тетушке, камерами слежения там заведует. Работа та ещё, конечно, но платят исправно. И ему ничего не стоит в записях покопаться. Уяснил?

Наблюдают за руинами? Наверное, есть смысл. Места необитаемые, запутанные, мало ли кто и зачем туда ходит. Так что, мой вчерашний визит явно зафиксирован. А как насчет Карлито и того шутника с ножом? Ну ладно, прислуга из сенаторского дома не обязана была знать о системе наблюдения. Но что убийца не догадывался… Не верю. Тут либо имеются потайные проходы, либо подкуп. Того, кому «исправно платят».

— А вообще, поработал ты хорошо, — Долорес закрыла папку за последним листком. — Грамотно. Так что если и учили тебя только дома, все равно учили на совесть.

Учили, да. Но многому не доучили.

Например, надо было больше внимания уделять этническому разнообразию. Визиты на соответствующую кафедру удвоить, как минимум. Смешно, но я лишь совсем недавно понял, когда сам столкнулся лицом к лицу с проблемой, что люди, живущие в Санта-Озе, все — разные.

Как-то по умолчанию считается, что чужаки, приезжие — это Низина. Самые необеспеченные, бедные слои, вынужденные однажды сорваться с насиженного места и отправиться в неизвестность. Ага, как же! Достаточно побродить по старому лагерю, чтобы понять: стихийное бедствие затронуло всех без разбора. Всякой твари по паре, что называется.

Да, многое из заброшенных домов явно исчезло. Часть увезена, часть наверняка украдена, но и оставшееся ужасает. Особенно семейные фотографии. Без рамок в большинстве своем. Кое-где брошенные на пол, но чаще аккуратно поставленные на полку. Вернее, оставленные.

Люди разных профессий. Разного социального класса. Разных стран происхождения. Сто миль севернее, сто миль южнее — а жизнь уже другая. Почему я об этом забыл? Может, потому что, приехав в Санта-Озу, раз и навсегда решил: здесь теперь мой дом? А что решили они? Те, в конце концов переселившиеся в новые хибары?

Впрочем, знаю, что. В большинстве своем. Надеюсь, исключения тоже есть, но основное население Низины… М-да. Ладно. У них была причина. А потом причина появилась и у жителей Вилла Лимбо.

Глория — хороший пример. Возможно, всего лишь верхушка айсберга. Не смогла вынести чужой удачи. Но вряд ли она одна такая. Что должны думать другие, видя, как беженцам достается все, а им — лишь право занимать определенные должности? И кстати, далеко не все из них завидные и денежные. Взять, к примеру, Марисоль. Да, она гордится собой и одновременно — стыдится полученных увечий. Сестра Эсты должна рисковать жизнью, когда по Низине бродят толпы здоровых мужиков. Справедливо?

Не привилегии все это. Обязанности. Долг. И кто знает, может быть, сроки уже истекают. Вилла Лимбо способна взбунтоваться, а уж если она поставит ультиматум…

Принимать меры нужно будет быстро и жестко. Но. Изменения в конституции и других главных законах нельзя провести без собрания сената в полном составе. Это — время. Любая попытка действовать без уведомления — риск быть отстраненным. Сенатор, снятый с должности — повод ввести внешнее управление. Колонизировать, то есть. А чему нас учит история? Тому, что даже усмиренные колонии рано или поздно восстают снова. Не говоря уже о городской элите, которая вряд ли будет довольна устранением Джозефа.

И в такую намечающуюся заваруху я мечтал влезть? Вот дурак! Мне же дико повезло сбежать с зарождающегося театра военных действий до начала конфликтов, как можно было жалеть? А теперь если кто и будет расхлебывать закипающую кашу, то Генри. Если успеет вырасти к тому времени.

Генри…

Я не желал тебе подобной участи, малыш. Правда. Я даже представить себе не мог, что происходит. Все казалось тихим и мирным, надежным, устоявшимся на десятки, а может и стони лет вперед. Когда смотрел сверху. Свысока. Снизу картинка выглядит совсем по-другому, увы.

Вот о чем нужно разговаривать с сенатором. Чтобы попробовать исправить положение. Предотвратить возможные неприятности. Сглупил? Скорее, ступил. Ещё день назад мысли не выстроились нужным образом. Потому что думал не о людях, а о человеке. Одном-единственном.

У меня получилось! Да, именно у меня, не у нас с Лил. Хэнк для неё ничего не значил. До всего случившегося, по крайней мере. Значит, даром не прошли именно мои старания. Что самое гнусное, даром для меня.

Читала ли она мои мысли? А черт её знает. Но вибрации «молли» воспринимала. Чтобы усилить и передать. Через свое собственное тело. Сердце. Душу.

Я ни о чем таком не думал, конечно. Просто вспоминал. Преимущественно хорошее. И как-то получилось, что его оказалось очень много. Прямо-таки, не человек — ангел. А к ангелам Лил всегда питала нежно-восторженные чувства, поэтому…

Странно чувствовать себя сводней. Нелепо и глупо. И все же, это реальность. Действительность. Правда, моя и их обоих. Такая, что неудержимо тянет меня домой и одновременно заставляет держаться подальше, насколько это возможно.

Но пожалуй, мне следовало бы прислушиваться к ощущениям внимательнее. Чтобы, например, не свернуть в ту самую улочку, где вчера неуместно торчал «мул» семьи Карлито, а сегодня…

Черная фигура. Траурная. Падре Мигель при всем параде, неподвижный, прямой и отрешенный. Он бы меня не заметил, скорее всего. Но поскольку шанс попасться на глаза все же оставался, проще было обозначить свое присутствие.

— Доброго дня, падре.

Он приветственно наклонил голову. Не оборачиваясь.

— И тебе, сын мой.

— Далековато вы забрели от собора.

— Пути господни неисповедимы… Франсиско, я правильно запомнил?

Теперь повернулся. Да, я немного ошибся в предположениях: отрешенности не наблюдается. Зато задумчивость налицо. На лице, то есть.

— Да, падре.

— В этом доме вчера умер человек. Умер не своей смертью.

— Не повезло бедняге. Вы его знали?

— Я знаю каждого в этом городе, кто однажды ступил на дорогу к храму божьему.

Из других уст это прозвучало бы либо самонадеянно, либо придурковато-блаженно, а у Мигеля почему-то получилось уверенно. Не дежурно ни в коем разе. Так, будто он готов поручиться за сказанное.

— И тебя буду знать, надеюсь.

А теперь стало странно неуютно. Мне.

— Вы пришли помолиться? Тогда не буду мешать.

— Беседе с Господом неспособно помешать ничто в мире, Франсиско. А уж тем более, человеческое присутствие. И кстати, можешь присоединиться. Это благое дело — попросить о милости для души, особенно не для своей.

Непременно, падре. Какой бы сволочью ни был погибший, он хотел меня защитить. Из не совсем понятных побуждений? Пусть. Он пытался. И вот о чем я действительно должен попросить прощения перед ним и богом, так о своем упрямстве. О разочаровании, успевшем промелькнуть во взгляде Карлито. О том, что парень умер, зная, что ему самому не удалось совершить благого дела.

— Простите, падре. Как-нибудь в другой раз.

— Конечно, сын мой. И помни: это предложение всегда в силе.

И он снова повернулся лицом к дому, молитвенно складывая руки перед грудью.

Они ведь что-то находят в исповеди. Люди. Возможность выговориться? Мне она раньше была не нужна. Со стороны церкви, потому что у меня был свой исповедник. Хэнк. Он слушал все, без купюр. И мне по-прежнему нужно сказать ему очень многое. Сразу после обеда, который приближается так же неотвратимо, как я удаляюсь от места преступления. Но не так быстро, чтобы перестать слышать голос Мигеля.

— Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное…

Отличное начало, ничего не скажешь! Покойник бы обиделся, могу поклясться. Карлито никогда не был дураком, а уж чтобы решиться сделать то, что он сделал, духа надо было набраться много. Даже очень.

— Блаженные алчущие правды, ибо они насытятся…

Вот это верно. Парень считал, что помогает кому-то, ждал поощрения или хотя бы доброго слова, а получил… Правду. Вместе с ножом в спину.

— Блаженны чистые сердцем, ибо они бога узрят…

Эй! Он же читает через строчку. Что за странная прихоть? И как первые две фразы, так и эта не подходит Карлито. Или все-таки…

Передо мной он никогда не таился. И в прошлой жизни, и в настоящей. Ненавидел, но не скрывал этого. Чувствовал потребность встать на защиту — и встал.

— Блаженны вы, когда будут поносить вас…

О, поносить будут. В узком кругу, конечно: не думаю, что о похищении узнает хоть одна живая душа вне сенаторского дома. Прислугу прошерстят, кто бы сомневался. Допросят с пристрастием. А внешне все будет оставаться милым, умиротворенным и дремотно-спокойным. Как надгробная речь падре.

— За меня.

Это было последнее, что я услышал. Тихое, усталое и…

Слегка виноватое?