10000 лет во льдах

Я падаю. Но нет, мне кажется, что земля – плутоническая, изверженная земля – поднимается ко мне. С молниеносной быстротой она, кажется, устремляется по воздуху мне навстречу. Я слышу рев пламени, смешивающийся с ревом взрыва. Я вижу бурлящую пустоту вод сквозь разрывы в облаках пара.

Я приближаюсь к расплавленной поверхности. Мои чувства изменились. Я осознаю, что она, кажется, перестала восходить. Я чувствую, что сейчас падаю – падаю в огненные глубины внизу. Ближе… еще ближе; опаленные и почерневшие от ужасной жары, когда я приближаюсь, я падаю вниз… вниз… вниз…

Часть

II

. Вырванный из огня

– Где я? – воскликнул я, протирая глаза и оглядываясь вокруг, со смешанным любопытством и благоговением глядя на непривычные предметы, которые я видел.

Длиннобородый мужчина с седыми волосами ответил на незнакомом языке, склонившись над тюфяком, на котором я лежал, и начал намазывать мою кожу (я понял, что я голый) мазью, напоминающей аромат какого-то восточного нарда, о котором я читал, но на данный момент не мог идентифицировать. Я попытался поднять голову с подушки, но мышцы отказались реагировать на действие воли.

Беспомощно я опустил глаза на нижнюю часть своего тела и с отвратительным предчувствием увидел, что я весь в шрамах и волдырях от шеи до ступней. В то же время я осознал, что лежу на одеяниях или простынях из тончайшего шелка. Такая необычайная забота странно контрастировала с убогой обстановкой комнаты, и такая роскошь, примененная ко мне – в той мере, в какой я мог оценить – странно сочеталась с кажущейся аскетической бедностью человека, который стоял рядом со мной. Однако мне не составило труда определить по архитектурным элементам помещения, а также по чертам лица, одежде и интонации моего спутника, что я нахожусь в каком-то монгольском поселении – как и где, было непостижимой загадкой. Память, на данный момент, была пустой.

Внезапно поток мыслей пронесся в моем мозгу. В одно мгновение я вспомнил события того страшного дня в Сан-Франциско – подъем на воздушном шаре, вид разрушенного города, трагическую смерть доктора и мою собственную неминуемую гибель, когда я потерял сознание.

Как долго я пролежал в коматозном состоянии, я, конечно, не знаю, но, судя по необычайному расстоянию, пройденному за это время, либо время, должно быть, было значительным, либо меня, должно быть, с непостижимой скоростью сердца бури, швырнуло туда, где я сейчас лежал.

Пересечь океан и сотни лиг континента в состоянии бесчувственности выпадает на долю не каждого, и можно себе представить мое изумление, когда я, наконец, обнаружил, как меня нашли монахи буддийского монастыря Бадид на северном склоне Гималаев, на плато рядом, лежащего, по-видимому, словно мертвым, рядом с фрагментами того, что когда-то было воздушным шаром.

Моя теория состоит в том, что мой воздушный шар был подхвачен телом нагретого воздуха огромного объема, когда уже собирался погрузиться в огненную бездну, и что это тело воздуха, естественно поднимаясь к верхнему слою, было, в свою очередь, вытеснено воздушным потоком огромной скорости, естественно следуя за движением солнца на запад. Моя странная внешность и необычный способ, которым я добрался до их района, в сочетании с недавним потрясающим зрелищем, свидетелями которого они стали в ночных небесах – к тому времени, когда солнце взошло над Центральной Азией сила столкновения с кометой была исчерпана, и тепла, испытываемого на этой высоте, было едва достаточно, чтобы растопить несколько футов вечных снегов – повторяю, все обстоятельства, сопровождавшие мое появление среди них, заставили их относиться ко мне с определенным суеверным страхом и относиться ко мне с учтивостью, о котором я уже упоминал.

Что касается этой части нашей земли, то жестокий и огненный катаклизм, который вызвал такие разрушения в тех регионах, которые подверглись полному воздействию пылающего шара, был представлен только ужасным полярным сиянием, которое, по словам монахов, прошло половину круга небес от запада на восток в кроваво-красном гневе, но исчезнувший до того, как первые лучи утра осветили небо. Они расценили это, как я также узнал, как предзнаменование второго пришествия первоначального Будды.

Уединение тибетских горцев настолько велико, а их общение с внешним миром настолько ограничено и редко, что прошли недели, прежде чем смутные и ужасные слухи, которые слабо доносились из низменностей Китая, начали сильнее убеждать их в возможной правдивости ужасной истории, которую я попытался рассказать и донесите до них знаками и ломаными выражениями.

День ото дня во мне становилось все сильнее желание вновь посетить людские пристанища и узнать самое худшее о катастрофе. Я уже приобрел, за время моего двухмесячного пребывания в монастыре, достаточное знание тибетского языка, чтобы позволить себе общаться на повседневные темы со значительной беглостью, и мои выступления произвели такое впечатление на Дчиамдчама, одного из самых просвещенных монахов, что он уступил моим просьбам и согласился убедить остальных отправиться в исследовательское путешествие. По мере того, как постепенно я лучше овладевал языком, а Дчиамдчам и я сумели достучаться до интеллекта монахов, ослепленных невежеством и предрассудками и затуманенных суевериями, стало очевидно, что их любопытство разгоралось так же быстро, как их мысли становились заинтересованными. Когда открылся источник и снег на окружающих склонах растаял, они были готовы сопровождать меня в экспедиции на равнины.

Дчиамдчам не напрасно использовал свои аргументы и исчерпал свой запас риторики, убеждая своих братьев в том, что одна из их главных обязанностей в подобных случаях заключается в оказании помощи человечеству. Соответственно, отряд из тридцати самых молодых членов общества был призван в экспедицию, остальные, включая старших и более слабых братьев, были оставлены для защиты интересов братства. Деревни и поселения, которые мы проезжали на нашем пути в течение первых двух дней, были заселены туземцами, которые повторяли странные истории, которые мы слышали ранее.

День или два спустя, после пересечения многих отрогов и горных хребтов, мы вышли в долину Кинша Кианг, или, как ее называют в нижнем течении, Янцзы Кианг. Постепенно спускаясь с более высоких плато, мы вошли в районы, где растительность была сухой и безжизненной. Дома и деревни были либо опустошены, либо населены только полуголодными существами, которые отвечали на наши вопросы ошеломленно и сбивчиво. Казалось, ими овладело отчаяние. Их стада, казалось, едва могли поддерживать их существование на скудной и иссушенной траве. Бедствие, которое они были не в состоянии ни понять, ни справиться с ним, обрушилось на них и лишило их мужества и смелости.

За последние несколько дней мы заметили, что климат изменился в большей степени, чем это было бы при обычных обстоятельствах. Влажность была его преобладающей особенностью. Плотные массы облаков накрыли наши головы и закрыли солнце. Когда мы приблизились к китайской низменности, дождь лил почти непрерывно. Перед нашим взором предстали те же картины, с которыми мы столкнулись в более гористой стране, только усиленные в их ужасном значении. Мертвые и разлагающиеся тела мужчин, женщин, детей и домашних животных беспорядочно валялись на каждом шагу и во всех мыслимых позах, как будто они были поражены какой-то страшной чумой.

Пока мы смотрели, небеса проливали вялые капли дождя, как будто плача. Это было слишком убедительная, ужасная мысль о том, что здесь, на западной границе огромного царства Китая, мы стояли у ворот огромного кладбища, богатого дымящимися останками сотен миллионов человеческих существ и бесчисленных мириадов видов животного и растительного царства.

После двух недель путешествия мы достигли равнин. Там не было ни одного живого существа. Земля, однако, была одета в зелень. Каким-то таинственным образом было очевидно, что зародыши определенных форм растительной жизни выжили. Пшеница, рис, мак и сорняки росли вместе в роскошном беспорядке, как будто посеянные по всей земле. Сцена напомнила мне какую-то обширную западную прерию. Кваканье лягушек, слышимое ночью, доказывало, что, во всяком случае, эта форма земноводной жизни пережила стихийный кризис. Рыбы в реках тоже было предостаточно.

Нет необходимости подробно рассказывать о деталях нашего продвижения к морю. В течение шести недель мы достигли морского порта Макао на южном побережье. Здесь все было разрушено, уничтожено и выжжено, как будто попало в доменную печь. Товары и вещи всех видов были обожжены до полного высыхания.

Корабль в гавани, где он не был полностью разрушен или затонул, поднимался и опускался в такт пульсации волн, доски и бревна шевелились и сходили со своих мест. Тем не менее, этот город не испытал той же ужасной участи, которая постигла Сан-Франциско. Сила огня была израсходована до того, как его воздействие достигло этой четверти земного шара, хотя, насколько это касалось животной жизни, результаты были одинаковыми в обоих случаях.

В гавани был найден железный пароход, который можно было переоборудовать, и после нескольких недель работы он стал пригодным для плавания, в то время как его двигатели существенно не пострадали от жары. Снабдив это судно топливом с угольного склада, содержимое которого под воздействием солнца превратилось в превосходный кокс, и достаточным грузом риса, который, к счастью, также оказался лишь немного пересохшим, в сентябре месяце, примерно через год после кометного кризиса, судно, укомплектованное этой удивительной командой моряков-любителей, и под таким особым покровительством, медленно вышел из гавани Макао с решимостью посетить другие части земли.

Судно называлось "Евфимия", и его экипаж насчитывал тридцать один человек. Преподобный Дчиамдчам, как и следовало ожидать, был выбран капитаном экспедиции, в то время как контроль за машинным отделением был возложен на меня. К счастью, в первую неделю или больше мы не сталкивались с суровой погодой, и к этому времени у монахов появилась возможность научиться пользоваться своими ногами при качке и привыкнуть к обязанностям моряка. Их обязанности, естественно, заключались в поддержании чистоты и уходе за топками, а не в морском деле, хотя способности Дчиамдчама в сочетании с тем небольшим обучением, которое я смог предложить, постепенно научили их пользоваться канатами и управлять парусами (некоторые из которых мы, к счастью, нашли неповрежденными), что было необходимым условием для продолжения работы нашего предприятия, поскольку мы не могли сказать, когда у нас может появиться возможность пополнить запас угля.

Это был спорный вопрос, в каком направлении нам следует двигаться после отплытия из Макао. Благоразумие подсказало мне, что самым мудрым нашим курсом было бы движение на запад, в те азиатские страны, которые предположительно избежали полного воздействия посещения стихии. Соответственно, мы держали курс, насколько я мог рассчитать, в южном направлении к Индийскому архипелагу, надеясь рано или поздно найти Анжерский пролив. Но судьба распорядилась иначе.