Zero. Обнуление

Ренфрю, провинция Онтарио, Канада

Она представляется хозяйке Джемаймой Рейнольдс. В глубине поясной сумки припрятаны водительские права на это имя, позаимствованные из бюро находок библиотеки.

Хозяйка, привлекательная женщина на седьмом десятке – европейский акцент, свободная блуза с узором из экзотических птиц, – щурится на права сквозь очки для чтения, потом списывает данные в свою гостевую книгу в кожаном переплете.

Гостиничка с питанием нарочито гордится своей старомодностью, будто флаг подняв деревянную вывеску «НОМЕРА ЕСТЬ / НОМЕРОВ НЕТ», подвешенную под более крупной, гласящей «ПРИСТАНИЩЕ». Но что на самом деле привлекло внимание Кейтлин – причем еще тогда, когда она изучала этот регион онлайн, прежде чем обнулиться, – это то, что на двери написано «ИЗВИНИТЕ, WI-FI ОТСУТСТВУЕТ, НЕ СПРАШИВАЙТЕ». Добралась сюда на «Фольксвагене-Гольф» с тремя красивыми двадцати-с-чем-то-летними парнями, торопившимися с рассветом сплавиться по бурной реке на плоту, которые, будучи канадцами, с радостью согласились подвезти ее из здания парковки аэропорта, где, вне поля зрения камер и недоступная для слежки с «вертушки» из-за запретной зоны над головой, она бросила «Мини» и забралась в «Гольф». Потом, посреди этого городка, как только магазины открылись, на наличные купила новый рюкзак, комплект чистой одежды, новую флягу и компас и еще один браслет выживания (больше шагу без такого не сделает – никогда) и отправилась узнать, нет ли в гостинице без вай-фая свободного номера.

Заслужив право пройти в номер светской беседой (хозяйка любит походы, ее муж к ним безразличен), Кейтлин скрывается у себя в номере до обеда – жаркое, поданное с домашним хлебом и салатом, – который и съедает, сидя в одиночестве в небольшом зимнем саду. Потом снова направляется в номер.

– У вас есть все, что вам нужно? – осведомляется хозяйка, высунув голову из семейной комнаты. – В вашем номере есть чай и кофе, а еще я положила немного своего печенья. Только сегодня испекла, свеженькое…

При мысли о домашнем печенье у Кейтлин глаза на мокром месте, но и тошно одновременно.

– Спасибо!

– И завтра утром уезжаете, да?

– Еще не решила, мэм. Тут так чудесно…

Та выглядит и смущенной, и гордой одновременно.

– Можно, я вам завтра скажу?

– Само собой, несомненно, разумеется, конечно.

Кейтлин карабкается по лестнице, измотанная вусмерть, думая, а не остаться ли просто здесь, залечь на дно и попытать счастья. Гостиница частная, лишенная коммуникаций. Если не высовываться, есть в одиночку, читать только те книги, что есть на полках гостиницы, как ее могут тут найти? Даже «Слиянию» нужны подсказки.

Но, конечно, в ее планы это не входит. Да и не может входить. Хотя могло бы, если б она просто старалась выиграть три миллиона долларов…

Крохотный номер украшен несколькими видами набивного ситца, конфликтующими между собой. Напоминает ей дом бабушки. Хотя даже у бабушки не так много изображений Иисуса. Кейтлин ложится на кровать и ест печенье, затем достает блокнот, шарит в обложечном кармашке и вытаскивает портрет Уоррена. Это она может себе позволить. Награда за побег из аэропорта. Ей хочется рассказать Уоррену об этом. Может, как раз он-то и поведал ей о запретном воздушном пространстве. Разумеется, ему об этом было известно все. Он был ходячей энциклопедией по части мер и средств безопасности. Это куда больше его сфера, чем ее. Но он не мог знать, что подобный фактик где-то по пути сохранит ей жизнь – или, если не столь драматично, сохранит ее шансы (и его, если вдуматься), – позволив ей бросить «Мини» на той подземной парковке, оставшись незамеченной, а затем поймать попутку благодаря любезности троих достойных молодых людей.

– Привет, милый, – говорит она фотографии, чувствуя одновременно и сонливость, и гиперактивность от сахара, и страх, и необычайный уют и покой. Уоррен улыбается ей. Одет по-летнему бодро. Хорош собой. Не на всеамериканский лад с квадратной челюстью, нет, – он куда красивее. Он строен и изящен. Густые черные волосы и как раз столько крови его матери-алжирки, чтобы АТБ[46] обыскивала его каждый раз. Внешний вид отражает внутреннюю сущность. Чертовски умный, дьявольски забавный, любящий. Ее.

Сейчас, мысленно, она вместе с ним лежит на барке в озере под звездами. Их вторая годовщина. За неделю до того, как он тронулся в путь. Но тогда, на той барке перед хижиной с дожидающимся на леднике шампанским и двумя пластиковыми стаканчиками, время было еще счастливое. По большей части…

– У меня скверное ощущение, вот и все, – сказала она ему, глядя на Большую Медведицу.

– У тебя было скверное ощущение во время моей прошлой поездки, – ответил он со своим диковинным акцентом, помесью верхнеистсайдского с французским, унаследованной от матери, с периодическим грассированием и хитроумным порядком слов.

– И я была права, разве нет?

Она была права. Его последнее задание заключалось в отслеживании платежей между странами Персидского залива и Сирией. Ему очень скверно пришлось на пропускном пункте. Уоррен находился на сирийской границе с марокканским паспортом в руке, вторым в очереди позади старого пикапа, водитель которого спорил с пограничником – Уоррен решил, что из-за взятки, – когда пацан в униформе с АК-47 подошел и выстрелил водителю пикапа в голову. Позже Уоррен сказал, что из колеи его вышибло то, насколько походя было совершено это зверство. Скука – переполох – бабах. Готов. И мысль: «Что я здесь делаю?»

И все равно вернулся туда. Уоррен подвергает себя опасности. Что-то ему это дает. Говорит, платят хорошо, и вообще он патриот. Хочет верить, что государство нуждается в его помощи и заслуживает ее. Кейтлин это понятно. Она верит в него, но ей претит, что все это окружено такой секретностью, твердит ему снова и снова, что к этому никогда не привыкнет, настаивает, чтобы он принимал все меры предосторожности и всерьез подумал, не покончить ли с этим раз и навсегда.

Он тоже смотрел на звезды, на нее не глядел, но Кейтлин чувствовала, как его пальцы сжимают ее ладонь. Уоррен из кожи вон лез, чтобы осложнить себе жизнь. После магистратуры два года преподавал в школах гетто. Выучил фарси. Получил степень доктора и постоянную должность, а затем пошел на службу правительства США вместо хедж-фондов или частных инвестиций… Женился на ней.

– Хватит думать о наихудших сценариях, – сказал он ей.

Она лишь вздохнула.

Теперь вступает ее собственный голос.

– Я должна думать о наихудших сценариях, только они нам и помогут.

Сменив тему, Уоррен приподнялся на локте, чтобы поглядеть на нее.

– Не хочу говорить об этом в нашу годовщину, детка. Я хочу говорить лишь о том, как ты красива: будто голубая сойка в лунном свете.

– И с чего бы это вдруг тебе об этом говорить?

Она до сих пор слышит волчью ухмылку в его голосе.

– Потому что хочу говорить о наилучших сценариях.

– А как тебе такой сценарий? – спросила она, перекатываясь, чтобы подняться на ноги, и рыбкой бросилась в озеро. – Ничего не получишь, если не обгонишь меня до берега.

Нырнула, чувствуя, как темная вода облекает со всех сторон. А вынырнув, стремительно поплыла к берегу кролем, подгоняемая шампанским в крови. Уоррен – пловец куда более сильный – держался рядом, и они вдвоем рассекали воду под звездами, пока не добрались до пляжа, а потом повалились на свое шерстяное покрывало и стали кататься – он сверху, она сверху, он сверху…

Но когда она просыпается среди ночи, сон отступает в туманную даль, а Уоррена нигде нет: она снова его потеряла, он почти утрачивает реальность, становится призрачным мерцанием, воспоминанием, порой кажущимся ей собственной выдумкой. Да, она существует в мире наихудших сценариев. Больше ни звезд, ни секса, ни шампанского.

Встав с постели при свете утра, она убирает блокнот в карман своих туристских штанов, выписывается из гостинички и направляется по тропе пешком.

17 дней 20 часов