Синие дали

Из-за стенки доносились веселые выкрики и громкие удары.

— А ну-ка, садись на двойку!

Бах! — следовал удар.

— Теперь вот так развернем!

Бах! — гремело с новой силой.

— Братцы, дуплюсь!

Бах! бах! бах!

От этих ударов на столе у Быкова тонко позвякивали расставленные для зарядки латунные гильзы, в углу прихожей встряхивал хвостом вислоухий крапчатый сеттер Нептун и вздрагивала, сидя в кресле с вязанием в руках, жена Быкова Пелагея.

— Господи! — шептала она. — Когда же наступит покой? У людей в воскресенье тишина, отдых, а у нас целый день, как в кузнице, только и слышно: бух! бух!

Быков, маленький, плотный, очень подвижный человек, виновато улыбнулся и обнадеживающе проговорил:

— Потерпи, Палашенька, еще немного. Скоро не только шуму какого, шороху не услышишь. Я против этого домино такое средство сообразил, что он и думать о нем забудет. Помяни мое слово.

Пелагея Ниловна набожно перекрестилась:

— Помоги, владычица!

Быков засыпал в патроны дробь, забил пыжи и, снарядив патронташ, с любовью осмотрел дело рук своих. Гильзы, радуя глаз, выглядывали из сотов ровными блестящими закраинами.

— Ну, кажется, все, — облегченно вздохнул Быков. — Давай, Палашенька, собирай на стол. Начинаю действовать. Ты нам на закуску вчерашних чирков принеси. Да не забудь, когда начнем расходиться, парочку жареных бекасов этому идолу в карман сунуть. Пусть дичь попробует дома! — и Быков кивнул на стенку, из-за которой доносился веселый шум играющих.

Пока Пелагея Ниловна накрывала на стол, расставляя на нем тарелки и графинчики, Быков сходил за гостем и скоро привел под руку высокого, тощего, чем-то очень напоминающего колодезный журавль, мужчину. Это был сосед Быковых — Журиков — завзятый любитель домино, человек компанейский и покладистый. Иван Семенович заботливо усадил гостя за стол, придвигая к нему большое блюдо с жареной дичью.

— Вот так-то, сосед, и поживаем, — сладко приговаривал он, разливая вино по рюмкам. — Работаем, можно сказать, рука об руку, а навещаем друг друга раз в год. Анекдот!

Журиков покорно кивнул головой:

— Времени нет, Иван Семенович. Текучка заедает. Живем скучно.

— Куда уж скучней! Да ты закусывай плотнее! Жареный чирок первейшее, братец, блюдо. Специально вчера настрелял для тебя. Делов, действительно, у каждого полный рот, свободного времени кот наплакал. А разве мы умеем это время проводить с пользой? Умеем?

Гость смущенно улыбнулся.

— Да как сказать: газетку почитаешь, разок-другой забьешь в домино и на бок!

— Вот-вот! В домино! — оживился Быков. — На заводе день-деньской дым нюхаешь и домой придешь — отдыха нет. Компания соберется. Загалдят! Накурят! В комнате хоть топор вешай.

— Что же поделать-то, Иван Семенович, — взмолился гость, — известно! Не в столицах живем. Глухомань кругом, лес. Единственное развлечение — с приятелями посидеть.

— А ты сиди, да с пользой! Здоровьишко береги! — наседал Быков. — Развлекайся и отдыхай. Я тебе вот что скажу: пойдем-ка со мной на охоту! По чистому воздуху погуляешь, надышишься! Красивостей насмотришься, подстрелишь какую-нибудь дичину. Идем?

Журиков от удивления широко раскрыл глаза. Было видно, что самому ему такая мысль едва ли пришла бы в голову.

— На охоту? — нерешительно переспросил он. — Да что ты, Иван Семенович! Бог с тобой! Отродясь я этим делом не занимался. Я и стрелять-то не умею…

— Научишься! Экий ты, право, чудак! Дело нехитрое: раз-другой промажешь. А потом пойдет! И всего! Да что тут толковать? Беру над тобою шефство! — решительно объявил вдруг Быков. — И не отказывайся. И не отговаривайся. Я для тебя и ружье приготовил! И патроны снарядил, и амуницию, какую надо, подобрал, — и Быков, не давая Журикову опомниться, снял со стены ружье. — Вот полюбуйся! Разок постреляешь — по гроб жизни благодарить будешь. Не ружье, а мечта! Получай!

Темно-синие стволы, поблескивая неярким матовым светом, описав в воздухе дугу, мягко легли Журикову в руки. Журиков растерянно заморгал и крепко обхватил ружье руками. Ладони ощутили приятный холод металла, в глазах проснулось живое любопытство. Он наклонился, внимательно разглядывая резные замки, до блеска отполированное ложе, насечку на прицельной планке с крохотной золотистой мушкой на конце, и невольно протянул:

— Интересная штука!

Быков, ожидая восторгов и похвал, скривил гримасу:

— Ну ты уж тоже скажешь! Какая же это штука! Это, брат, ружье самого высокого разбора! А ты «штука»! Прикинь-ка на руке, вес-то какой! Чувствуешь? Что твоя царь-пушка. А чеки? Ты чеки посмотри!

— Очень красивые, — послушно согласился Журиков, пристально разглядывая узор орехового приклада.

Быков охнул и чуть было не схватился за голову. «Каналья! Ну ничегошеньки не соображает! Куда смотришь?» — вертелось у него на языке, но он взял себя в руки и продолжал:

— А вот и патроны! И ягдташ! И сапоги! Ну так как, идем завтра?

Вопрос, поставленный с прямотой штыкового удара, обезоружил Журикова окончательно.

— Выходит, надо идти! — вздохнул он и осторожно вернул ружье в руки хозяина.

Быков торжествующе посмотрел на соседа.

— Молодец! Я так и знал, что ты не дашь отступного! Что ни говори, а в каждом из нас теплится эдакая охотничья искорка. До поры до времени ее и сам в себе не замечаешь! А как до серьезной проверки дело дойдет, она в два счета даст себя знать. Ну-ка! Давай еще по рюмочке за завтрашнюю удачу.

Они выпили и расстались, твердо условившись на том, что Быков еще до рассвета разбудит Журикова и вместе с ним отправится на озеро.

В успехе затеи Быков не сомневался. И теперь, проводив гостя, довольно потирая руки, приговаривал:

— Ну, погоди, анафема! Я из тебя охотника сделаю! Убей хоть кулика — потянет тебя в болото, как нечистого, и будешь торчать там дни и ночи. Не только про домино, и про дом свой забудешь. Помяни мое слово!

Он не уснул ни на минуту всю эту ночь, раздумывая над тем, как лучше провести охоту, и поутру чуть свет постучался к соседу. Журиков встал. Они собрались и вышли на улицу. Над поселком бродил туман. Земля дышала прохладой и сыростью. Узкая полоска зари лиловым подтеком расплылась по небу от края и до края. День обещал быть погожим. С недосыпа Журиков ежился, кутаясь в воротник плаща. Его познабливало. Быков держался непринужденно, чувствовалось, что для него ранний подъем и утренняя свежесть — дела привычные. К озеру шли лесом, сгибая кусты и стараясь не задевать за ветки деревьев, чтобы не попасть под град увесистых капель росы. Быков вполголоса объяснял правила охоты. Журиков молча зевал и кивал головой в знак согласия.

Еле заметной тропинкой пробрались в камыш и, прыгая с кочки на кочку, допрыгали до лодки. Быков уселся на корме. Журиков занял нос лодки. Ивану Семеновичу почему-то казалось, что Журиков непременно забоится плыть на вертлявой и маленькой плоскодонке, но Журиков, не выказывая ни малейших признаков беспокойства, глядел вокруг с безразличным и сонным видом.

Над озером сумерки казались еще гуще. Алое пятно зари с воды виднелось чуть заметным просветом. Лодка медленно продиралась сквозь камыши. Шурша лезла по зарослям проса, лизала днищем широкие листья лилий. В воздухе плыл утиный разговор. То томно, вполголоса, то громко, навскрик, словно в испуге, утки будили друг друга десятками далеких и близких голосов.

Ухнула выпь, точно бухнул кто-то по дну пустой бочки, резко вскрикнула цапля, улетая к месту охоты. Из осоки с шумом сорвался бекас и, невидимый для глаз, устремив косой полет в синюю пелену тумана, огласил воздух тревожным стоном: «Пришли! Пришли! Пришли!»

Иван Семенович с жадностью ловил каждый рождающийся над водой звук. Сердце его то и дело охватывала волна приятного волнения. Временами охотник побеждал в нем искусителя. В эти минуты, забывая о Журикове, он сам готов был начать охоту. Но всякий раз вовремя брал себя в руки. Они подплыли к шалашу. Быков высадил соседа и, разбросав вокруг него на воде десятка полтора чучел, чтобы не мешать ему, направил лодку в дальний конец озера.

Он сделал несколько сильных загребов и вдруг почувствовал, как все в нем вздрогнуло, сердце словно оборвалось и замерло. Слух и нервы в одно мгновенье напряглись до предела: над головой, справа, раздался знакомый свист крыльев.

Не помня себя, Иван Семенович схватил ружье. Широко раскрытые глаза впились в небо. «Где? Где?» — забилась мысль.

— А! Вон!

Перерезая румяную полосу рассвета, над плесом медленно летели два чирка. Иван Семенович вскинул ружье, прицелился и… вздохнул. Чирки летели прямо к шалашу. «Пусть он стреляет», — подумал Иван Семенович и, опустив ружье, проводил птицу долгим тоскующим взглядом.

Чирки, вытянув шеи, шли на снижение. Сделав над шалашом круг, они проворно нырнули вниз и подсели к чучелам.

Журиков почему-то не стрелял.

«Что он там, спит?» — чуть не вырвалось у Ивана Семеновича от злости. Но он и рта не раскрыл! Новый свист, и на этот раз уже целой стайки крякв, заставил его плотнее вдавиться в лодку.

Кряква вслед за чирками летела туда же, в направлении шалаша.

«Неужто опять пропустит?» — с тревогой подумал Иван Семенович и что было сил закричал:

— Стреляй, каналья! Утки летят!

Над шалашом показалась сухая фигура Журикова. На фоне неба было видно, как Журиков не торопясь поднял ружье и выстрелил по табунку сразу из обоих стволов. Две утки, перевернувшись, тяжело плюхнулись в воду.

Увидев такое, Иван Семенович от волнения чуть не вывалился из лодки. Даже ему самому не часто удавалось сделать столь удачный и красивый дуплет.

«Везет же дуракам! — с завистью подумал он. — Нескладный, нескладный, а изловчился. Теперь, наверно, от радости еле дышит!»

В этот момент он ощутил вдруг какую-то особую неприязнь к Журикову. А тот, ничего не подозревая, проворно продолжал опустошать патронташ, отвешивая заряды налево и направо.

Утиный лёт начался активно. Над водой со свистом пролетали стайки чирков. С тяжелым шумом проносились матерые. Кулики, снявшись с песчаной косы, протянули над плесом длинной вереницей.

Журиков чаще мазал. Но иногда, Ивану Семеновичу это отлично было видно, встреченные его выстрелами утки со свистом шлепались на плес залива.

— Стреляй, стреляй, знаю, чем это кончится! — успокаивая себя, заговорщически приговаривал Иван Семенович. — Теперь от охоты тебя и за уши не оттянешь. Забудешь и думать о своем домино!

Взошло солнце. Осветило землю и пригрело сверху нежарким ласковым осенним теплом. Туман пополз в низины. Лёт потихоньку стал ослабевать. А скоро и совсем прекратился. В прозрачной синеве утреннего воздуха наступили покой и тишина. Откуда-то послышалось мычанье коров. Свистнул мальчик-пастух и щелкнул кнутом. Иван Семенович причалил к камышу. Охота закончилась. Он понимал это. Но ему хотелось еще сильнее разжечь Журикова, и он решил: «Буду вытаптывать. Надо ему часика два еще пострелять»… Он поднял голенища сапог и решительно полез в заросли. В нос ему ударил знакомый запах болота. Вода замочила его до пояса. Он сделал несколько шагов, пробираясь через густую осоку, и неожиданно провалился в трясину. Хватаясь за камыши, Иван Семенович еле вылез на сухую кочку. От натуги заныло под ложечкой, застучало в висках.