Синие дали

БЕЗ ДЯДИ ВИТИ

Дядя Витя заболел. Доктор Кирсанов внимательно осмотрел его горло и безапелляционно проговорил:

— Ангина. Лежать минимум два дня.

Виктор Сергеевич вздохнул.

— А как же вы без меня на косу пойдете?

— Найдем дорогу, — успокоил его Зимовьев.

— А назад?

— И назад придем, не заблудимся.

— Надо в море вех натыкать, — посоветовал Кирсанов, — в темноте легче будет протоку искать.

Зимовьев засмеялся.

— Ну что вы, доктор! К чему такая кустарщина? По компасу вернемся! Я, знаете, с этой штукой никогда не расстаюсь! Надежнейший помощник! — уверенно проговорил он и достал из кармана блестящую коробочку с визиром, похожим на прицел винтовки.

Мещерский тоже встал на сторону техники.

— Конечно, по компасу придем! — поддержал его Зимовьев. — Неужто с вехами возиться?!

Посрамленный Кирсанов почесал затылок.

— Ну что ж, по компасу, так по компасу, — нехотя согласился он.

Мы стали собираться на вечернюю зарю.

Солнце давно уже перевалило за полдень и сейчас висело над горизонтом тусклым и красным пятном, словно раскаленный пятак. Стоял полный штиль. Вода блестела как лед. Хотелось разбежаться и прокатиться по ее зеркальной, гладкой поверхности.

В синей дали моря неподвижно белели паруса рыбачьих баркасов. Мы пришли на косу, залезли в свои сидки и почти тотчас же начали стрельбу. Над косой не переставая попарно и небольшими табунками летали утки. Повыше кряковые, краснобаши, над самой водой с треском и свистом проносились чирки. Они налетали и справа и слева. Мы едва успевали поворачиваться, стреляли навскидку и часто мазали.

В азарте охоты не заметили, как наступили сумерки. Небо посинело, вспыхнули звезды, заря угасла, и сразу наступила ночь. Темны ночи на юге. Но над морем они кажутся особенно непроглядными и мглистыми. Небо черно, вода еще чернее, попробуй разгляди что-нибудь под ногами.

— Давай домой! — громко прокричал Мещерский.

Я перекинул через плечо убитых уток и побрел к нему навстречу.

Когда собрались все, Зимовьев достал «надежнейшего помощника» и стал определять направление. Стрелка компаса долго дрожала и вертелась, но наконец замерла. Зимовьев установил визир. Фосфорная мушка нацелилась в темноту.

— Все ясно! — пробасил Зимовьев. — Идти надо туда. — И он махнул рукой в сторону невидимого берега. Возражений не последовало. Подтянув повыше сапоги, мы тронулись в указанном направлении. Звезды колыхались на черных волнах от наших шагов. Со стороны камышей тянуло туманом. Мы шли до тех пор, пока не уткнулись в какой-то голый песчаный остров.

Таких островов возле нашей протоки не было.

— Ну что там компас показывает? — не удержался от вопроса Кирсанов.

Зимовьев взглянул на стрелку.

— Все точно! — ответил он.

— Ничего себе! — вырвалось у Кирсанова.

— А где наша протока?

— Где-нибудь тут, рядом.

Мы разбрелись вдоль острова.

— Эге-ге-ге! — полетело над морем.

— Ого-го-го! — неслось в ответ.

Перекличка была нелишней, потеряться в ночи — пара пустяков.

— До-о-ктор! Нашел протоку?

— Какая к черту протока! Тут ямы какие-то!

— Эге! Вот протока!

Мы поспешили на голос Мещерского. Узкая и заросшая камышом протока показалась нам именно той, которую мы искали. Поднялись по ней метров на сто. Вдруг я оступился и по пояс влетел в бочажину. Кирсанов подхватил меня под руку, вытащил в камыши и, присмотревшись к кустам, решительно проговорил:

— Не сюда забрели!

Подошел Зимовьев, повертел в руках компас и неохотно согласился:

— Кажется, действительно немного взяли вправо, надо назад.

Пошли назад. По пути обследовали каждый залив. Часа через полтора снова остановились на совет.

— Черт ее знает, где эта протока, — вздохнул Зимовьев, — может, нам, наоборот, влево идти следовало?

Кирсанов сложил руки рупором и что было сил закричал:

— Дя-дя Ви-тя! Ого-го-го!

Над водой покатилось раскатистое эхо. Кирсанов крикнул еще несколько раз, вскинул ружье и дал дуплет.

Минут через пять где-то далеко в стороне прозвучал ответный выстрел.

— Там! — обрадовались мы.

— Давай еще разок громыхнем, — предложил я.

Кирсанов снова выстрелил.

В темноте долго ничего не было слышно, потом ответили сразу из двух мест.

— Этого еще недоставало! — пробурчал Мещерский. — Кто там старается?

— Рыбаки, наверное…

— Что же делать будем?

— Пойдемте обратно, — посоветовал я.

Молча, один за другим, пошли к песчаному острову. Шли долго. Но когда заметили светловатое пятно песка, на душе немного стало легче. Да и как не обрадоваться? Хоть какой-нибудь ориентир отыскался в этой кромешной темноте. Хотелось вылезти на берег, развести костер, обогреться. Кирсанов посмотрел на часы.

— Четыре часа бродим, — ни к кому не обращаясь, проговорил он.

— Давайте дичь оставим здесь, — предложил Мещерский. — Утром приедем на лодке и заберем.

Ему никто не ответил. Но предложение было принято. Молча сложили гусей и уток на самом высоком месте и забросали их песком. Две утки Кирсанов, однако, прихватил с собой и подвесил их на пояс. После этого пошли вдоль правого берега. Остров был длинным и узким, как мол, и совершенно голым, словно куриное яйцо, на нем не росла даже трава.

Сразу же за островом начались камыши. Камыш — протока, камыш — протока, и так без конца.

Мы осматривали каждый проливчик, каждый рукав и залив. Поднимались по протокам вверх, кричали, стреляли. Но нам никто не отвечал. Между тем восток замерцал тусклым, белесым светом. Наступал рассвет.

На одном из островов Кирсанов нашел развесистый куст ракиты, выбрался из воды и сел под куст.

— Нечего зря воду мутить! — сердито сказал он. — Надо дождаться утра.

Зимовьев устало опустился на песок возле него. Я и Мещерский последовали его примеру.

На островке валялись сухие ветки и два сломанных весла. Развели костер. Пахнуло дымом. Стало светло и тепло. Настроение приподнялось.

У Кирсанова в рюкзаке очень кстати нашлись два бутерброда. Он разделил их на четыре части, но снова убрал обратно в рюкзак и заставил нас щипать уток. У него нашлась и соль и пара луковиц, но он не дал их нам даже понюхать, до того как утиные тушки не превратились в обжаренные куски мяса.

Трапеза наша была короткой. Побродив всю ночь в поисках лагеря, мы все здорово устали и теперь, после столь запоздалого ужина, нестерпимо захотели спать. Мы нарвали по большой охапке камыша, сложили в костер остатки хвороста и, прижимаясь друг к другу, улеглись возле огня. Перед утром неожиданно похолодало. Камыши припудрило инеем. У островков воду затянуло тоненькой пленкой льда. Взошло солнце. В глаза ударил яркий свет. Я проснулся и увидел Кирсанова. Он стоял возле куста, пристально вглядываясь куда-то вдаль. Я посмотрел туда же: у самого горизонта тоненькой седой струйкой вертикально вверх поднимался дым.

— Дядя Витя обозначился! — усмехнулся Кирсанов.

— Так далеко?! — не поверил я.

— А ты что думал, всю ночь ходили. Послал же черт этот компас на мою шею.

В лагерь мы вернулись часа через три. Виктор Сергеевич встретил нас на полдороге. Всю ночь он не спал. Голос у него был осипший, взгляд усталый, взволнованный.

— Где вас нелегкая носила? — сердито проговорил он, но, увидев наши понурые лица, тотчас же смягчился: — Ну, слава богу, что хоть все целы! Как же вы заблудились-то?

Кирсанов в ответ махнул рукой в сторону Зимовьева и Мещерского:

— Спрашивай у них.

Зимовьев пожал плечами и поморщился.

— Кто его знает, как это получилось. Вроде шли все время правильно, — недоуменно проговорил он и тут же решил: — Надо будет еще разок пройтись этим маршрутом.

— Непременно надо, — усмехнулся Кирсанов и в тот же день у выхода из нашей протоки, метров на триста в глубь моря, набил жердей.

На крайнюю, самую высокую из них, он повесил фонарь и заправил его керосином. С тех пор мы спокойно стали уходить из лагеря на все четыре стороны.