Музей «Шпионский Токио»

Часть 3 «Православный ниндзя»

«Православный ниндзя» – такого броского прозвища отечественная пресса удостоила удивительного человека, судьба которого как будто написана специально как киносценарий. Возможно, именно по этой причине снять о нем хорошего фильма никак не получается – ни сценаристы, ни режиссеры не могут сравниться с тем, кто рисовал линию судьбы этого героя. Актеры, выбираемые на его роль, выглядят беспомощными. Они с трудом пытаются отобразить лишь одну грань главного героя – показать его как борца, спортсмена. Но разве ниндзя – просто воин? И если он и вправду ниндзя, пусть даже православный – разве это все, что мы можем сказать о нем? Нет. Один из плеяды первых русских японистов, первый мастер и неутомимый пропагандист японских боевых искусств в России, выдающийся практик – тренер, спортсмен и в то же время теоретик борьбы, создавший новый ее вид – самбо. И, конечно, да – синоби в трактовке словаря Гошкевича – Татибана, то есть разведчик – все это он: Василий Сергеевич Ощепков.

Он родился 25 декабря 1892 года (по старому стилю) в поселке Александровский Пост (ныне город Александровск) на северо-западе Сахалина, в той его части, где не только климат куда суровее, чем в южной, но и нравы жителей несколько иные. Александровский Пост в конце XIX века в первую очередь – центр управления каторжных тюрем и поселений ссыльных. Рядом со страшной каторжной тюрьмой выросла и зажила, вокруг той тюрьмы вращаясь, как принято сейчас говорить, сопутствующая инфраструктура: дома и казармы ссыльных, охраны, мастерские, бани, почтовая станция. Родителями мальчика стали каторжанка (то есть заключенная, осужденная на каторгу за совершение тяжкого преступления) крестьянка Мария Семеновна Ощепкова и ссыльнопоселенец (человек, меньше провинившийся перед законом и либо сосланный на поселение в Сибирь, либо вышедший «на поселение» после отбытия срока каторги – обычно небольшого) высококлассный столяр Сергей Захарович Плисак.

Сахалин, зима, каторга. Простейшая логика подсказывает, что ребенка, родившегося в таком месте, в таких условиях и у таких родителей, должна была ждать незавидная судьба. И вроде бы тому есть немало подтверждений. Побывавший как раз в то самое время и в том самом месте Антон Павлович Чехов написал потом книгу «Остров Сахалин». Почитайте: в ней довольно подробно рассказано и о том, в каких условиях росли сахалинские дети. Многое из рассказанного Чеховым шокирует, например, упоминание о том, что рождение ребенка в семьях каторжных и ссыльнопоселенцев расценивалось как своеобразное наказание, а пожелание смерти собственному чаду не было большой редкостью среди сахалинских «отверженных». Но это только одна сторона медали.

Среди сахалинских каторжных встречались люди с очень разными судьбами, происхождением, уровнем образования, и на остров они попадали по самым разным причинам. Не только уголовники – воры, убийцы, насильники, не только случайно оступившиеся или не справившиеся с житейскими трудностями, но и «политические», нередко передовых для того времени взглядов, становились невольными обитателями Сахалина. «Вообще, здесь интеллигентные люди очень ценятся, – писал путешественник Иван Николаевич Акифьев, посетивший Александровский Пост в сентябре 1900 года и живший в доме отца Василия Ощепкова, – и интеллигентных каторжных и поселенцев не заставляют выполнять черные работы, а дают им мелкие канцелярские и другие должности, где они могут принести больше пользы»{63}. Сегодня мало кто об этом помнит, но именно там, на Сахалинской каторге, вырос исследователь Антарктиды, соратник Роберта Скотта Дмитрий Семенович Гирев, чьим именем назван один из пиков ледяного континента. Там работал востоковед и исследователь айнов «политический» Бронислав Осипович Пилсудский. Отец поэта Даниила Хармса, Иван Павлович Ювачёв, был народовольцем и, как результат, стал каторжанином, а выйдя на сахалинскую полуволю, – писателем. Так что не каждому родившемуся за «краем земли» была уготована однозначно скорбная участь – Сахалин знал примеры успеха. И, судя по некоторым свидетельствам, юному Васе Ощепкову повезло – он попал именно в такое окружение. Основа его благополучия была заложена отцом-столяром. Мебель работы Сергея Плисака, в том числе из так называемого «наплыва березы», высоко ценилась не только на острове, где покупательная способность населения была объяснимо низка, но и далеко за его пределами – вплоть до Владивостока{64}. В 1891 году изделия неизвестных сахалинских мастеров получил в подарок раненый цесаревич Николай Александрович, прибывший в Приморье из Японии{65} – не работы ли отца Василия Ощепкова? Невероятно затейливы бывают нити судьбы…

В 1902 году Сергей Плисак умер, а через два года скончалась и мать. Есть сведения, пусть пока до конца и не проверенные, что после смерти его родителей опекунам мальчика удалось устроить Василия в местное реальное училище. В те времена и в тех условиях это почти гарантировало хорошее будущее для ребенка, но… Начавшаяся Русско-японская война круто изменила судьбу и большой, и малой родины будущего японоведа. А он сам вскоре оказался в Токио. Как известно, по результатам этой войны новая государственная граница пролегла буквально перед домами сахалинцев – по 50-й параллели, делящей остров примерно пополам: на северную и южную части. Важная деталь, почему-то не учитываемая многими авторами, пишущими об Ощепкове: Северный Сахалин, где находился поселок Александровский Пост, не был занят Японией, граница прошла южнее. Соответственно, японская сторона не имела и не могла иметь никакого отношения к отправке Васи Ощепкова в Японию, и, забегая вперед, он никогда не был гражданином Японии. В Токио Ощепков поехал сам и совершенно по другой причине. Дело в том, что именно там находилось ближайшее учебное заведение, в котором он мог продолжить образование. Но имелись и другие резоны.

Сразу после окончания войны в военном руководстве России были приложены серьезные усилия для анализа причин военных неудач. Одной из главных проблем признали крайне слабо поставленную деятельность контрразведки и разведки. И не только в профессиональном – оперативном – смысле. В значительной степени наши «повелители ниндзя» наступили на грабли японских начальников «боевого пловца» Савамура: даже если секретную документацию на японском языке удавалось каким-то образом добыть, ее некому было прочесть и перевести. В начале войны на весь огромный маньчжурский театр военных действий имелось только два (!) квалифицированных переводчика японского языка. И хотя японские разведчики за несколько лет до войны своими действиями как будто прямо указывали нашим военным и полиции на необходимость решения этой проблемы, справиться с ней удалось только после поражения – ценой десятков тысяч жертв с русской стороны. В 1910 году полковник Генерального штаба Петр Иванович Изместьев в брошюре «О нашей тайной разведке в минувшую кампанию» объяснял причины поражения Русской армии в войне с японцами:

«1) Отсутствием работы мирного времени как в создании сети агентов-резидентов, так и в подготовке лиц, могущих выполнять функции лазутчиков-ходоков;

2) Отсутствием твердой руководящей идеи в работе разведывательных органов во время самой войны;

3) Полной зависимостью лиц, ведавших разведкой, от китайцев-переводчиков, не подготовленных к такой работе;

4) Отсутствием образованных военных драгоманов (то есть переводчиков с восточных языков. – А. К.);

5) Пренебрежением к военной скрытости и секрету…»{66}

Установить причину – значит, уже наполовину решить проблему. Но все же, как это планировалось осуществить на практике? В архиве российской военной разведки сохранился интересный документ – проект создания «Восточной коммерческой школы». Под этой совершенно нейтральной, ничего не говорящей вывеской в реальности должна была функционировать уникальная «Школа разведчиков Приамурского военного округа». Предложил невероятный, в значительной мере фантастический план человек вполне рационального мышления – ветеран войны с Японией капитан Генерального штаба Ипполит Викторович Свирчевский. Он, как и его начальство, изучал тяжелые уроки проигранной войны и поинтересовался действиями японской разведки в предвоенный период. Вывод сделал единственно верный: учиться, учиться и учиться! Пусть даже и у вражеских синоби.

«Минувшая кампания 1904–1905 годов показала, какую громадную пользу может принести тайная разведка, организованная заблаговременно и прочно… – писал Свирчевский. – Система японского шпионства, широко задуманная и осторожно, но твердо проведенная в жизнь, дала им возможность еще до войны изучить нас, как своего противника, будущий театр войны, важнейшие его пункты… Так как вряд ли можно высказаться с уверенностью против новой войны с японцами… безусловно необходимо, пользуясь временем, находящимся пока в нашем распоряжении, безотлагательно приступить к созданию кадра (так в документе. – А. К.) преданных нам людей, достаточно развитых и с известным объемом знаний, необходимых им при выполнении специальных задач шпионства в самом широком значении этого слова»{67}.

Свирчевский, не веривший, как и многие военные, в замирение японцев и предполагавший скорое возвращение к ожесточенным боям на том же театре военных действий, предложил немедленно создать этот самый «кадр» с помощью специальной школы, образованной из «детского сада, в котором воспитываются сироты-мальчики как китайские, так и русские от 5 до 10 лет», и «собственно училища, состоящего из 7 общих и 1 специального классов». Становление будущих разведчиков должно было осуществляться на основе подготовленного автором проекта «Особого нравственного уклада», в котором во главу угла ставилось бы «соответствующее воспитание в духе исключительного признания интересов своей нации и готовности применить все средства к достижению наибольшей выгоды своему отечеству…». Впоследствии Василий Ощепков в одном из документов воспроизведет этот «уклад» по смыслу очень точно, а всей своей жизнью докажет, что это были не только слова.

Ну а пока что решительно настроенный Генерального штаба капитан предусматривал возможность подготовки шпионов не только «с горшка», но и – в исключительных случаях – с 1-го класса школы, однако в любом случае – с возраста не старше десяти лет. Всего в специнтернате должны были обучаться 300–320 человек, из которых после различных отборов около трети могли оказаться «пригодными к предстоящей деятельности». Разрабатывая образовательный курс школы по образцу коммерческих училищ и имея в виду, что прикрытие коммерсанта для разведчика является универсальным, Свирчевский призывал «ни на одну минуту» не упускать из виду основную цель подготовки детей: «Почему явится возможность несколько сократить курсы почти всех предметов в тех их частях, кои не могут способствовать совершенству знакомства с Востоком или усвоению тех знаний, которые облегчат выполнение задач разведки».

Самым же необходимым для «спецсирот» считалось: