Музей «Шпионский Токио»

«Мои читатели»

Экспонат № 37

Книга Р. Н. Кима «Три дома напротив, соседних два» с дарственной надписью автора, 1934 год

Еще один необычный инскрипт Романа Кима хранится в частной коллекции. На титульном листе книги «Три дома напротив, соседних два» знакомым, слегка дерганым почерком выведена надпись: «На память о встрече с читателями. Р. Ким» и проставлена дата: «15/II 55 г.».

В свое время, готовя книгу о Киме, я предположил, что с этими самыми читателями в Ленинграде он встречался во время скандальной поездки на защиту кандидатской диссертации по филологии Раисы Григорьевны Карлиной. Скандал возник из-за темы, выбранной соискательницей: «Роман Фтабатэй “Плывущее облако” и романы Гончарова и Тургенева». До обращения к ней Раиса Григорьевна уже занималась похожим исследованием под названием «Японский перевод романа М. Шолохова “Тихий Дон”» и доказала тогда, что взгляды одного из основоположников японской русистики Футабатэй (принятое написание на русском языке – Фтабатэй) Симэй «целиком заимствованы из работ В. Г. Белинского и в некоторых частностях Н. Г. Чернышевского и Н. А. Добролюбова». Все прошло бы гладко и на этот раз, если бы не внезапно объявившийся в Ленинграде Роман Ким. На защите он, уже известный в то время автор повести «Тетрадь, найденная в Сунчоне», внезапно и категорично выступил против самой темы диссертации, объявив Футабатэй японским шпионом, работавшим против России. Имел ли он на то основания? Похоже, что да, как минимум – косвенные.

Футабатэй Симэй – псевдоним писателя и переводчика Хасэгава Тацуносукэ, родившегося в 1864 году. В детстве изучавший китайскую литературу и английский и французский языки, он трижды пытался поступить в военное училище. Безрезультатно – подобно многим своим современникам, Хасэгава был сильно близорук. Тогда он выбрал Токийскую школу иностранных языков, куда поступил в 1881 году, а в ней отделение русского языка, поскольку сомнений в неизбежной и скорой войне Японии с Россией ни у кого из японцев не возникало. История похожа на случай со «шпионом смерти» Хиросэ Такэо, только у Футабатэй здоровье было слабое, а интеллект, наоборот, сильный. Сам он позже в духе Утида Рёхэй или просто в стиле царивших в Японии той эпохи настроений вспоминал: «С детских лет мною владели патриотические чувства, поэтому возникшее среди общественности патриотическое негодование было мне понятно. Я решил, что Россия представляет большую угрозу для Японии и это надо предотвратить, а для этого необходимо знание русского языка»{124}.

Долгое время считалось, что преподавали Хасэгава Лев Мечников – брат будущего нобелевского лауреата, гарибальдиец и революционер, географ и социолог, давно уже вынужденный покинуть Россию, Николай Гурэ – еще один эмигрант, гражданин США, пылко ненавидящий царский режим, и несколько японцев, в числе которых был Куроно Ёсифуми (Ёсибуми, Иосибуми). Однако первый уехал из Токио за пять лет до поступления Хасэгава, а насколько был знаком будущий Футабатэй Симэй с остальными, до сих пор неясно. Замечу только, что Куроно в 1888 году отправился преподавать японский язык в Петербург и остался там надолго. С началом Русско-японской войны он стал объектом негласного наблюдения Охранного отделения и проходил по одному делу (по подозрению в причастности к шпионажу в пользу Японии) с… Надеждой Тимофеевной Ким и ее шестилетним сыном – еще один узелок на макраме истории.

Что же касается Хасэгава, то надо сказать, что даже если он напрямую и не слишком много общался с преподавателями – выходцами из России, сама обстановка в школе иностранных языков способствовала укреплению в его сердце любви к русской культуре и ненависти к России как к державе. Доучиться ему не удалось – в 1886 году школу закрыли. Как раз тогда юноша занялся самостоятельным творчеством и в 1887-м под псевдонимом Футабатэй Симэй представил публике свой первый роман – тот, что ляжет в основу анализа Раисы Карлиной, – «Плывущее облако». Позже начинающий литератор проработал восемь лет переводчиком в журнальном вестнике кабинета министров Японии, а в 1897 году недолго побыл в должности секретаря военно-морского министерства. В 1902 году Футабатэй, оставивший на время службу, перешел в коммерческую компанию, занимавшуюся торговлей с Россией, и, как многие его соратники, изрядно поколесил по русскому Дальнему Востоку: Владивосток, Харбин, Дальний, Порт-Артур. В Пекине Футабатэй остановился на девять месяцев, снова поступив на службу, но теперь в местную полицейскую школу, руководимую японским чиновником, вместе с которым учился в Токио. Наконец, когда началась Русско-японская война, выдающийся переводчик стал корреспондентом газеты «Осака Асахи». Опять ирония судьбы: 30 лет спустя это место займет ближайший помощник Рихарда Зорге Одзаки Хоцуми.

В 1908 году Футабатэй впервые добрался до европейской части России. По приглашению Василия Ивановича Немировича-Данченко, военного журналиста и брата известного драматурга, он отправился в Петербург. На торжественной церемонии в Токио по случаю отъезда Футабатэй произнес речь:

«Я думаю, что правильным направлением является достижение понимания сути японской культуры, которая русским пока не известна; необходимо убедить их в том, что японцы не дикари. Несомненно, было бы глубоким заблуждением надеяться, что это легко сделать. Но поскольку мне выпала возможность поехать в Россию корреспондентом “Асахи”, я буду всячески содействовать знакомству России с культурой нашей страны и тем самым прилагать усилия к тому, чтобы возможные недоразумения не привели вторично к войне между Японией и Россией»{125}.

Не получилось. Едва ступив на питерскую землю, Футабатэй простудился, заболел, вынужден был пароходом отправиться обратно в Японию и скончался в Бенгальском заливе. Тело его кремировали в Сингапуре.

Работал ли на самом деле Футабатэй Симэй или, вернее, Хасэгава Тацуносукэ на японскую разведку? Убедительных доказательств этому нет, но точно так же нет у многих историков сомнений в его контактах с японскими спецслужбами: такая была эпоха и такова была выбранная им специальность. Возможно, Роман Ким действительно знал о Хасэгава что-то такое, чего не знаем мы. А может быть, и не знал, а только предполагал, не в силах это доказать. Ведь в общественном сознании Футабатэй Симэй был и остается верным другом России, энтузиастом переводов русской литературы, одним словом, типичным интеллигентом: тихий человек в очках, больной туберкулезом, увлеченный, как и положено, идеями свободы, равенства и братства. И в то время только Киму могло быть известно, что помимо своего туманного военно-полицейского прошлого Хасэгава – Футабатэй отметился еще и тем, что на протяжении нескольких лет дружил с Брониславом Пилсудским – замечательным географом, антропологом, энтузиастом изучения Дальнего Востока и одновременно бывшим террористом-смертником и заядлым русофобом. В Японии он с другими антироссийски настроенными поляками и при посредничестве Хасэгава пытался активизировать борьбу против Петербурга, но безрезультатно. И тогда «тихий интеллигент» Футабатэй написал о бывшем террористе-смертнике Пилсудском и его товарищах: «…все они хотят совершить подвиг пустыми теориями и ведут дела только на словах. Я был разочарован в них: они ничего не смогут делать»{126}.

Раиса Карлина в итоге успешно защитила свою диссертацию. За нее вступился ее учитель – профессор Николай Иосифович Конрад, совсем недавно сидевший в соседней с Кимом камере Внутренней тюрьмы на Лубянке. Кто-то из присутствовавших на защите представил некую заметку в японской коммунистической газете, изображавшую Футабатэй страстным и совершенно бескорыстным любителем русской словесности, и вопрос был решен.

Случилось это 25 мая 1950 года, так что имеющийся у нас экземпляр книги «Три дома напротив, соседних два» Роман Николаевич подписывал в Ленинграде в другой свой приезд, пятью годами позже. И да – мы знаем, кем были те самые читатели, на память которым он оставил свой инскрипт. Внизу страницы, как и положено, сохранился штамп: «Библиотека клуба УНКВД ЛО. Инв. № 2026» – Управления Наркомата внутренних дел по Ленинградской области.