Форпост. Беслан и его заложники

Из опроса террориста Нурпаши Кулаева в Верховном суде Северной Осетии 31 мая 2005 года:

– Ну в школе Полковник с кем-то связывался по телефону?

– Связывался. Но нам не говорили. Он с правительством, с Москвой, постоянно на русском языке говорил.

– Так с кем он говорил?

– С кем, я не знаю. Кого-то звал туда. 4 человека. […] И он говорил, что вы давно должны уже были быть здесь. […]

– Из ваших показаний сегодня я поняла, что вы должны были вернуться на базу. То есть в тот лагерь, и об этом говорил и ваш Полковник. Вот какие пути отхода были предусмотрены вами?

– Он сказал, что если войска выведут из горных районов, то ничего не будет.

– Откуда?

– Из горных районов Чечни.

– При отходе вы должны были брать с собой заложников?

– Он говорил, что надо заложников брать на автобусах. Потом отпустит, отправит обратно.

– Скажите, что-либо вам известно о том, что от имени Басаева была написана записка?

– Нет. […]

– Где писалась записка?

– Я не знаю. Полковник в школе по телефону говорил, что записку должны прочитать по телевизору, чтоб все люди знали[6].

2 сентября 2004 года, несмотря на утверждения властей о трех сотнях заложников, на площади у ДК уже точно знают – в школе больше восьмисот человек. Минувшим вечером родственники заложников собрались в группы и записали имена своих близких, которые пошли на первый звонок в школу № 1.

Уже известно, что у председателя парламента Северной Осетии Таймураза Мамсурова в школе № 1 двое детей, и он наверняка сообщил оперативному штабу о масштабах трагедии. Штабисты, безусловно, к этому времени уже располагали схемой школы и спортивного зала со всей технической информацией, так что они не могли не знать, сколько там заложников. Министру Дзантиеву, который вышел к бесланским жителям, крикнули что-то по-осетински, и он признал: «Да, я знаю, мы сами эти списки составляли. Получается, только детей там 400 человек, не считая родителей и педагогов». На вопрос, почему в официальной версии говорится про 354, он не ответил. Выглядел он довольно беспомощно.

Я до сих пор не понимаю, зачем нужна была эта ложь про 350 заложников. У меня есть только одно объяснение: власть испугалась заявить на всю страну, что в школе какими-то отморозками захвачено более тысячи человек. Не 3, не 30, а 1128. Получается, теракт тщательно и долго готовился, ведь невозможно провернуть такую операцию с ходу. И получается, власть проглядела эту подготовку. Облажалась. И зачем тогда стране такая власть? Эта информация сама по себе была для власти приговором. Но укрывательство правды дорого стоило всем.

С этого дня властям здесь больше не верили. Люди чувствовали себя преданными. Трудно пришлось и журналистам – особенно телевизионщикам. Их обвиняли во лжи и отказывались с ними говорить: «Все равно не скажете правды».

Дзантиев рассказывал о террористах: «Мы пытались с ними говорить, предлагали им обменять взрослых на детей. Мы даже зеленый коридор до границы им предлагали: „Уйдите отсюда, только оставьте наших детей“. Отказались».

Люди на площади стали кричать, что террористы требуют переговоров, а к ним никто не идет. И что они требуют вывода войск из Чечни, а им этого никто не обещает.

Утром 2 сентября врач Леонид Рошаль приехал к школе, но его встреча с захватчиками не состоялась. По официальной версии, боевики сами отказались с ним встречаться. По неофициальной – они требовали, чтобы в школу пришли все четверо переговорщиков одновременно. Принесенные Рошалем вода и еда остались нетронутыми в вестибюле школы.

На улице у Дома культуры росло напряжение. Женщины падали в обморок.

К обеду президент Дзасохов вышел к родственникам заложников и пообещал, что после 15 часов дня переговоры с террористами будут возобновлены – а пока с ними снова устанавливается контакт.

Позже заложники расскажут, что, услышав из теленовостей, что в школе 350 заложников, террористы взбесились и стали стрелять поверх голов людей, крича им, что их «сдали, как баранов». Возможно, по этой причине боевики и перестали выходить на связь со штабом, а также запретили заложникам пить и выходить в туалет.

Из показаний потерпевшей Регины Кусаевой:

– После чего вам перестали давать еду, после каких действий?

– На второе утро. Вначале они давали воду, час перерыв был как бы. Потом настало утро. Какое-то время утром они еще давали. Потом они вышли и сказали: «Мы вместе с вами объявляем голодовку. То есть сухую голодовку. Не будете пить». Якобы для того, чтобы приняли меры о прекращении войны в Чечне. «Террористы? Какие мы террористы. Мы борцы за свободу», – что-то типа этого[7].

Перестрелка вспыхивала по периметру школы в течение всего дня. Мы не понимали, кто стрелял и откуда. Возможно, боевики стреляли с целью напугать местных жителей, посеять панику, подстегнуть штаб к переговорам.

В 15:30 к школе направился бывший президент Ингушетии Руслан Аушев, известный своим авторитетом не только среди ингушей, но и среди чеченцев.

Из выступления Руслана Аушева на пресс-конференции в Москве 28 сентября 2004 года:

– Я приехал, потому что меня вызвал штаб. Меня представили его начальнику, это был глава УФСБ по Северной Осетии Андреев. Мы связались с террористами через их «пресс-секретаря», я сказал ему, что я Аушев Руслан, и он пообещал доложить эмиру. Потом созвонились, и они сказали, что я могу заходить. В школе мне пытались надеть на голову черный мешок, чтобы я ничего не видел, но я отказался. Они провели меня в физкультурный зал, он был забит детьми, как и все смежные комнатушки. Там была настоящая баня, из-за жары все дети сидели голые. Директриса сказала, что они добровольно приняли сухую голодовку в поддержку требований боевиков, но я-то прекрасно понимаю, что под автоматом можно принять все что угодно[8].

Многие родители взяли на школьную линейку грудных детей, которые тоже стали заложниками террористов

Осетинские ополченцы, наблюдавшие за ним со стороны железной дороги, видели, как он вывел из школы заложников – женщин и детей. В тот день боевики отпустили с Аушевым 26 человек, но ушли 24. Одна из заложниц, Фатима Цкаева, отдала свою шестимесячную дочку Алену старшей дочери, пятикласснице Кристине, а сама осталась в спортзале с семилетним сыном Махаром. Но на выходе из коридора школы, перед вестибюлем, Кристину остановил террорист Хучбаров (Полковник) и запретил ей выходить из школы. Аушев видел эту сцену и забрал у Кристины грудную девочку, спросив, как ее зовут и чья она дочь. Маленькую Алену Цкаеву Аушев вынес из школы на руках и передал ее сотруднику местного ОМОНа. Потом эта фотография с Аленой для многих стала символом бесланской трагедии. Мама Алены Фатима и сестра Кристина погибли в школе.

Из интервью Руслана Аушева журналисту радиостанции «Эхо Москвы» Владимиру Варфоломееву, 13.09.2004:

– Они мне передали требования, потом я попросил их отпустить хотя бы грудных детей.

– Это была инициатива с вашей стороны?

– Это была моя инициатива, я попросил отпустить грудных детей. Они сначала колебались, потом согласились. Они сказали – остальных мы отпустим, когда будет приказ президента о выводе войск и нам зачитают по телевидению указ о выводе войск. И чтобы пока хотя бы взять то, что разрешили, я быстро дал команду тогда, встал около двери, чтобы убедиться, что всех вывели. Получилось 15 грудных детей и 11 женщин. Одна из женщин вернулась в школу, у нее был грудной ребенок, но еще, насколько я понял, двое остались в школе. […]

Мы это сделали быстро, потому что я понимал, что настроение в любой момент может испортиться, потому что они там нервничали и все остальное.

Успех Аушева вдохновил местных силовиков и гражданских. Дзантиев сказал кому-то из местных: «Процесс пошел», – а Лев Дзугаев сообщил, что президент Северной Осетии Александр Дзасохов еще час назад обещал «интенсификацию переговоров», и она пошла, и в результате этого отпущены женщины с детьми. «Слава Богу! – раздалось в толпе. – Дзасохов что-то начал делать!» «Мы надеемся, нам удастся продолжить этот процесс», – сказал Дзугаев. В это время люди стали писать на плакатах: «Путин!!! Выпусти наших детей! Выполни требования!», «Путин! В заложниках находится не меньше 800 человек!»[9]

Местные жители стали кричать, что по федеральному телевидению должны сказать, каковы требования боевиков. Они были убеждены, что так можно избежать штурма и договориться об освобождении заложников.

Но к этому моменту государство уже взвесило жизни заложников и собственный имидж – и, кажется, сделало выбор. Не знаю, чем еще можно объяснить тот факт, что все три дня представители властей и оперативного штаба утверждали, что у террористов нет никаких требований. А люди на площади знали, что они есть. Осетины – небольшой народ, здесь сильны родственные связи.

В штабе работали осетинские чиновники и военные, которые вряд ли утаили бы от своих близких такую информацию. Как бы то ни было, впоследствии, уже на суде над Кулаевым, стало ясно, что так все и было – боевики подтвердили Аушеву свои требования о переговорах и прекращении войны в Чечне.

Из показаний потерпевшей Людмилы Дзгоевой в Верховном суде Северной Осетии:

– Скажите, Аушев в зал заходил?

– Аушев зашел в зал. Он посмотрел зал. Он сказал, не переживайте, я договорюсь с ребятами. И все, и вышел. […]

– Какие они требования выдвигали?

– Вывести войска из Чечни…

– А вам их кто озвучивал?

– Они сами нам говорили. Говорили, вывести войска из Чечни. И если они выполнят наши требования, мы всех отпустим. Вывести войска из Чечни, освободить мусульман, которые находятся в тюрьмах России, боевиков. И чтоб зашли эти четыре человека: Дзасохов, Зязиков, Рошаль и…

– Значит, основное требование все-таки вывести войска и освободить мусульман?

– Один из них сказал, если они на нас штурмом пойдут, клянусь Аллахом, мы всех расстреляем[10].

Ни одного из четырех человек, затребованных террористами на переговоры, не пустил в школу оперативный штаб – так, во всяком случае, говорили эти люди потом в интервью.

– Вы хотите, чтобы сюда приехал Путин? – спрашивал бесланцев иностранный журналист.

– Зачем Путин? Путина не надо! – отвечали ему. – Здесь нужны Закаев, Аушев, Масхадов. Надо с ними искать контакты.

– Аушев уже освободил женщин, – пронеслось по толпе.

– Пусть еще идет туда, пусть остальных освободит! – раздалось со всех сторон. – Они из Ингушетии пришли?

Но Аушев больше не смог никого освободить. К вечеру 2 сентября нам сообщили, что он «отошел от переговорного процесса».

На самом деле это был конец. Аушев, единственный авторитет для боевиков из тех, кого могла предложить российская власть, сделал все, что мог. Он не мог пообещать им вывода войск из Чечни и политической автономии, потому что знал, что Кремль на это не пойдет. Боевики в зале тоже это знали. Поэтому стали злее.

Из показаний потерпевшей Фелисы Батаговой в Верховном суде Северной Осетии:

– В чем их агрессия выразилась после ухода Аушева?

– Я лично думаю. Что они поняли, что их оставили на смерть. Что другого выхода у них не будет. Они не думали умирать. Если б они умирать собрались, они б все сняли маски[11].