Форпост. Беслан и его заложники

Кнут и пряник

В конце октября 2010 года Владимир Колесников подвел итоги своего расследования в Беслане.

Они полностью совпали с выводами следственной группы, работу которой должен был проверить высокопоставленный ревизор. Колесников заявил на пресс-конференции, что приехавшие вместе с ним следователи выслушали все аргументы Сусанны Дудиевой и других потерпевших, дополнительно, по просьбе Кесаева, опросили 26 свидетелей и убедились в том, что боевики в школу № 1 не заходили ранее 1 сентября, а зашли туда только с остальной группой захвата. Свидетели, как утверждал Колесников, приняли за боевиков группу газонокосильщиков, нанятую директором школы в один из летних дней. Опроверг он и утверждения многих заложников о том, что террористов было больше 32, что часть из них покинули школу до или во время штурма и что школу захватила не одна группа, а несколько, добиравшихся в Беслан разными маршрутами. Чтобы убедиться, могли ли 32 человека с оружием вместиться в ГАЗ-66, следователи провели эксперимент на территории воинской части во Владикавказе. Оказалось, что могли. Правда, чуть позже такой же эксперимент провели в Москве по инициативе редакции сайта pravdabeslana.ru – и выяснилось, что влезть-то в грузовик 32 боевика могли, если бы сидели друг у друга на коленях, но вот проехать в нем несколько часов (да с большим количеством боеприпасов и оружия) – вряд ли. Но это был неофициальный эксперимент, так что следствием он не зафиксирован.

Проверила комиссия Колесникова и версию о стрелявшем в дневное время по школе танке – она пришла к выводу, что танк Т-72 стрелял после 21 часа 3 сентября и произвел 7 выстрелов по юго-восточной части школы, где засели несколько террористов. Эвакуация заложников завершилась из школы к 18 часам, сообщил Колесников. Это противоречило свидетельствам людей, видевших, как танк стрелял днем, когда многие заложники еще были в школе.

Проверяющие также опровергли версию о применении зажигательных огнеметов по школе. Как заявил Колесников, 1 сентября военнослужащим одной из воинских частей было выдано девять «Шмелей» с термобарическими капсулами, от применения которых не могло произойти возгорания. По версии прокуратуры, все 9 снарядов были выпущены по чердаку и второму этажу, где закрепились боевики – причем уже после того, как заложники покинули школу. В подтверждение своей версии Колесников рассказал о другом эксперименте, который следователи провели 12 октября в горном поселке Садон. Поселок заброшен. Два выстрела произвели по бывшему зданию столовой и зданию профилактория Садонского рудника – возгорания не произошло. «От взрывной волны большой силы обломки шифера и досок разлетелись на десятки метров, но потолок не обрушился», – заявил Колесников. Он также привел показания военных, утверждавших, что пожар в школе возник через 40 минут после начала разминирования зала саперами. Один из саперов показал, что покинул зал в 15.25, там еще оставались живые заложники, но пожарные расчеты еще не прибыли. При этом Колесников, сославшись на экспертизу, заявил, что от пожара пострадали только мертвые в спортзале. Это разногласие осталось незамеченным.

Версия прокуратуры подтверждала предыдущий вывод их коллег: в первых взрывах и в гибели заложников виноваты боевики. Николай Шепель не зря еще в самом начале работы ревизоров был уверен в том, что ничего нового они не найдут. Может быть, у них и не было такой задачи.

Кроме боевиков, в захвате школы оказались виноваты еще милиционеры. Владимир Колесников установил, что ФСБ знала о готовящемся теракте – еще 14 августа в региональное управление ФСБ поступила шифрограмма о перемещении вдоль административной границы с Ингушетией банды боевиков. 16 августа из чеченского управления ФСБ снова сигнализировали о том, что на территории Северной Осетии может быть «провокация по типу буденновской». После каждого из этих сообщений начальнику РОВД Правобережного района Мирославу Айдарову направляли телефонограммы. 24 августа глава регионального МВД Казбек Дзантиев подписал приказ о проведении сотрудниками РОВД Правобережного района антитеррористических мероприятий. В нем, в частности, говорилось и о необходимости усилить меры безопасности к 1 сентября. Тогда же личный состав МВД перевели в усиленный режим. Однако 1 сентября возле школы № 1 не было не только усиленного наряда милиции, но и вообще никакого.

Сигналы о передвижении террористов в Малгобекском районе получали 23 и 31 августа и в Малгобекском РОВД. Но меры, по словам Колесников, не были приняты. Именно поэтому в отношении руководителей Правобережного и Малгобекского РОВД были возбуждены уголовные дела. (Впоследствии уголовные дела против малгобекских милиционеров были прекращены судом за недоказанностью вины, а трое сотрудников Правобережного РОВД были амнистированы в зале суда.)

Колесников уделил особое внимание версии о готовности Масхадова приехать в Беслан. По его словам, Мамсуров связался с человеком Масхадова и тот пообещал, что Масхадов перезвонит. Но не перезвонил.

Комиссия Колесникова также не нашла никаких уголовно наказуемых нарушений в действиях руководителя штаба Валерия Андреева и пожарных. Примечательно, что на эту пресс-конференцию не пустили женщин из «Голоса Беслана». В конце октября они даже провели акцию протеста в Москве, за что были задержаны и доставлены в отдел милиции[54].

«Нам надо знать, кто отдал приказ стрелять по школе из огнеметов и танков и кто за это будет наказан, – сказала мне Элла Кесаева. – Мы не успокоимся, пока этого не узнаем. Путин обещал женщинам разобраться. Но он ничего не сделал, никого не отправил в отставку. Он прислал Колесникова, зная, что тот не будет добиваться правды». На них составили протокол и быстро отпустили, но вообще это была отвратительная иллюстрация российской правоохранительной системы. Женщины, потерявшие своих родных в теракте, как преступницы были отправлены в отдел милиции, которая должна была защищать их детей.

Не убедил Колесников и «Матерей Беслана» – они назвали расследование фарсом и пообещали снова обратиться к Путину. Через пару недель после пресс-конференции я встретила Риту Сидакову, и она сказала: «Я понимаю, что Колесников нам врет. И Путин нас обманул. У них стратегия такая была с самого начала – выставить нас ненормальными».

– Рита, зачем вы пошли к Грабовому? – спросила я.

– От отчаяния, – ответила она.

И Рита, и Сусанна, и Анета по-прежнему занимались делами комитета, встречались со следователями и чиновниками и совсем не производили впечатления людей, потерявших связь с реальностью. Напротив, они казались даже большими реалистами, чем остальные.

В конце сентября, через 3 недели после приезда группы Колесникова в Осетию, Генпрокуратура начала возбуждать, одно за другим, уголовные дела – в отношении руководства футбольного клуба «Алания» по факту нецелевого расходования денег из бюджета республики. Тут надо пояснить, что футбольный клуб «Алания» был гордостью Осетии и в него, конечно, вливались немалые деньги. В руководстве клуба в разное время были представители правительства Северной Осетии. Комиссия Колесникова за 3 недели изучила всю документацию в Сером доме и нашла то, что искала. Фигурантами уголовных дел стали бывший премьер Шаталов, министр финансов Константин Уртаев[55], глава налоговой инспекции Зангиев, а чуть позже – глава администрации президента Северной Осетии Такоев. Стало очевидно, что уголовные дела приведут к арестам.

Вероятно, по этой причине северо-осетинский парламент отложил публикацию доклада с сентября на октябрь, потом – на конец ноября.

Я не буду останавливаться на этих делах подробно – о них писали в СМИ. Не исключаю, что реальный повод для уголовных дел был, потому что коррупция – это общероссийская болезнь. Но борются с ней только тогда, когда надо кого-то проучить, подвинуть с должности или наказать за длинный язык. Именно это и возмутительно. Миссия Колесникова была многозначной, многослойной. Он должен был сначала по-хорошему убедить руководство Северной Осетии снизить гражданскую активность парламента и потерпевших по делу Беслана. Поэтому были повторно опрошены свидетели и проведены две экспертизы. Параллельно был запущен маховик с уголовными делами. Когда по-хорошему не удалось, ревизор стал действовать по-плохому.

29 ноября на заседании парламента Кесаев все же рассказал о докладе и объявил работу парламентской комиссии завершенной. Честно говоря, его речь вызвала у меня горькое чувство – мне показалось, его сломали. Он выражался очень сдержанно, фразы его были обтекаемы. Но меня не было на этом заседании парламента, я только читала о нем в СМИ. Кесаев сказал, что не собирается делать выводы, которые были бы направлены во вред «стране, республике и народу», и согласился с Генпрокуратурой в том, что «захват школы в Беслане произошел в результате недоработки правоохранительных органов». Однако он опроверг утверждения Колесникова, что местным правоохранителям поступали сведения о готовящемся нападении на Беслан: «Упреждающей информации не было, была общая информация о сложной обстановке на Северном Кавказе. Я не собираюсь никого защищать, но упреки в адрес силовых структур, что они знали и не среагировали, наша комиссия не подтверждает». В самом докладе говорится, что в адрес депутатской комиссии из УФСБ РФ по РСО – Алании поступил документ № 996/82с от 6 октября 2004 года, в котором сообщается, что «сведения из вышестоящих или других органов об угрозе совершения террористического акта в г. Беслане в УФСБ России по РСО – Алания не поступали». Косвенным свидетельством отсутствия такой информации комиссия сочла и заявление директора ФСБ России Н. Патрушева на заседании Совета Федерации 20 сентября 2004 года об отсутствии информации о готовящемся в Беслане теракте.

Кесаев сказал, что оперативный штаб работал «несогласованно», что информация о 354 заложниках нагнетала ситуацию и что для комиссии остался непроясненным «юридический статус присутствия в Беслане Проничева и Анисимова». О штурме он высказался осторожно, сообщив, что Генпрокуратура сначала отрицала применение по школе тяжелого вооружения, а потом признала: «Нами было установлено применение гранатометов, огнеметов и танков. Почему-то первоначально это отрицалось, а теперь признается. Это настораживающий факт».

Наконец, он произнес главные слова, которые объяснили, на мой взгляд, причину его политической «несговорчивости»: «Эта трагедия – не случайное стечение обстоятельств! В свидетельстве о смерти дочери члена комиссии Олега Будаева написано, что она сгорела заживо. И если после такой формулировки меня призывают увидеть больше положительного, чем отрицательного, у меня на это просто не хватит совести! Все, что мы напишем в окончательном документе, направлено на то, чтобы подобное больше не повторилось, и если кому-то кажется, что деятельность комиссии – происки противников существующего государственного устройства, – это абсолютный нонсенс».

Парламент решил не публиковать в СМИ доклад своей комиссии. Не исключаю, что это решение было связано с давлением Генпрокуратуры. Однако мой коллега Заур Фарниев раздобыл текст доклада и написал в тот день в своей статье, что на бумаге выводы комиссии выглядят более резкими, чем сказанные устно в парламенте. Полная версия доклада вскоре появилась на сайте pravdabeslana.ru, а ключевые его тезисы мы опубликовали в журнале «Коммерсантъ-Власть» 5 декабря 2005 года в статье «Тот самый доклад». Выводы северо-осетинской комиссии действительно отличались от официальной версии и ставили под сомнение некоторые утверждения Генпрокуратуры.