Форпост. Беслан и его заложники

Опасная комиссия

В июне 2005 года я взяла интервью у заместителя председателя северо-осетинского парламента Станислава Кесаева, возглавившего парламентскую комиссию по расследованию теракта в Беслане. Юрист по образованию, университетский профессор, Кесаев производил впечатление человека принципиального, честного и далекого от политических интриг. Все три дня теракта, с 1 сентября, Кесаев был в Беслане и испытывал заметные личные эмоции в связи с произошедшим.

Это интервью стало очень громким. До него о недоверии к следствию и официальной версии говорили только жители Беслана и женщины из комитета «Матери Беслана». Кесаев стал первым официальным лицом с такой позицией. Он прямо сказал о том, что по школе стреляли из гранатометов, огнеметов и танков в то время, когда там были заложники. О том, что спасательная операция была провалена, у пожарных бригад «рукава» не подходили к технике, а в машинах не было воды, поэтому они долгое время не тушили пожар в школе. И если бы не местные ополченцы, погибших было бы больше.

Из интервью Станислава Кесаева Ольге Алленовой:

– Что стреляли по школе из танков – я лично видел. Зачем? Я задавал этот вопрос и находившимся во дворе военным, и командующему 58-й армией – танки произвели выстрелов восемь на моей памяти, и это не могло не вызывать удивления. Тем более под вечер, когда в принципе знали, что террористы окружены, но рядом с ними заложники, что они прикрываются заложниками. А по ним стреляют из танков – и никакого объяснения этому не было. Точно так же не было и нет объяснений применению гранатометов, огнеметов «Шмель». Ведь от этого факта никуда не денешься – не злые же духи принесли на место трагедии и побросали там тубусы из-под «Шмелей». Тем более что пожар, который был в школе, свидетельствует о том, что загорелось все из-за огнемета[48].

Он также сомневался в численности боевиков, утвержденной следствием, говоря, что есть показания заложников, подтверждающих обратное, – и раз следствие не желает их слышать, значит, заведомо пытается подогнать все показания под определенную установку. Он говорил о «ведомственных интересах», которые заметны в этом деле, и они перекрывают интересы остальных граждан. Он также высказал сомнения в том, что глава республиканского УФСБ Валерий Андреев реально командовал оперативным штабом:

– Если человек, который называется руководителем штаба, все время проводит у телекамер и раздает интервью, то когда он руководит и куда делись те большие генералы, которые там были?

– Вы имеете в виду заместителей директора ФСБ Владимира Анисимова и Владимира Проничева и начальника ГУ МВД по Южному федеральному округу Михаила Панькова?

– Конечно. Они были там, но мы про них ничего не знаем.

Еще мы говорили о Чечне. Кесаев сказал, что нельзя валить всю вину за Беслан на международный терроризм – у нас на российской территории есть свой, собственный, терроризм, и если мы этого не признаем, значит, не решаем проблему и не устраняем причины его возникновения. Я спросила его, что делать с Чечней; он ответил, что надо искать «здоровые силы» в Чечне и с ними работать, «а не относиться к ним, как федеральный центр относился к Масхадову, – то говорили, что это единственно легитимный политик, то обозвали его бандитом и в итоге покончили с ним как с террористом». В результате Кремль поступил так, как и советовал Кесаев: нашел «здоровые силы», которые стал финансировать в обмен на лояльность.

Я поражалась тому, что Кесаев не боится. Для чиновника маленькой республики это было невероятно. Что ему давало силы – уверенность в собственной правоте, глаза женщин Беслана, те три дня, проведенные им у школы, или всё вместе – не знаю до сих пор. Я задала ему еще один мучивший меня вопрос: надо ли договариваться с террористами, зная, что создаешь прецедент? Он дал мне прекрасный гуманистический ответ, и я ему за это благодарна до сих пор. Он сказал, что в первую очередь государство должно защищать своего гражданина.

– В Беслане говорят, что государство пожертвовало заложниками ради идеологии. Что договариваться с террористами государство не могло даже ради детей.

– Мне не хотелось бы дальше в этом убеждаться все больше, но я это допускаю. Это противоречит принципам конституционным, хотя то, что в нашей стране такое может быть, у меня не вызывает сомнений. И это не честь государству, когда гражданин чувствует себя беззащитным.

Интервью Кесаева стало своеобразным тектоническим сдвигом, который повлек за собой большие потрясения. Беслан получил подтверждение своей правоты в затянувшемся противостоянии со следователями и прокурорами. Прокуратура в ответ активизировала свои действия. Уже в середине июля, спустя три недели после публикации интервью Кесаева, прокурор Николай Шепель заявил, что реактивные пехотные огнеметы (РПО) «Шмель» по школе во время штурма вообще не применялись, а если бы даже и применялись, то не могли бы привести к пожару. Так он опровергал версию потерпевших о первом выстреле из огнемета, который мог привести к пожару и штурму. В подтверждение своих слов он рассказал об экспертизе, которую провели эксперты Военной академии радиационной, химической и бактериологической защиты – во время следственного эксперимента из РПО «Шмель» выстрелили по сухому деревянному зданию, и оно не загорелось. «РПО-А не является оружием зажигательного действия», – сказал прокурор, уточнив, что зажигательным снарядом оснащен другой огнемет – РПО-3. По его мнению, тубусы от огнеметов принадлежали не военным, а террористам. Однако он не смог сказать, как в таком случае эти тубусы оказались на крыше дома 37 в Школьном переулке, где во время теракта находились снайперы российских спецслужб.

При этом прокурор согласился, что танки по школе стреляли – но не днем, а поздно вечером, когда заложников там уже не было.

Попытка Генпрокуратуры убедить осетин, что найденные тубусы от огнеметов принадлежали боевикам, не увенчалась успехом. К тому же Шепель усугубил ситуацию, назвав Кесаева бессовестным, а парламентскую комиссию – незаконной. Это вызвало возмущение в Осетии, и особенно в Беслане. Общественная активность нарастала. Казалось, это последнее, за что смогли зацепиться люди, потерявшие в своей жизни все, и просто так они не отступятся. В течение лета Генпрокуратура меняла свои «показания» от полного отрицания «Шмелей» у российских военных, участвующих в бесланской операции, до сообщений, что такие огнеметы были у ополченцев, а потом – что они применялись некими «привлеченными к операции силами».

В августе я снова приехала в Осетию и познакомилась с экспертом парламентской комиссии, расследующим теракт. Израил Тотоонти был помощником вице-спикера, но в эти дни занимался только расследованием. Его стол был завален документами, чертежами, схемами, распечатками стенограмм из зала суда над Кулаевым. Он постоянно курил и говорил горячо, яростно. Его выводы были еще радикальнее кесаевских: многие заложники погибли не от пуль боевиков, а от пуль «наших», утверждал Тотоонти; из тел не вынимали пули, баллистическая экспертиза не проводилась, поэтому непонятно, кто стрелял, куда и откуда; несколько террористов ушли из школы – например, Изнар Кодзоев, к которому из Ингушетии в Беслан привезли жену с детьми – на переговоры. Спустя полгода после Беслана его убили в Ингушетии. По официальной же версии, жену Кодзоева привезли зря – его в школе не было, один из сбежавших заложников опознал Кодзоева по ошибке. Израил проанализировал свидетельства очевидцев и убежденно говорил, что первые взрывы в спортзале были «не спортзального происхождения» и спровоцированы извне, и лишь третий взрыв случился из-за того, что упала бомба с баскетбольного кольца.

Я спрашиваю его, зачем начинать штурм, если даже спасатели не готовы, Тотоонти отвечает: «Масхадова испугались».

«Почему они не связывались с Закаевым, пока Аушев не приехал? Они упустили 29 часов! А ведь любой здравомыслящий человек понимал: звонить надо Масхадову! И почему нет никаких распечаток разговоров Закаева с Аушевым и Дзасоховым? Потому что Закаев сказал: Масхадов приедет. И то, что Аушев вывел 26 человек из зала, показывало: Масхадов выведет сотню. И Проничев с Анисимовым (замдиректора ФСБ. – „Власть“) испугались. Они, видать, доложили начальству, те – Путину, и Путин дал отмашку. Ведь Дзасохов попросил у Закаева два часа для того, чтобы решить технические вопросы приезда Масхадова, и ровно через час после этой беседы начался штурм»[49].

В конце августа я снова встретилась с Кесаевым, и он сказал, что намерен опубликовать расследование своей комиссии в сентябре. Интервью вышло в журнале «Коммерсантъ-Власть» 29 августа под названием «Были действия, которые были похожи на штурм». Оно было не менее жестким, чем предыдущее. Кесаев не собирался отступать. Он повторил то, что ранее говорила мне Рита Сидакова о работе криминалистов на месте трагедии, – что там не было должного осмотра и на второй день после теракта по месту трагедии прошлись бульдозером. Таким образом, у следствия не оказалось нужных первоначальных данных, которые уничтожены. «Есть только догадки. А над всеми этими догадками 331 покойник, сотни инвалидов и полная неуверенность людей в завтрашнем дне». Кесаев недоумевал, зачем так осложнять расследование? Он говорил, что это лишает людей доверия к власти. А я думаю, что в Беслане доверие к власти было потеряно окончательно, и власть это знала. Ее задачей был не Беслан, а вся остальная территория вне Беслана.

Из интервью Станислава Кесаева Ольге Алленовой, «Коммерсантъ-Власть», 29.08.2005:

– Мы надеялись, что все происходящее есть подготовка к переговорам. Мы исходили из того, что штурма не будет. А потом мы узнали, что переговоры велись неэффективно. Получилось, что основным переговорщиком был служащий нашей УФСБ, и ему все обещали, что появятся более профессиональные переговорщики из Москвы. Но они так и не появились. Потом нам объясняли, что профессиональные переговорщики вылетели из Москвы и приземлились в Беслане, но в это время в школе произошел взрыв. Почему они так долго летели?

Естественно, руководство республики пыталось выходить на самых разных людей. Вышли и на Руслана Аушева, и на Масхадова, и на его окружение. То есть инициаторами были именно наши местные власти. А со стороны оперативного штаба не было ничего. Не было никакой координации. Это показали начавшийся штурм и огромные жертвы среди спецназовцев.

– Вы в своем докладе скажете людям – штурм был?

– Штурма не было. Подготовленного штурма не было. Были действия, которые были похожи на штурм, после взрыва. Почему произошел взрыв, я не могу сказать однозначно. Причин несколько – начиная от случайной и заканчивая нежеланием видеть в Беслане Масхадова. Он же сказал через своих людей: обеспечьте безопасность, я приеду. А это же для руководства страны означает разговаривать с тем, с кем не хочешь. Поэтому и скрывали требования террористов, записки, кассеты. […]

– На вас не оказывается давление из-за того, что вы говорите о том, о чем никто больше не говорит?