Форпост. Беслан и его заложники

Еще одно письмо президенту

1 сентября 2007-го. 9 часов утра. Первый звонок на руинах школы № 1. Громкий плач матерей и вдов. В 9:15 к школьной ограде подъехал кортеж. Охрана оцепила школьный двор, и туда вошли спикер Госдумы Борис Грызлов, полпред Дмитрий Козак, глава парламентского комитета по безопасности Владимир Васильев. Они направились в спортзал, и вслед им крикнули: «Где вы раньше были, правители?» Вслед за чиновниками шли бойцы спецназа «Альфы», в орденах, одного из них узнал какой-то старик – протиснувшись сквозь толпу, он крепко его обнял. «Спасибо вам, ребята!» – раздалось со всех сторон[59].

Чиновники зажгли в зале свечи, постояли и направились к выходу, мимо очень страшной фотовыставки, на которой были изображены погибшие дети – какими их нашли после штурма. На одном фото, сделанном сразу после штурма, в углу под баскетбольным кольцом, детские фигуры вжались в стену – обожженные и присыпанные серым пеплом. Под фотографиями родители погибших написали: «Нет прощения власти, допустившей Беслан!» – но чиновники перед ними не остановились. Родители больше не верили в то, что власть разберется и накажет виновных. «Мы повесили эти плакаты накануне, – сказала мне Рита. – Наши чиновники очень испугались и стали говорить, что это лишнее. Но снять их они не посмели».

Посетив школу, правительственная делегация поехала на кладбище, но не стала подходить к могилам, а ограничилась возложением венков к памятнику «Древо скорби» и мемориалу погибшим спецназовцам. Они что-то сказали журналистам о борьбе с терроризмом, но рядом с тремя сотнями могил эти слова казались пустым звуком. Потом они вернулись в город, чтобы встретиться с «Матерями Беслана».

Встреча была тяжелой. Женщины спросили их, почему никто из руководителей оперативного штаба не наказан за проваленную операцию, почему суд отказывает в возбуждении уголовного дела против членов штаба, почему следствие тянется и ни к чему не приводит и почему показания многих свидетелей в суде о том, что первые взрывы в школе стали следствием выстрелов извне, не принимаются следствием за доказательства. Грызлов ответил, что «следствие продолжается», а Козак призвал дождаться 1 января, «когда завершатся все эксперименты» и «все официальные лица, чья вина будет доказана, будут наказаны». Ему возразили, что Беслан слишком долго ждет. Дудиева спросила, почему амнистированы милиционеры Правобережного РОВД – получается, никто вообще не виноват в том, что боевики без препятствий проехали к школе? Козак посоветовал ей обратиться в суд. Это был его любимый совет.

– Мы уже не верим судам, – сказала Дудиева. – Мы хотели решить это дело здесь, в России. Почему мы должны идти в Страсбургский суд?

– Не надо в Страсбург! – быстро отреагировал Козак. До парламентских и президентских выборов в стране оставалось совсем немного времени, и жалоба Беслана в Страсбурге выбивалась из предвыборной концепции.

Анета Гадиева, потерявшая в школе дочь, спросила Васильева, почему оперативный штаб не пустил в школу Аслаханова, Зязикова, Дзасохова и Рошаля.

– Это должно быть установлено следствием, понятно? – ответил Васильев без особых церемоний.

– Не понятно, – ответила Гадиева. – В одном своем интервью вы заявили, что лично «не дали на это добро».

– Это надо садиться и работать с материалами, – отрезал депутат. – Вы сейчас хотите выступить в роли судьи и следователя…

– Я спрашиваю как потерпевшая!

– Вы добились того, что к вам приехал председатель Госдумы и пообещал, что возьмет на контроль следствие, – возмутился господин Васильев. – Расследование будет проводиться, а я не имею права его проводить. Я не следователь.

И депутаты уехали, выполнив важную миссию возложения цветов к памятникам Беслана и заявления перед журналистами о борьбе с терроризмом.

А матери Беслана написали Владимиру Путину новое письмо. «Прошло два года со дня нашей с вами встречи, – говорилось в нем. – Два года бесполезных ожиданий и иллюзий. Мы надеялись, что донесем вам правду, которую вы, может быть, не знаете в полном объеме. Но только с течением времени мы поняли, насколько мы наивны». Еще они написали, что надеялись на Генпрокуратуру, но ее представитель Колесников, вместо того чтобы расследовать трагедию, завел дела о коррупции в местных органах власти. Они надеялись на федеральную парламентскую комиссию, но ее председатель Александр Торшин обнародовал ее выводы, в которых никто не виноват, кроме террористов и североосетинских правоохранительных структур. «Он не сказал главной правды, – написали женщины. – Она состоит в том, что наши дети были принесены в жертву чиновничьим интересам».

3 сентября 2007 года, в 13:05 в школьном дворе под звуки колокола снова закричали, заплакали, и мальчик, выходящий из спортзала вслед за мной, спросил своего отца:

– Почему эти дети умерли?

– Потому что их убили злые дяди, Алан, – ответил отец.

– А почему злых дядей сначала не убили?

– Потому что нам не дали это сделать другие злые дяди[60].

Август, 2010 год. Территория вокруг школы расчищена, сняты кровля, балки, покореженные оконные рамы. Остались только стены и пол. Долгое время власти убеждали бесланских матерей, что школа разваливается, и это опасно, и ее надо снести. Но комитет выяснил, что есть технологии, позволяющие сохранять такие здания. И добился, чтобы из Германии в Осетию пригласили строительную фирму Knauf Kassel, которая начала консервацию здания. «Мы сразу сказали им, что хотим сохранить деревянный пол спортзала в том виде, в каком он был 3 сентября, – говорит Сусанна. – Сюда приезжают люди из Центральной России и Сибири, из других стран. Недавно на два часа приезжали школьники из Москвы. Они уходят отсюда потрясенные. Они понимают тут, что такое добро и зло».

Рита рассказывает, что Беслан по-прежнему нуждается в психологической помощи. Семьи, потерявшие детей, разрушаются, у выживших появляются психические расстройства, эндокринные и неврологические нарушения. У мальчика Володи после теракта развился сахарный диабет, а теперь и психоневрологическое заболевание. На его глазах 3 сентября 2004 года погибли мать и сестра.

Лечить – негде. Больницы в республике перегружены. Квот в столичных федеральных больницах у республики мало. В медицинском центре, построенном в Беслане на федеральные деньги, нет детского отделения. Сусанна говорит, что никакой федеральной программы помощи жертвам теракта не было. Была только экстренная помощь – в первые месяцы. И Пенсионный фонд РФ выделил республике 20 миллионов рублей для потерпевших – на эти деньги в течение двух лет люди ездили на реабилитацию в санатории.

В тяжелом положении находятся те, кто был ранен во время штурма. Кому-то нужна серьезная реабилитация, которой в России нет. Например, девушке Фатиме Дзгоевой после теракта постоянно требуются поездки в немецкую клинику, где ей установили шунт в головном мозге. Но если поначалу деньги для поездок Фатимы выделяли, то теперь их нет. В Беслане считают, что лечение пострадавших от терактов должно финансироваться напрямую от Минздрава РФ.

Марина Дучко, красивая и молодая, 31 год, шесть из них она сидит в инвалидном кресле. За эти годы никакой специальной помощи в лечении Марина не получила. Во время штурма ее ранили в позвоночник. В комитете «Матери Беслана» о ней узнали лишь в 2010-м, сама она туда не обращалась. Сусанна дала мне ее контакты, и я приехала в маленький, заросший виноградом двор, в домик из одной комнаты и крошечной кухни. Марина с сыном-подростком, младшей сестрой и родителями прожила здесь много лет. Ее мама Татьяна ушла с работы, чтобы ухаживать за Мариной. Они были в заложниках три дня. «Когда случился второй взрыв, мама подползла ко мне и говорит: „Вставай“. Я ей сказала: „Не могу, спасай детей“», – вспоминает Марина. Ее вытащили спасатели, а 5 сентября на грузовом самолете МЧС отправили в Москву. Через месяц вернулась домой – и на этом помощь закончилась. Ей нужна реабилитация, которой в России пока нет. Когда Марина прилетела из Москвы, оказалось, что она не значилась в списке пострадавших, и Татьяне пришлось добиваться, чтобы дочь включили в список. «На меня смотрели, как будто я им в карман залезла», – говорит Татьяна. Она уверена, что дочь начала бы ходить – «но такие, как мы, никому не нужны. Государство дает нам один памперс и две пеленки в сутки». Марина смотрит в окно на виноградные листья и улыбается: «Главное, что мама жива и дети. И сын перестал кричать по ночам»[61].

Глава 6. Жизнь после смерти