Слова. Том I. С болью и любовью о современном человеке

Люди опять вернутся к старому

Пройдёт время, и люди оценят то, что христиане хранят сегодня честь, веру и величие Церкви. Вот увидите – люди опять вернутся к старому. Ведь и с иконописанием произошло то же самое. Было время, когда византийского искусства понять не могли. Люди теслом сбивали со стен старые фрески, чтобы отштукатурить и расписать их заново – в стиле Возрождения. Сейчас, после стольких лет, за византийским искусством признали великую цену. Даже многие из тех, в ком нет благоговения, даже те, кто не верует в Бога, потихоньку возвращаются к старому и снимают со старинных, израненных теслом фресок скрывавшую их расписанную в западном стиле штукатурку. Точно так же люди потихоньку начнут разыскивать и то, что они выбрасывают как ненужное сегодня.

А посмотри, как возвращается всё на свои места в византийском церковном пении! Сейчас петь по-византийски выучились даже малые дети. Раньше было трудно найти человека, который знал бы византийское пение. А сейчас его знают малые дети, и взрослые, видя это, задумываются. А какие же у византийского пения красивые сладкие «завитушки»! Особенно в чисто византийских произведениях. Одни подобны тонкой соловьиной трели, другие – нежному плеску набегающей волны, третьи придают мелодии особую величавость. Все они передают и подчёркивают божественные смыслы. Вот только услышать эти красивые «завитушки» можно не часто. Большинство певчих пропевают музыкальные произведения не полностью, ущербно, шаблонно. В пении остаются незаполненные, дырявые места. А самое главное – поют, не следя за ударением. Удивляюсь: неужели в их певческих книгах нет ударений, подобно тому как их нет в нынешней грамматике? Большинство певчих поют совершенно поверхностно, одноцветно – как будто у них по нотам проехал дорожный каток и всё умял. Всё «па-ни-зо» да «па-ни-зо»[260], а толку никакого. Другие певчие выделяют ударные слоги, но без сердца и с визгом. Есть и такие, кто с силой выделяет слоги, но всё одинаково, топорно – словно гвозди заколачивают. Да, правда ведь: поют или совсем без ударения или выделяют ударением, но слишком жёстко. Такие певчие не воспламеняют, не изменяют тебя. А вот чистое византийское пение – насколько же оно сладостно! Оно умиротворяет, умягчает душу. Правильное церковное пение – это излияние вовне внутреннего духовного состояния. Это божественное веселие! То есть Христос веселит сердце, и человек в сердечном веселии говорит с Богом. Если певчий соучаствует в том, что поёт, то, в положительном смысле этого слова, изменяется и он сам, и те, кто его слушает. Много лет назад один старый певчий, приехав из мира на Святую Гору, опростоволосился. Святогорцы пели по-старинному. Его поставили петь вместе с ними, но он пел без «завитушек», потому что не знал их. А святогорские отцы выучились им по Преданию. Уж потом-то и этот певчий, и некоторые другие начали в затылках чесать. У них появилась добрая обеспокоенность, они стали разыскивать, читать литературу, слушать старинных певчих, певших по Преданию. Таким образом, и эти певчие из мира стали петь с «завитушками».

Турки ведь тоже заимствовали свою музыку из Византии, когда пришли в Малую Азию. Поэтому турецкие народные песни берут слушающего за сердце. В народе даже говорят: «Пой песни по-турецки, разговаривай по-французски, а пиши – по-гречески». Не то чтобы все турки отличались хорошим голосом, нет. Но даже те турки, у которых нет хорошего голоса, поют с душой, с чувством. А некоторые греки, не зная, что турецкие народные песни происходят из Византии, говорят, что, мол, это мы заимствовали византийское пение у турок! Да когда турки пришли в Византию из азиатских глубин, у них не было ни музыки, ни пения! У них тогда вообще ничего не было. Они взяли свои мелодии из византийского церковного обихода.

– Геронда, а почему католикам по душе европейская гармония?

– Почему? Говорят, что такая музыка понятнее народу. А ты помнишь тех католических монахинь во Франции, что пели «Христос воскресе» и одновременно танцевали с иконой современный танец? Пасху справляли! А икону держала в руках сама настоятельница монастыря! Всё изменяли, подменяли одно другим – и видишь, до чего докатились в итоге! Как-то я услышал одного монаха, певшего славословие. Мелодия показалась мне несколько странной. «Что же он такое поёт?» – подумал я. «Чьё это ты пел славословие?» – спросил я его потом. «Петра Пелопоннесского[261], – отве тил он, – только я его маленько подправил». – «Ты подправил славословие Петра Пелопонесского?!» – «Ну, а что, – говорит, – разве я не вправе это сделать?» – «Если хочешь, можешь написать своё собственное славословие, но не надо портить чужое!» Вот так – взял и изменил мелодию чужого славословия, а потом, небось, ещё и называл бы свой опус святогорским. Надо быть очень внимательным. Нельзя менять то, что создано раньше. Если хочется, можно создать что-то своё и дать ему своё имя. На это человек имеет право. Но брать старое и его видоизменять – это неблагоговение. Всё равно как если бы человек, не смыслящий в иконописании, хотел бы исправить старинную икону. Если ему так хочется, пусть напишет свою икону, но не уничтожает чужую.