Четвертый корпус, или Уравнение Бернулли

Задрав головы, все блуждали взглядами по потолку в надежде скрыть от других, что Сережа с каждым ударом по струнам разбивает сердце на осколки, но все было бесполезно. Когда он, доиграв, прижал ладонью струны, вода текла не только с мокрой одежды на пол, но еще и по вискам в уши.

– Отлично, – сказал наконец Женька и полез за сигаретами, – теперь не только у Гали комплекс неполноценности, но еще и у меня.

– Откуда? – Я подошла к стулу, на который он снова встал ногами, и задрала голову. – Ты сегодня сделал десять лягушек и столько же рыб, Кикимору эту свою и всех остальных. Ты жизнью под брандспойтом рисковал! Это тоже считается. Это и наша звезда. Я за то, чтобы ее спеть!

Анька подняла руку:

– Я тоже. Но ее надо не просто спеть. Надо под нее станцевать вальс – напарник с напарницей.

Она встала со стула и подошла к Сереже.

– Пойдем попробуем. Только не в туалете. В игровой.

Если необходимо было сделать родной эту чужую для нас песню, пришедшую из неизмеримо далеких шестидесятых, то именно это Анька с Сережей и сделали. Они танцевали без музыки, под бесконечные «раз-два-три», босиком, чтобы не разбудить детей. От возни в воде у Аньки были красные по локоть руки, и от макияжа к концу праздника мало что осталось.

К пяткам прилипали обрезки цветной бумаги и разбросанные по полу блестки. Вдвоем им приходилось обходить мячи и кубики. Ритм сбивался, Анька смеялась, отряхивала пятки. Сережа ждал и начинал вести ее снова, с удивлением рассматривая вблизи красные влажные руки, лоб с бусинками пота и непривычно ненакрашенные глаза в обрамлении светлых ресниц.

Это был танец многодетных родителей, которые оказались на званом вечере без детей, когда неожиданно выясняется, что они уже не помнят, куда положить руку, а лицо, которое было всегда рядом, будто узнают впервые.

– Мы с тобой тоже так будем? – спросил Женька, все это время подпиравший косяк.

– Надеюсь, что нет, но вальс станцуем.

Женька отвернулся от этого зрелища в коридор и толкнул пальцем висящее над головой глиняное солнышко.

– Это противоречит моей анатомии, – сказал он, следя глазами за раскачивающимся солнышком. – Я не могу гнуться в обратную сторону.

– Женя, ты вожатый, – сказала я. – Ты должен гнуться в любую сторону.

После завершения праздника Нептуна Нонна Михайловна до самого вечера мучилась одним-единственным вопросом: вкатить Сашке выговор или объявить благодарность? Если бы никто вовремя не заметил подмены, то страшно даже представить себе, что было бы, если бы ее обнаружил первый отряд. Лагерь бы просто закрыли. Но, с другой стороны, она сама разрешила творить Сашке все, что вздумается, и именно это помогло ей помириться с Бородой. Спросить в этом деле совета у главного специалиста по детскому отдыху она не могла, потому что тогда он догадался бы, что всю эту неразбериху организовали ради него (еще возгордится!), поэтому директриса посоветовалась со старшей вожатой.

– Тю! – сказала на это Галя и подсказала верное средство.

Этим же вечером, следуя рекомендациям высококвалифицированного профессионала, прежде чем начать вечернюю планерку, Нонна Михайловна подошла к окну и пальцем начала считать треугольные флажки на гирлянде: если будет четное количество, то она вкатит выговор, если нечетное – объявит благодарность. Их оказалось шестнадцать.

Директриса обернулась к присутствующим и наклонилась к Гале:

– Все-таки нельзя в таких серьезных вопросах полагаться на случай, – тихо сказала она, но из такого положения увидела, что в отражении окна к флажкам гирлянды добавился еще один – треугольник бархатного румянца.

Нонна Михайловна выпрямилась.

– Александр, – сказала она, не скрывая радости, – я хочу объявить вам благодарность. А Виталию – выговор!

На этой планерке, как и на всех других, Сашка снова был звездой: сиял, стрелял бронебойными во все стороны, закладывал руки за голову и с хрустом потягивался. Темные брови ломались, дымка ресниц спасительно глушила блеск испепеляющих серых глаз. И не было конца потоку его остроумнейшего красноречия.

– Мастер-классы! – Сашка развернулся к нам с Женькой и передал список предлагаемых на завтра мастер-классов. – Изготовление кальяна из велосипедного насоса, веселые спиритические сеансы с вызовом духа Ленина, занимательные опыты с плутонием. Вы что возьмете?

Женька поставил две галочки в строке «приготовление мороженого» и молча передал список Лехе.

Тот вдруг вспомнил свое обещание и потыкал меня в спину ручкой:

– Ау! Четвертый корпус! А вино и гашиш сегодня будут?

Посчитав, что нужно обязательно зафиксировать вопрос письменно, Леха вырвал из блокнота страницу и написал крупными печатными буквами: «На вино и гашиш в четвертый корпус сегодня приходить?» Я обернулась и такими же буквами написала: «Да! Приходи». Далее по соседнему ряду, разумеется, пошел не список мастер-классов, а Лехина записка. Но если Галя, Марадона и Татьяна решили, что это шутки ненаигравшегося физрука, то обруганный ни за что Виталик решил, что должен непременно посетить это мероприятие, чтобы было не так обидно.

Виталику теперь за многое было обидно, но обижался он не на Нонну Михайловну, а на маму. Ведь это она так старательно ограждала его от взрослой жизни, что он даже не смог отличить шарик от дирижабля и сидел теперь с выговором.

Страшно подумать, но не попади Виталик по счастливой случайности в «Гудрон», он бы так и не узнал, как выглядит голая женщина. Не та, что в журнале, а живая и настоящая. У Виталика до сих пор мутилось в голове, когда он вспоминал, как крестовый король заставил Галю явить ему то, на что Марадона взглянул вскользь и равнодушно, а сам Виталик чуть не лишился ума.

Но и это было еще не все. Женька научил его курить, Сережа – петь песни, от содержания которых Ленка приходила в ужас. Осталось сделать только один шаг, и Виталик окончательно распрощается с затянувшимся детством.

Для этого, дождавшись окончания планерки, Виталик сверил свои часы с отстающими настенными, переведя их на пять минут назад, и побежал в «Чикагу», чтобы, пользуясь своим совершеннолетием, приобрести волшебный пузырь. С ним он точно ворвется в полную интересных приключений жизнь, которая стремительно пронеслась бы мимо, не зацепись он в одну из летних ночей за перила пожарной лестницы четвертого корпуса.

Но торопиться нужды не было. Когда запыхавшийся от быстрого бега Виталик бросил на прилавок триста рублей и громко сказал: «На все!», в четвертом корпусе еще не завершился отбой. В крайней палате мальчиков на одной из четырех кроватей сидел освещенный луной Сашка и держал на коленях завернутого в тюль Валерку. Несмотря на то что, кроме них, в палате находились три Валеркиных соседа, мы с Анькой и Женька, который заплетал Вике ночные косички, в комнате было тихо как никогда. Все слушали говорящего вполголоса Сашку.

– Ты зачем тюль оторвал? – спрашивал он Валерку, качая его, как спеленатого младенца. – Теперь вам в окно светит луна и мешает уснуть.

Валерка выпутался из тюля и слез с Сашкиных коленей.

– Да не нужна мне ваша тюль, – сказал он, сидя в куче кружев. – Мы крючки из нее достаем и девчонкам за волосы цепляем. Во!

Валерка разжал ладонь и показал Сашке три железных крючка-крокодильчика. Сашка улыбнулся и подставил под них ладонь.

– Я расскажу тебе способ лучше. Но за это ты должен пообещать мне, что вы сразу уснете.

Валерка согласился. У Наташи были короткие волосы, и крокодильчики держались на них плохо.

Сашка понизил голос, но слышно было все равно всем:

– Завтра вечером пригласи ее на ручей сачками головастиков ловить. Сачок возьми один и сделай в нем дырку, чтобы дольше ничего не ловилось. Пока ловите, обо всем и договоритесь.

– Но это же нечестно! – возмутился Валерка и отодвинулся от Сашки.

– Зато эффективно.

Выполняя свою часть обещания, разочарованный Валерка пинком сбросил с кровати тюль и, сердито сопя, залез под одеяло.

– Ну, а у товарищей пионервожатых какие планы? – Сашка встал и, глядя в стену, склонился к Анькиным кудрям. – Придешь ко мне мастер-классы обсудить?

Анька дважды вдохнула без выдоха и отстранилась от пахнущего пачули плеча.

– Извини, я сегодня не смогу прийти, – сказала она на удивление твердым голосом. – К нам должен зайти Леха, мы обещали с ним отрепетировать песню про моряка.

Едва заметная тень пробежала по прекрасному лицу. Сашка шумно выдохнул и, раздумывая, что делать, запустил пальцы в темные волосы. Первый раз в жизни его куда-то не звали и к нему не шли. А ведь Сашка был как моряк из песни: куда бы он ни приплыл, ему всегда наливали вино и поднимали его флаг. Оглядевшись по сторонам, он решил ударить в самое слабое место четвертого корпуса.

– Да, я понимаю, – сказал он так же спокойно, как говорила с ним Анька. – Я бы тоже остался с вами репетировать, но не могу. Один вожатый должен быть с отрядом, а Марина на всю ночь уходит в общежитие утверждать меню на завтрак.

Как иногда некрасиво поступают смазливые балаболы, но и слабые места тоже иногда оказываются сильными. Женька ничего не сказал и ничем не выдал себя. Разве что Викины косички в этот раз получились более тугими, чем обычно. Но Вика была не против: гуще на утро окажутся кудри.

– А вам приятной репетиции, – сквозь зубы бросил Сашка, направляясь к двери. – Только свет выключить не забудьте.

И это была не угроза. Имея ярко выраженную атрофию многих мужских качеств, Сашка никогда не стал бы входить в анналы вожатского братства таким некрасивым путем. Это было предостережение идущим на смерть, потому что Виталик, вино и невезучий четвертый корпус – это гремучая смесь, которая непременно должна рвануть. И она рванула, но вожатый первого отряда был к этому непричастен. Это все злые духи.

– Так это была песня?! – Виталик разочарованно хлопнул себя по коленям и с грустью посмотрел на бутылку вина «Слеза монашки», которую, похоже, никто не собирался открывать.

Сережа отложил гитару и поставил перед ним граненый стакан.

– Хочешь, выпей. Ночь длинная, до утра все выветрится. Ты обычно быстро трезвеешь?

Анька ошарашено посмотрела на Сережу, но тому так ярко светило солнце в ночном небе, что он не видел ничего страшного в том, чтобы на радостях расслабиться. Ну или хотя бы дать это сделать другим, если душа просит.

Душа Виталика просила, но он не знал, как обычно трезвеет, потому что последний и единственный раз в жизни он напился во втором классе, когда решил попробовать, что мама налила в рюмки для еще не приехавших гостей.

– Стойте, стойте! – запротестовал Леха, догадавшись, в чем дело. – У человека, можно сказать, первый раз. Надо, чтобы ему запомнилось. Давай я тебе коктейль сделаю? «Твою мать» называется.

Леха заерзал на кровати, предвкушая веселый вечер, отчего мы с Анькой запрыгали на панцирном батуте, как каучуковые мячики. Видимо, поэтому наш протест получился неубедительным и был сразу же отклонен.

– Да с чего тут напиваться? – Леха показал на одиноко стоящую на столе бутылку вина. – В глаз только закапать.

Для приготовления коктейля «Твою мать» в его классическом исполнении Лехе потребовались вино, водка, биттер Ангостура, лимон, соус Ворчестер, соль и молотый перец. Из всего этого у нас были только вино, бутылка водки (третья из Сережиных запасов) и совсем немного соли, потому что бо́льшую ее часть Женька потратил на свои заговоры. Но Леха сказал, что остальными ингредиентами ввиду сложных полевых условий можно пренебречь.