Дальневосточный тупик. Русская военная эмиграция в Китае (1920 — конец 1940-х годов)

Глава 18. Русская военная эмиграция в Маньчжурии в условиях строительства и краха японского «нового порядка» в Восточной Азии

С 1940 г. в Маньчжурской империи заметно усилилась пропаганда строительства «общего дома» пяти наций и осуществления «вандао» (императорского пути). Важнейшую роль в реализации идей паназиатизма играла надполитическая общественная организация Киовакай (Сэйхэхуй), имевшая в своей разветвленной структуре и русский сектор. Составной частью паназиатизма являлась борьба против Коминтерна, «злейшего врага» Японии и русской эмиграции. Время от времени под руководством Киовакай проводились дни «борьбы с Коминтерном». В крупных эмигрантских центрах устанавливались памятники героям, погибшим в борьбе с Коминтерном. Первые такие монументы были открыты в июне 1941 г. в Харбине и Хайларе [Харбинское время, 1941, 10 июня]. Все это дополнялось на страницах эмигрантской прессы героизацией борцов против большевизма в годы Гражданской войны (рыцарей Белой идеи) и деятелей антисоветского сопротивления в эмиграции, а также созданием культа новых героев, первым из которых был объявлен М. А. Натаров, ефрейтор отряда Асано, погибший во время боев 1939 г. на Халхин-Голе.

В апреле 1940 г. в Маньчжурской империи была утверждена всеобщая воинская повинность, распространявшаяся и на русских эмигрантов, которые были признаны полноправной нацией в семье пяти братских наций Маньчжоу-го наряду с маньчжурами, китайцами, монголами и корейцами. Это узаконило призыв молодых эмигрантов на военную службу, альтернативой которой являлась служба в горно-лесной полиции или учеба в специальных школах и на курсах ЯВМ. Нужно отметить, что введение всеобщей воинской повинности не привело к установлению ее для представителей русской колонии как таковой. Эмигрантская молодежь служила только в отряде Асано, численность которого не превышала 350 человек. Количество русских, направлявшихся ежегодно на военную службу, было сравнительно небольшим (100–150 человек). Кроме того, вплоть до 1944 г. молодых людей из городов Южной Маньчжурии в армию не набирали.

Между тем, отношение многих молодых эмигрантов и их родителей, в том числе бывших офицеров, к службе в «японской армии» было негативным. Молодые люди, чтобы избежать призыва, поступали в вузы (с 1941 г. в Харбине остался только один русский вуз — Северо-Маньчжурский университет), шли на курсы ЯВМ, симулировали различные заболевания, всеми правдами и неправдами стремились покинуть Маньчжурию. Многие молодые люди, особенно харбинцы, не дожидаясь повестки на военную комиссию, а иногда и получив ее, старались выехать в Северный Китай или в Шанхай. Делалось это как легально (вызов от тяжелобольного родственника, приглашение от вуза на учебу и т. п.), так и нелегально. Современные воспоминания бывших эмигрантов, живших в 1940-е гг. в Шанхае, показывают, что значительная часть русских парней выехали сюда, желая избежать службы в отряде Асано[652]. С началом Тихоокеанской войны выезд из Маньчжоу-го был практически закрыт, также как и возможность перебраться сюда из других районов Китая.

Основной контингент новобранцев для отряда Асано давала западная ветка СМЖД с ее значительным процентом казачьего населения, в среде которого военная служба по-прежнему продолжала рассматриваться как священная обязанность. Эта идея активно поддерживалась казачьей администрацией и внедрялась в сознание молодого поколения[653]. Но даже в казачьих районах было немало противников службы русской молодежи в армии Маньчжоу-го. Местная казачья администрация в меру своих сил боролась с подобными проявлениями. Один из приказов начальника Захинганского районного БРЭМ, генерала Бакшеева, от августа 1940 г. гласил: «Ежегодно в марте месяце происходит набор молодых казаков в отряд полковника Асано. Специальные комиссии по набору, прежде чем взять то или другое лицо, тщательно и всесторонне обсуждают его семейное и имущественное положение, благополучие семьи и ее остающихся работников, и только после этого казак берется. Состояние же здоровья его определяется врачом. Несмотря на это после набора нередки случаи, когда родители взятого на службу казака возбуждают ходатайства об освобождении от службы их сына, ссылаясь на различные обстоятельства и общественные приговора, которые охотно выдаются сердобольными общественниками. Такое положение считаю недопустимым. Станичные и поселковые атаманы обязаны принимать решительные меры против ходатайств и в корне их пресекать» [Зарубежный казак, 1940, сент., с. 27]. И представители эмигрантской администрации, которая во многом формировалась из бывших офицеров Белой армии, старались выполнить предписание начальства, отправляя в первых рядах в отряд Асано своих сыновей.

После введения закона о всеобщей воинской повинности набор эмигрантской молодежи на военную службу проходил строго через военные отделы Главного Бюро российских эмигрантов и районных отделений БРЭМ, т. е. был напрямую связан с Союзом военных. В состав призывной комиссии обычно входили представители Бюро, ЯВМ, офицеры отряда Асано и врачи. Теперь по прибытию в отряд призывники не только заполняли необходимые документы, но и сдавали отпечатки пальцев обеих рук. Дезертирство из армии каралось шестилетним тюремным заключением [Смирнов С., 2015 г, с. 97–99].

Введение обязательной воинской повинности для эмигрантов поставило на повестку дня численное увеличение отряда Асано и потребовало подготовки русских офицерских кадров для обеспечения его нормального функционирования. Кроме того, наличие национальных офицерских кадров должно было облегчить более быструю адаптацию в отряде новобранцев и улучшить взаимосвязь между японским командованием и основной массой военнослужащих. В связи с этим летом 1940 г. при отряде были организованы полковые офицерские курсы (курсы кандидатов на офицерское звание) для наиболее подготовленных русских младших командиров, имевших к этому времени звание прапорщиков. Первый состав курсантов был небольшим, всего четыре человека (В. Мустафин, Рычков, Приказчиков, Тырсин). После прохождения годовой учебной программы и сдачи экзаменов в июне 1941 г. выпускники курсов были назначены для прохождения офицерской практики в различные подразделения отряда [Там же, с. 100, 101].

Несмотря на широкую пропаганду в Маньчжурской империи идей паназиатизма и борьбы против Коминтерна, большая часть русской эмиграции была к ним не восприимчива. Реализация японской идеи «общего дома» в Маньчжоу-го вела к культурно-идеологической унификации на японской основе, что угрожало русским эмигрантам утратой культурно-национальной идентичности, сохранение которой было важнейшей миссией эмиграции. Приходилось также признать ведущую роль японского народа в осуществлении «императорского пути», приняв тем самым подчиненное положение[654]. Даже в среде эмигрантской непримиримой оппозиции японская идея «общего дома» не имела большого успеха, несмотря на то, что в политической риторике руководителей эмиграции, как показывает официальная эмигрантская периодика и тексты выступлений старших сотрудников БРЭМ, постоянно подчеркивалась приверженность русских эмигрантов этой идее и их активное участие совместно с другими народами Маньчжурской империи в строительстве молодого государства.

Серьезные трения между Японией и СССР в связи с военной помощью Советского Союза китайскому правительству Чан Кайши в разгоревшейся в 1937 г. японо-китайской войне, приведшие в масштабному вооруженному конфликту в районе Халхин-Гола, в дальнейшем существенно снизились. Свою роль здесь сыграло подписание советско-германского договора 1939 г. и желание части политического истеблишмента Японии подключиться к формирующемуся континентальному блоку [Молодяков, 2004]. После этих событий японская экспансия была развернута на юг, в сферу интересов Великобритании, США, Франции. Для русской радикальной эмиграции «южный поворот» японской политики был крайне нежелателен. Только начавшаяся в июне 1941 г. советско-германская война в очередной раз разбудила надежды эмигрантских активистов.

В июле 1941 г. японский Генеральный штаб, сохранив в качестве приоритетного «южный» вариант экспансии, разработал очередной стратегический план[655] возможного военного столкновения с СССР, получивший название Кантогун токусю энсю (Специальные маневры Квантунской армии), сокращенно — Кантокуэн. В соответствии с этим планом была осуществлена масштабная переброска к советской границе японских войск, которые должны были составить три фронта: восточный (Приморский), северный (Амурский) и западный (Большой Хинган). Но, не желая оголять китайский фронт, вместо первоначально запланированных 34 дивизий японское командование направило в Северную Маньчжурию только 24, не создав тем самым ни численного, ни технического перевеса над противником[656]. Японцы ждали результатов немецкого наступления.

В начале сентября Координационный совет правительства и Императорской ставки, анализируя ситуацию сложившуюся на советско-германском фронте, пришел к выводу, что «поскольку Япония не сможет развивать крупномасштабные операции на севере до февраля [1942 г.], необходимо за это время быстро осуществить операции на юге» [Кошкин, 2004, с. 147]. А начавшаяся в декабре 1941 г. война с Соединенными Штатами сделала перспективы военного нападения Японии на СССР весьма призрачными.

Чтобы выяснить настроение русской эмиграции к начавшейся войне между СССР и Германией японские власти организовали ряд совещаний с представителями эмигрантской администрации. Эмигрантский актив единогласно заявил о всеобщей поддержке русской эмиграцией Японии в случае начала ею войны против Советского Союза. В середине октября 1941 г. в Хайларе под председательством генерала Бакшеева и помощника начальника хайларской ЯВМ подполковника Таки Хироси состоялся 1-й съезд представителей всех казачьих станиц Маньчжоу-го.

В преддверие съезда в сентябре 1941 г. БРЭМовская администрация издала предписание об обязательной регистрации всех казаков в возрасте от 17 лет в одной из существующих казачьих станиц по месту жительства [Харбинское время, 1941, 9 сент.]. На съезде Бакшеев заявил о готовности казачества к любой жертвенности ради величия страны их приютившей и на борьбу в деле освобождения родной России и родного казачества от поработителей. Генерал Янагита, глава харбинской военной миссии, через своего представителя выразил доверие казачеству [ГАХК, ф. Р-829, оп. 1, д. 17а, л. 32а об]. Съезд завершился традиционным казачьим конным праздником[657].

После окончания съезда было ускорено начатое в прошлые годы оформление казачьих ополченческо-волонтерских подразделений, в состав которых были включены все мужчины от 18 до 55 лет. Формирование подразделений, объединенных в т. н. Захинганский сводный казачий корпус, штаб которого располагался в Хайларе, шло под руководством Казачьего союза. Командиром Захинганского корпуса стал генерал Бакшеев.

Захинганский казачий корпус состоял из двух бригад. Первая бригада (Отдельная Захинганская казачья бригада) включала в себя русское население Трехречья и поселков вдоль железнодорожной линии западнее ст. Хакэ. Штаб бригады находился в административном центре Трехречья — пос. Драгоценка. Командиром бригады являлся начальник Трехреченского БРЭМ полковник В. Л. Сергеев. В бригаду входили два полка: Волонтерский полк в составе пяти сводных сотен под командой войскового старшины И. К. Пинегина (помощник начальника полиции пос. Драгоценка) и Ополченческий полк из четырех сводных сотен под командой подполковника Н. М. Стерьхова (учитель начальной школы пос. Попирай). Волонтерский полк объединял молодежь от 18 до 35 лет, в Ополченческий полк включались мужчины старше 35 лет. Помимо указанных подразделений в состав бригады входили Маньчжурский сводный батальон (г. Маньчжурия) и Чольский сводный батальон (концессия Чол) [ГААОСО, ф. Р-1, оп. 2, д. 32 506, л. 19, 20–24].