Дальневосточный тупик. Русская военная эмиграция в Китае (1920 — конец 1940-х годов)

Первые публикации о русских воинских отрядах появились в эмигрантской прессе в декабре 1943 г. Так, в связи с увольнением в резерв в конце ноября части русских военнослужащих, начальник Главного БРЭМ генерал Л. Ф. Власьевский сделал в присутствии начальника харбинской военной миссии, генерал-майора Дои официальное заявление, размещенное затем в газете «Время». В заявлении говорилось: «Государственные власти проявили акт наивысшего доверия к российской эмиграции, предоставив эмигрантской молодежи возможность получать военную подготовку, участвуя в обороне Маньчжоу-Го и получать эту подготовку в полном соответствии с идеалами российской эмиграции. На основании этого Главное Бюро приступило к развитию Сунгарийского, Ханьдаохэцзыйского и Хайларского Русских Воинских отрядов на следующих принципах:

1. Отныне эти отряды будут являться базой воинской подготовки российской эмигрантской молодежи и воспитания ее в духе здоровых государственных начал, воинской доблести и верности своему долгу и национальным идеям.

2. Командный состав полностью формируется из российских эмигрантов.

3. Срок подготовки определен в полтора года.

4. Отличительным знаком отряда является значок установленной формы» [Время, 1943, 1 дек.].

В свою очередь генерал Дои в приветственном слове к эмигрантам в январе 1944 г. отметил следующее: «Российские эмигранты, принадлежащие к семье народов Маньчжу-Ди-Го, должны также участвовать в этой Священной войне, проводя в жизнь основной принцип „делить вместе с Ниппон и Маньчжу-Ди-Го и радость, и горе, и жизнь, и смерть“» [Рубеж, 1944, № 2, с. 1].

В связи с изменением статуса русских воинских отрядов появились особые атрибуты, известные нам по Сунгарийскому отряду. Отрядное знамя, представлявшее собой белое полотнище с изображением Святого Георгия Победоносца, и нагрудный отрядный знак. Знамя было торжественно вручено Сунгарийскому РВО в апреле 1944 г., св. Георгий Победоносец стал небесным покровителем отряда (полковой праздник отмечался 6 мая). В качестве небесного покровителя Ханьдаохэцзийского РВО был учрежден Святитель Николай Мирликийский (полковой праздник отмечался 22 мая). Отрядный знак был выполнен в форме вписанного в круг выпуклого креста с расширяющимися концами (ополченческий крест), имевшего цвет красной горячей эмали с белым кантом по краю. В центре креста в круглом медальоне, окруженном цветами государственного флага Маньчжоу-го [Буяков, 2005, с. 80], располагалась фигура св. Георгия Победоносца, поражающего змия. Этот же крест был изображен на отрядных печатях РВО.

Все бывшие военнослужащие РВО объединялись в созданный в марте 1944 г. Союз русских резервистов армии Маньчжоу-го, курируемый 3-м отделом харбинской военной миссии. Штаб Союза резервистов располагался в Харбине. Начальником союза являлся полковник Асано, а его заместителем — майор (с 1945 г. — подполковник) Асерьянц. Отделения Союза резервистов были созданы в некоторых крупных эмигрантских центрах на протяжении 1944 г. В конце 1944 г. уже действовали Союз резервистов Захинганского района с центром в Хайларе и Союз резервистов Восточного района с центром в Муданьцзяне. После создания региональных отделений союза военные сборы стали проходить не в расположении Сунгарийского отряда, а по месту жительства резервистов [Смирнов С., 2015 г, с. 133, 134]. Резервисты находились на особом счету у японских властей и нередко назначались на ответственные должности. За счет резервистов пополнялись ряды горно-лесной полиции, куда еще в 1940 г. было запрещено принимать в качестве вольноопределяющихся не прошедших военную службу молодых людей.

В январе 1944 г. в Харбине с большой помпой прошел набор эмигрантской молодежи на военную службу в РВО. Эмигрантская пресса пестрела заголовками «Гордитесь, что вы воины, будьте всегда готовы к борьбе!», «Эмигрантская смена призвана к выполнению своего святого долга», «Эмигрантская молодежь всегда мечтала о военной службе» и т. п. БРЭМовская администрация инициировала среди молодых эмигрантов призывного возраста «добровольческое движение». Несколько известных в среде харбинской молодежи юношей, хороших спортсменов, отличников школьной учебной и военной подготовки, подали «добровольные» заявления на военную службу в РВО. Их портреты, интервью с ними и благодарности их родителям от эмигрантской и японской администрации были помещены на страницах харбинских газет.

В 1944 — начале 1945 г. в эмигрантской прессе постоянно освещалась военная подготовка русских школьников и студентов, осуществлявшаяся под руководством Киовакай.

Несмотря на активную работу японской пропагандистской машины, ей не удалось добиться больших результатов в воспитании паназиатского патриотизма в сознании русской эмиграции. Как покажут события августа 1945 г., в последних боях «священной войны» японцы окажутся практически в полном одиночестве. Большая часть русской эмиграции встретит советские войска, вступившие в пределы Маньчжоу-го, как освободителей.

Что представляла собой русская военная эмиграция в Маньчжоу-го в конце Восточноазиатской войны?

Во-первых, существенно снизилась численность старшего поколения военных эмигрантов. За годы войны русский корпус кадровых военных сильно поредел. Согласно приводимым в «Харбинском времени» (с конца 1943 г. — газета «Время») некрологам (информация далеко не полная и освещающая в основном Харбин), в 1941–1945 гг. в Харбине и некоторых других населенных пунктах Маньчжоу-го скончалось 120 офицеров, главным образом кадровых. Среди них генералы Кислицин, Мациевский, Никитин, Сальников, Закржевский, Зуев, Левицкий, Меди и др. Формирующаяся новая военная эмиграция, представленная главным образом молодым русским офицерством, была малочисленна (немногим более 100 офицеров) и не консолидирована. Кроме того, большинство выпускников военного училища ДВСВ вряд ли могли считаться настоящими офицерами, поскольку получили в основном теоретическое образование и не имели опыта действительной военной службы. Нужно отметить, что процесс трансляции традиций и уклада Российской армии молодому поколению русской эмиграции был затруднен. Причинами чему являлись невысокий авторитет и формальный характер военных организаций, отсутствие единства военной эмиграции и полный крах «Белой идеи». К концу войны ДВСВ и ДВСК были отделены от административных структур[667] и превратились в организации взаимопомощи бывших военных.

Во-вторых, все попытки японской администрации в годы войны «военизировать» русскую молодежь имели совершенно обратный результат. Отношение к военной подготовке и действительной военной службе в среде молодой эмиграции в целом было негативным. Несколько лучше обстояла ситуация в казачьей среде, где к военной службе традиционно относились с уважением. Несмотря на то, что военную службу в отряде Асано и других русских воинских отрядах прошло около 2 тыс. молодых эмигрантов, имелось более 100 унтер-офицеров, считать этих людей надежной опорой «многонационального» государства Маньчжоу-го было нельзя. Мало для кого из русской молодежи Маньчжоу-го стало настоящей родиной.

В-третьих, к концу войны военная эмиграция превратилась в дезорганизованную и большей часть деморализованную массу, не помышлявшую ни о продолжении антисоветской борьбы, ни даже о бегстве. При этом нужно учитывать, что значительную часть бывших военных в Маньчжоу-го составляли пассивные антибольшевики, для которых принудительное вовлечение в политическую жизнь эмиграции стало настоящей трагедией, приведшей к распространению политической мимикрии, т. е. лишь внешнему соответствию предлагаемой поведенческой модели, что усугубляло внутри-личностный конфликт и стимулировало рост «перерожденческих» тенденций. Настроения, характерные для военной и вообще эмиграции середины 1945 г., хорошо передают дневниковые записи и художественные произведения этого периода. Бывший штабс-капитан, один из активных деятелей Монархического объединения, преподаватель отряда 345 В. А. Морозов в августе 1945 г. отверг возможность бегства в Северный Китай, заявив, что бежать больше некуда [РГАЛИ, ф. 1337, оп. 5, д. 12, л. 36]. Психологически тяжелое состояние русской эмиграции последних лет войны нашло яркое отражения в стихах А. Несмелова[668].

По-настоящему идейных борцов с коммунизмом оставались единицы. Отдельные русские офицеры, сотрудники эмигрантской администрации, полиции, РВО, ЯВМ, являвшиеся ранее активными антибольшевиками, установили связи с советской разведкой и работали теперь против японцев. В годы войны японской жандармерией по подозрению в связях с советской стороной были арестованы несколько начальников отделений БРЭМ, в частности, полковники В. С. Семенов[669] и А. М. Заалов. Семенов был расстрелян, а Заалов скончался сразу после ареста [Балмасов, 2007, с. 452–455; ГАХК, ф. Р-830, оп. 3, д. 15 746, л. 2–10]. Были ли они в самом деле советскими агентами остается неизвестным. Дело в том, что обвинение в работе на советскую разведку было излюбленным средством во внутренней борьбе эмигрантских «политических» группировок. Настоящие советские агенты, такие как войсковой старшина М. Н. Гордеев или М. А. Матковский, входившие в руководство Главного БРЭМ, до прихода советских войск оставались на своих местах, хотя и находились под подозрением. На советскую разведку работал командир Сунгарийского РВО полковник Смирнов, подполковник Наголян[670], и др. И даже те бывшие офицеры, кто не имел прямых связей с советской стороной, позитивно относились к приходу Красной армии и готовы были помочь ей в борьбе против японцев.

После военного поражения Германии скорый разгром Японии стал неизбежен. Следуя Ялтинским договоренностям с союзниками, советское правительство в июне 1945 г. начало переброску части своих войск на Дальний Восток для подготовки наступления на японские позиции в Маньчжурии и Корее. Японцы до последнего не желали верить в возможность развития такого варианта событий, указывая советскому руководству свою верность пакту о нейтралитете 1941 г., которую они сохранили даже в самые тяжелые для Советского Союза годы войны. Стремясь подчеркнуть свою лояльность к СССР и не дать лишнего повода для недовольства Москве, японские власти в Маньчжоу-го объявили о расформировании всех армейских и военизированных подразделений из русских эмигрантов, а также казачьих ополченческо-волонтерских структур. Даже деятельность разведшкол была приостановлена.

Приказ о расформировании РВО и отрядов горно-лесной полиции вышел 30 июня 1945 г. В течение июля полицейские отряды были распущены. Однако, не доверяя советской стороне, японцы, расформировав полицию, выдали предписание ее служащим оставаться на местах прежней дислокации, чтобы в случае начала войны быстро мобилизовать личный состав полицейских отрядов для борьбы с Красной армией. Часть военнослужащих РВО были демобилизованы, остальные сведены в трудовые дружины во главе с прежними командирами. В распоряжении трудовых дружин практически не осталось оружия, основная его часть была вывезена японцами из расположения гарнизонов. Трудовые дружины работали на сенозаготовках и заготовке бересты в районах станций Аньда, Сарту, Якеши, Хайлинь и Эхо. Ряд русских офицеров, главным образом из Ханьдаохэцзийского отряда, были прикомандированы к подразделениям ЯВМ.